Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

Когда трагедія находится на такой ступени развитія, что поэту остается только перелить ее въ стихи и отдлить свинецъ отъ золота, ни тревожное состояніе З'ма, сопровождающее работу надъ стихами, ни страстное стремленіе къ изящному, столь трудно осуществимое, не могутъ уже мшать этому вдохновенному подъему, которому необходимо слпо ввряться при замысл и созиданіи произведеній, исполненныхъ ужаса и страсти.

Если т, кто придетъ посл меня, вынесз'тъ приговоръ,.

– что мой методъ привелъ меня къ цли боле удачно, тмъ другіе, это маленькое отстзчіленіе можетъ со временемъ поставить на путь истинный и закрпить силы какого-нибудь новичка въ искз^тсств, которымъ я занимаюсь. Если же я впадаю въ ошибкз% дрз^ггіе восполь-з\’ются моимъ методомъ, чтобы создать лз'чшій.

Возвращаюсь къ нити своего повствованія. Наконецъ, прибыла въ Леричи фелзжа, столь нетерпливо ожидаемая; получивъ свои вещи, я отправился

изъ Сарцаны непосредственно въ Пизу, причемъ къ моему поэтическомз’ багажз⁷ прибавилась еще „Виргинія",—сюжетъ необычайно соотвтствующій моему настроенію. Я далъ себ общаніе не оставаться на этотъ разъ въ Пиз дольше двз’хъ дней; отчасти потому, что надялся извлечь больше изъ пребыванія въ Сіен, гд лз’чше говорятъ и гд меньше иностранцевъ; отчасти потомз’, что въ прошлое пребываніе въ Пиз, годъ назадъ, я почти влюбился въ •одну прекраснзчо двицу изъ знатной семьи, щедро надленную дарами судьбы; родители охотно выдали бы ее на меня замзокъ, если бы я сдлалъ предложеніе. Но годы сдлали меня боле зрлымъ и это было з^тже не то время, когда въ Турин я далъ согласіе зятю просить для меня Р3Ж3' молодой двушки, которая къ томз^г же и отказала мн. На этотъ разъ я не позволилъ бы просить за меня передъ той, которая, вроятно, не отвергла бы меня, подходила мн по характеру и во всхъ другихъ отношеніяхъ и, вдобавокъ, не мало нравилась мн. Съ той поры минуло восемь лтъ; худо ли, хорошо ли, я объздилъ ПОЧТИ ВСЮ Европзд и любовь къ слав, страсть къ работ, необходимость быть свободнымъ, чтобы сдлаться искреннимъ и безстрашнымъ писателемъ, были тми силами, которыя влекли меня мимо; вмст съ тмъ сердце сурово заявляло, что довольно, слишкомъ довольно и того, что живешь подъ властью тиранніи одинъ, и что ни за какія блага не стоитъ въ этомъ положеніи становиться мз’жемъ и отцомъ.

Итакъ, я перехалъ черезъ Арно и скоро попалъ въ

Сіенз^г. Я всегда буду благословлять ту минутз', когда прибылъ сюда, такъ какъ здсь я собралъ возл себя крз^г– жокъ изъ шести-семи лицъ, одаренныхъ пониманіемъ, критическимъ чутьемъ, вкусомъ и образованностью; трз'дно было разсчитывать на это въ столь маленькомъ город.

Среди всхъ нихъ выдлялся достойный Франческо Гори Ганделлини; я часто упоминалъ о немъ въ различныхъ моихъ писаніяхъ, и сладостная, дорогая память о немъ никогда не исчезнетъ изъ моего сердца. Нкоторое сходство между нашими характерами, одинаковая манера мыслить и чз>-вствовать (гораздо боле замчательная и боле цнная въ немъ, чья жизнь такъ отличалась отъ моей), одинаковая потребность облегчить сердце отъ бремени страстей,—зсе это очень скоро соединило насъ узами живйшей дрз^жбы. Эти узы чистой и святой дружбы составляли и составляютъ для меня, при моей манер мыслить и жить, первйшзчо необходимость.

Но мой з'прямый, замкнутый, тяжелый характеръ длаетъ меня и будетъ длать до конца дней неспособнымъ внз^шать другимъ это чзъство, которомз' я самъ также открываю достзчіъ съ большимъ трудомъ. Отъ этого въ теченіе всей моей жизни 3^ меня было очень мало друзей; но я горжусь тмъ, что вс они были добрыми дрз'зьямн и вс были лучше меня.

Съ своей стороны, я всеі'да искалъ въ дрз^гжб взаимныхъ признаній въ человческихъ слабостяхъ, гд дружеское пониманіе и нжность помогли бы мн исправиться, З'лз'чшить то, что достойно порицанія, закрпить противоположное и возвысить то немногое, заслз^гживающее похвалъ, что длаетъ человка полезнымъ для другихъ и достойнымъ собственнаго з'важенія.

Такова, напримръ, была моя слабость—желаніе сдлаться писателемъ. И здсь благородные и любящіе совты Ганделлини были мн великой опорой и сильно меня подбодрили. Живйшее желаніе быть достойнымъ уваженія этого рдкаго человка прибавило сразз^г какъ бы новую пружину моему духу и такъ оживило мои умствен-

ныя способности что я чувствовалъ, что не могу найти себ мста, пока не создамъ произведенія, которое было бы или казалось бы мн достойнымъ его. Я только тогда наслаждался вполн проявленіемъ своихъ умственныхъ и творческихъ способностей, когда мое сердце было переполнено, и когда духъ мой чувствовалъ опору и поддержку въ дорогомъ мн существ. Когда же этой опоры не хватало и я оставался, такъ сказать, одинъ во всемъ мір н смотрлъ на себя, какъ на ненужное никому, никмъ не любимое созданіе, я впадалъ въ такую меланхолію, разочарованіе и отвращеніе ко всему, и эти приступы такъ часто возобновлялись, что я приводилъ цлые дни и недли безъ всякаго желанія и возможности взяться за книгз' или за перо.

Чтобы заслужить одобреніе столь уважаемаго лица, какимъ былъ для меня Гори, я работалъ этимъ лтомъ съ большимъ жаромъ, чмъ когда бы то ни было. Имъ же была внушена мн идея обработать для театра „Заговоръ Пацци". Событіе это было мн совершенно неизвстно, и онъ посовтовалъ мн прочесть о немъ з^г Маккіа-велли, предпочтительно передъ всякими другими историками.

И по странному совпаденію, произведенія этого божественнаго писателя, которому вскор суждено было стать предметомъ моихъ восторговъ, снова попали мн въ руки благодаря новомз^г другу, во многомъ напоминавшемз' столь любимаго мною д’Акуна, но боле свдущаго ц ученаго, чмъ былъ тотъ.

И дйствительно, хотя для принятія и взращенія такого посва почва и не была еще достаточно подготовлена, я прочелъ безъ всякаго порядка въ теченіе іюля довольно много отрывковъ изъ Маккіавелли, кром описанія заговора. Посл этого я не только создалъ планъ своей трагедіи, но захваченный этой манерой изложенія, столь оригинальной и столь заманчивой, я долженъ былъ забросить на нсколько дней вс остальныя занятія, и точно вдохновленный этимъ возвышеннымъ геніемъ, однимъ духомъ написалъ дв книги „Тиранніи“ въ такомъ или

въ приблизительно такомъ вид, какими я позже выпз'-стилъ ихъ въ свтъ.

Это было изліяніе переполненной души, израненной съ дтства стрлами ненавистнаго гнета, тяготющаго надъ всмъ міромъ.

Если бы я взялся за этотъ сюжетъ въ боле зрломъ возраст, безъ сомннія, я иначе бы обработалъ его и призвалъ бы на помощь исторію. Но когда я отдавалъ книгу въ печать, мн не хотлось холодомъ прожитыхъ лтъ и педантизмомъ познаній ослаблять огонь молодости и честнаго, великодушнаго негодованія, которыми, какъ мн казалось, сверкала здсь каждая страница, не теряя отъ этого извстной правильности и убдительности сужденій. И если я нахожу въ ней ошибки или декламацію—это всегда результатъ неопытности, а не проявленіе дз^трной души. Поэтому, я ничего не измнялъ въ ней. Въ книг нтъ ничего закулиснаго, ничто въ ней не продиктовано мотивомъ личнаго мщенія. Быть можетъ, она не чужда заблужденій чзъства и преувеличеній страсти. Но можетъ ли быть преувеличеннымъ взрывъ страсти, когда дло идетъ объ истин и справедливости, и въ особенности о томъ, чтобы заразить этою страстью другихъ; я сказалъ лишь то, что дйствительно чзъствовалъ и скоре уменьшилъ, чмъ преувеличилъ.

Не являлись ли въ кипз⁷чей страстности этого возраста мысль и разсужденіе лишь манерой чисто и возвышенно чувствовать?

Глава V.

НОВАЯ ЛЮБОВЬ, НАКОНЕЦЪ, ПРИКОВЫВАЕТЪ

МЕНЯ НАВСЕГДА КЪ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЪ.

Облегчивъ душу, истерзанную ненавистью къ тиран-ніи,—ненавистью, которая зажглась во мн отъ рожденія и съ каждымъ днемъ возгоралась сильне,—я сталъ снова 43'в-ствовать тяготніе къ драматическому творчеству. Книжонку же свою я прочелъ другу и очень ограниченно м3' числу лицъ, посл чего запечаталъ ее, отложивъ въ сторонз', и надолго пересталъ о ней думать. Вернз'вшись къ котурнамъ, я въ чрезвычайно короткое время, почти въ одинъ присетъ, написалъ въ проз „Агамемнона", „Ореста" и „Виргинію". Относительно „Ореста" у меня возникло сомнніе, когда я сталъ писать его; однако, это сомнніе было не особенно значительно и не стоило останавливаться на немъ; поэтомз' мой другъ безъ трз'да устранилъ его нсколькими словами. Я задз'малъ этз' трагедію въ Пиз за годъ передъ тмъ; увлекся ея сюжетомъ, когда читалъ очень слабаго „Агамемнона" Сенеки. Наступившая зима застала меня з'же въ Тз'рин; однажды, когда я перебиралъ книги въ своей библіотек, я раскрылъ случайно томъ сочиненій Вольтера, и первыя слова, попавшіяся мн на глаза, были: „Орестъ, трагедія". Я тотчасъ захлопнз'лъ книгу, огорченный тмъ, что у меня нашелся соперникъ среди новйшихъ писателей. До сихъ поръ я не зналъ, что у Вольтера была такая трагедія. Я спросилъ кое з^г кого и узналъ, что „Орестъ" принадлежитъ къ числу лз'чшихъ драматическихъ сочиненій этого автора. Это страннымъ образомъ охладило во мн желаніе выполнить свой планъ относительно „Ореста".

Очз'тившись, какъ я уже говорилъ, въ Сіен, и закончивши въ проз „Агамемнона", причемъ я ни разу не заглянулъ въ одноименнзчо трагедію Сенеки, чтобы не стать невольнымъ плагіаторомъ, я почз^твствовалъ, что настала очередь „Ореста". Я обратился за совтомъ къ моему другу и, подлившись съ нимъ своими сомнніями, попросилъ его одолжить мн Вольтера, такъ какъ мн хотлось ознакомиться съ его трагедіей и ршить, стоитъ ли браться за тотъ же сюжетъ. Гори отказался дать мн французскаго „Ореста", сказавъ: „Напишите своего „Ореста," не читая вольтеровскаго, и если вы дйствительно созданы для трагедіи, ваше произведеніе будетъ лз'чше или хуже, или равноцнно тому „Орестз^", но, по крайней мр, оно будетъ вполн вашимъ". Я такъ и сдлалъ. Съ тхъ поръ это мз'дрое и благородное правило стало для меня системой. Съ той поры всякій разъ, какъ я замышлялъ разработать сюжеты, з'же использованные дрз^г– гими современными авторами, я избгалъ читать ихъ произведенія, пока мое не было набросано прозой и облечено въ стихи. Если же случалось видть такое произведеніе въ театр, я старался тотчасъ же забыть его, а когда оно невольно приходило на память, пытался, насколько возможно, длать все наоборотъ. Такъ я пріобрлъ, мн кажется, собственною физіономію и собственные пріемы драматическаго творчества, если и не вполн совершенные, зато вполн мои.