Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

или безъ оглядки перескакивать черезъ нихъ, чмъ уяснять ихъ себ кропотливымъ чтеніемъ и изученіемъ комментаріевъ.

Въ теченіе этого 1778 года, посвященнаго матеріальнымъ и финансовымъ заботамъ, я не совсмъ забросилъ свое сочинительство, но на немъ сильно отразились вс янти-литературные помыслы, къ которымъ отвлекала меня необходимость. Въ самомъ для меня важномъ изъ тогдашнихъ моихъ занятій, именно въ изз^гченіи тосканскаго языка, я встртилъ новое препятствіе; оно состояло въ томъ, что моя подрз^га почти вовсе не знала тогда по-итальянски, и потому я снова былъ выщужденъ 043'титі.ся въ атмосфер французскаго языка, на которомъ приходилось хюворить и который я постоянно слышалъ въ ея дом. Зато въ остальной части дня я искалъ противоядія отъ галлицизмовъ въ нашихъ отличныхъ и скз'чнйшихъ прозаикахъ XIV вка, и съ этой цлью совершалъ далеко не поэтическій трудъ, который сдлалъ бы честь даже упорству осла. Но мало по малз’ мн удалось добиться

того, что возлюбленная моя въ совершенств освоилась съ итальянской рчью, могла читать и говорить лз'чше, чмъ всякая дрзтая иностранка. Произношеніе ея было даже несравненно лучше, чмъ говоръ тхъ итальянокъ, которыя родились не въ Тоскан и всякая на свой ладъ—ломбардскій или венеціанскій, неаполитанскій или римскій,—безжалостно терзаютъ зчии тхъ, кто привыкъ къ выразительномз’’ и сладостному звз’кз^г тосканской рчи. Однако, хотя моя Дама говорила со мной исключительно по-тоскански, домъ ея былъ всегда полонъ францз^тзами, которые подвергали мой тосканскій слухъ ежечасной мз^тк. Такъ случилось, что ко всмъ дрз^ггимъ моимъ незадачамъ присоединилось нелпое положеніе, благодаря которомз', живя эти года во Флоренціи, я слышалъ больше французскій, чмъ тосканскій языкъ. Почти всю мою жизнь вплоть до настоящаго дня сз^гдьба заставляла меня постоянно встрчать на пути это варварское нарчіе. Если, слдовательно, мн з’далось наз’читьея писать правильно и

чисто въ тосканскомъ вкус (не преувеличивая его, разумется, до аффектаціи и манерности), то въ этомъ моя особенная заслзша, если принять во вниманіе вс трудности, какія приходилось одолвать; если же это не удалось мн, то я имю достаточно извиняющихъ оправданій.

Глава VII.

УСЕРДНЫЯ ЗАНЯТІЯ ВО ФЛОРЕНЦІИ.

Въ апрл 1778 і'ода, уже посл того, какъ я написалъ стихами „Виргинію" и большую часть „Агамемнона”, планъ которыхъ былъ мною раньше набросанъ, я заболлъ какимъ-то воспаленіемъ, которое было краткимъ, но жестокимъ и сопровождалось ангиной, заставившей врача пустить мн кровь. Значительная потеря крови замедлила выздоровленіе, и съ этого времени мое здоровье вообще замтно ухудшилось. Волненія, дловыя заботы, усиленныя занятія и сердечная страсть сдлали меня болзненнымъ. И хотя къ конпзг этого года домашнія дла перестали заботить меня, работа и любовь, все возрастая, лишили меня того скотскаго здоровья, которое я пріобрлъ за десять лтъ привольной жизни и странствованій.

Однако, наступившее лто придало мн силъ, и я много работалъ. Лто—моя излюбленная пора, и чмъ больше жара, тмъ лучше мое самочувствіе, особенно въ творчеств. Въ ма того года я началъ небольшую поэмз^ въ октавахъ о герцог Алессандро, убитомъ Лоренцино деи Медичи. Тема мн очень нравилась, но она представлялась мн въ вид поэмы, а не трагедіи. Я писалъ ее по частямъ, не давая полнаго развитія ни одной изъ нихъ для того, чтобы сначала вновь пріобрсти навыкъ къ рим, который я утерялъ, имя такъ долго дло съ блымъ стихомъ своихъ трагедій. Я сочинялъ также любовные стихи, то воспвая свою Даму, то изливая глз^гбо-кую скорбь, въ которую ввергали меня ея семейныя не-

пріятности. Посвященные ей и напечатанные мною стихи открываются сонетомъ, изъ котораго привожу первый стихъ:

№егі, іасі, іп йоісе іиосо агйепіі, еіс.

Вс послдовавшіе за этими любовные стихи принадлежатъ ей, только ей, одной, потому что я уже никогда не воспою другой женщины. Эти произведенія могутъ быть зщачны и изящны боле или мене, но я думаю, что въ каждомъ изъ нихъ должна чувствоваться та безмрная любовь, которая рзжоводила мной при ихъ созданіи, и которая съ каждымъ днемъ сильне разгоралась въ моемъ сердц. Можетъ быть, она всего ярче вылилась въ строкахъ, написанныхъ во время долгой разлз'ки, которая насъ разъединила.

Возвращаюсь къ своимъ занятіямъ въ 1778 году. Въ іюл, подъ вліяніемъ страстнаго порыва свободолюбія, я набросалъ трагедію „Пацци“ и вслдъ за ней „Донъ Гарсіа*. Вскор за тмъ я задумалъ свои три книги ,0 Государ и литератур¹¹, распредлилъ матеріалъ на главы и даже написалъ первыя три. Но скоро замтилъ, что языкъ мой недостаточно богатъ для полной передачи моихъ мыслей, и потому я отложилъ эту работу, чтобы мн впослдствіи не пришлось передлывать ее съ начала до конца, когда я возьмусь за ея исправленіе. Въ август того же года по желанію моей возлюбленной и для того, чтобы сдлать ей пріятное, я началъ работать надъ „Маріей Стюартъ¹¹. Въ сентябр я былъ занятъ переложеніемъ „Ореста* въ стихи, и тмъ закончилъ этотъ годъ, протекшій такъ содержательно.

1779.

Съ тхъ поръ дни мои протекали почти въ полномъ поко; нарушали его лишь безпокойства о возлюбленной, которую подавляли домашнія непріятности; причиной ихъ былъ преетарлый, брюзжащій, безразсудный и вчно пьяный мужъ. Ея горести были моими, и заставляли меня переживать часы смертной тоски. Я имлъ возможность

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.

14

видть ее лишь по вечерамъ и иногда

обдая у нея. Но мужъ постоянно присутствовалъ при этомъ, или находился въ сосдней комнат. Онъ это длалъ не потому, что подозрвалъ меня боле другихъ,—нтъ, такова была его постоянная система. Въ теченіе девяти лтъ, что прожили вмст эти супруги, они ни разу не вышли изъ дому другъ безъ дрз^тга. Это могло бы, въ конц концовъ, наскучить даже двумъ юнымъ любовникамъ. Я сидлъ цлыми днями запершись у себя въ комнат и только въ утренніе часы здилъ для закрпленія здоровья верхомъ. Вечеромъ меня ждала тихая радость встрчи съ нею, радость, къ которой, з’вы! какъ я уже сказалъ выше, примшивалось острое чувство жалости къ ней, всегда печальной и подавленной. Не будь у меня этой упрямой сосредоточенности въ занятіяхъ, я бы не смогъ примириться съ подобными свиданіями. Съ дрз^тгой стороны, если бы меня лишили моего единственнаго утшенія—ея присутствія, услаждающаго горечь моего одиночества, я бы не могъ противиться этому непрекращающемуся пылу, этой ярости къ занятіямъ.

За 1779 годъ я написалъ въ стихахъ „Заговоръ Пацци“, задз^тмалъ „Розамунду⁷", „Октавію", „Тимолеона", написалъ прозой „Марію Стюартъ", „Дона Гарсіа", кончилъ первую псню моей поэмы и значительно подвинз⁷лъ вторую.

Среди этихъ горячихъ и утомительныхъ работъ я, внимая голосу сердца, длилъ свои досуги междз⁷ возлюбленной И ДВ3⁷МЯ отсутствующими ДР3⁷ЗЬЯМИ, которымъ изливалъ душу въ письмахъ. Одинъ изъ нихъ былъ Гори изъ Сіены, прізжавшій два или три раза ко мн во Флоренцію, другой—превосходный аббатъ Калузо, который къ середин 1779 года тоже постилъ меня во Флоренціи, куда его призывало отчасти желаніе насладиться въ теченіе года звз⁷ками очаровательной тосканской рчи, отчасти (и я горжусь этимъ) желанье повидать человка, любившаго его такъ сильно, какъ я. Къ тому же здсь было больше покоя и свободы для занятій, нежели въ

Турин, гд его осаждала стая братьевъ, племянниковъ, кз^тзеновъ и всякихъ постоянно емз' дознающихъ лицъ.

По своему мягкому и снисходительному характеру онъ, въ конц концовъ, принадлежалъ другимъ больше, чмъ себ. За годъ, что онъ жилъ во Флоренціи, мы видались ежедневно, проводя вмст послобденные часы. Бесда необыкновенно пріятная и поз'чительная, незамтно для меня самого дала мн гораздо больше нзокныхъ свдній, чмъ если бы я годами корплъ надъ безчисленными книгами. Кром того, я ему буду вчно благодаренъ за то, что онъ научилъ меня чувствовать и цнить красоту и безконечное многообразіе стиховъ Виргилія. Раньше я ограничивался бглымъ чтеніемъ его, а это все равно, что никакое для истиннаго пониманія этого изз^мительнаго поэта.

Я попытался (не знаю насколько удачно) ввести въ вольный стихъ моихъ діалоговъ постоянное разнообразіе гармоніи, чтобы каждая строфа отличалась отъ преды-дЗ^тщей и послдующей, и также, насколько это позволялъ духъ языка, пытался прибгнуть къ тмъ цезурамъ и перестановкамъ, которыя столь сильно и благотворно отличаютъ поэзію Виргилія отъ поэзіи Лзжана, Овидія и другихъ. Разницу между ними трудно выразить словами, но ее всегда чз'вствз'ютъ люди, близко стоящіе къ искз'сству. Я, въ самомъ дл, очень нз^гждался въ развитіи формы, которая бы сдлала своеобразнымъ мой трагическій стихъ и дала бы емз' возможность стать на ноги исключительно силою структз’ры. Въ этомъ род композиціи нельзя помогать стиху нагроможденіемъ періодовъ, образовъ, нельзя длать обильныя перестановки, зчютреблять странные и изысканные эпитеты. Простыя и торжественныя слова должны составлять содержаніе стиха, придавая діалогу правдоподобіе и естественность. Вс эти мысли, быть можетъ, очень дурно здсь выраженныя, продолжали жить у меня въ голов, постепенно уясняясь, пока не вылились изъ-подъ моего пера въ Париж, во время второго изданія моихъ сочиненій. Если благодаря чтенію, пониманію,

анализу красотъ Данте и Петрарки я научился легко и со вкусомъ рифмовать, то искусству владть блыми стихами трагедіи (достигъ ли я его вполн или только показалъ его возможности) я обязанъ лишь Виргилію, Чезаротти и самому себ. Однако, раньше, чмъ я окончательно не уяснилъ себ этого желаннаго стиля, мн пршлось много путаться, идти ощупью, и избгая вялаго и пошлаго, впадать въ тяжеловсность и темноты. Объ этомъ, впрочемъ, я говорилъ подробно, когда описывалъ свою манеру писать.

Въ слдующій 1780 годъ я написалъ въ стихахъ .Марію Стюартъ', въ проз „Октавію" и „Тимолеона". Изъ этихъ двухъ послднихъ произведеній одно было плодомъ чтенія Плутарха, къ которому я вернулся, дрз'гое же являлось истиннымъ дтищемъ Тацита, котораго я съ З'влеченіемъ читалъ и перечитывалъ. Кром того, я въ третій разъ снова передлалъ и сократилъ „Филиппа". Но эта трагедія сохранила боле другихъ признаки своего темнаго происхожденія въ неясности 43'жой формы. Я продолжалъ „Розамунду" и „Октавію", которую мн пришлось къ концу года оставить изъ-за мз'чившаго меня сердечнаго недуга.