Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

Къ концу 1776 і'ода я пережилъ одно сладостное з'т-шеніе, котораго давно и томительно жаждалъ.

Разъ з’тромъ я отправился къ Тана, которому обычно со страхомъ и трепетомъ носилъ только что написанные стихи, и далъ ем}⁷ сонетъ, въ которомъ онъ почти не нашелъ недостатковъ и очень хвалилъ его, какъ первые стихи, достойные названія стиховъ. Посл столькихъ неудачъ и заниженій цлыхъ годовъ, когда каждое мое произведеніе вызывало въ немъ безпощадную критикз--истиннаго и великодушнаго друга, объяснявшаго причины своего сужденія, съ которымъ я всегда соглашался,— предоставляю судить, какимъ сладкимъ нектаромъ была для меня его нежданная, искренняя похвала. Темой этого сонета были похищеніе Ганимеда, подражаніе неподражаемому сонету Кассіани на похищеніе Призериины. Я напечаталъ его первымъ въ моемъ собраніи стихотвореній. Вдохновленный успхомъ, я написалъ еще два сонета, сюжетъ которыхъ заимствованъ изъ басни; оба они подражательнаго характера, какъ и первый, непосредственно

за которымъ я помстихъ ихъ. На всхъ нихъ лежитъ отпечатокъ первоисточниковъ, но, если не за-блз'ждаюсь, они обладаютъ достоинствами изящества и ясности, чего раньше у меня не встрчалось. Изъ-за этого я ршилъ сохранить ихъ и напечаталъ много позже почти безъ измненій. Вслдъ за этими тремя сонетами точно новый родникъ забилъ во мн: въ теченіе этой зимы появились въ немаломъ количеств другіе, въ большей части сонеты любви, но продиктованные не любовью. Съ единственной цлью упражненія въ язык я принялся описывать въ нихъ одну за другой вншнія прелести одной очень любезной и очень очаровательной дамы. Въ сердц моемъ не было ни искры по отношенію къ ней и, можетъ быть, это можно видть и по сонетамъ, боле описательнымъ, чмъ нжнымъ. Но такъ какъ стихи въ нихъ были не такъ ужъ плохи, мн захотлось сохранить ихъ вс и дать имъ мсто среди моихъ произведеній. Тотъ, кто понимаетъ что-нибудь въ поэзіи, можетъ прослдить по нимъ со дня на день з’спхъ мой въ трзщномъ искз^гс-ств хорошаго слога, безъ котораго нтъ сонета, какъ бы ни былъ онъ прекрасно задз'.чанъ и выполненъ.

^І777-

Успхи мои въ искусств стихосложенія и переводъ Саллюстія, приведенный къ большой краткости при доста -точной ясности (однако, проза моя была еще лишена той разнообразной, специфической гармоніи, которая свойственна хорошей проз)—эти зюпхи преисполнили мое сердце горячими надеждами. Но такъ какъ все, что я длалъ или пытался длать, имло для меня въ то время первой и единственной цлью формированіе собственнаго стиля для трагедіи, то я не разъ отрывался отъ этихъ второстепенныхъ занятій ради глазнаго. Въ апрл 1777 года я переложилъ въ стихи „Антигонз^¹, которую задумалъ и написалъ, какъ ужъ упоминалъ о томъ, годъ назадъ въ Пиз. Я окончилъ эту работу приблизительно въ три недли и, замтивъ относительную легкость, съ какой она мн давалась, подумалъ, что мн задалось создать лчто совершенное. Но когда я прочелъ мое произведеніе въ литературномъ обществ, гд мы собирались почти каждый вечеръ, я прозрлъ и, не взирая на похвалы аудиторіи, понялъ, къ великому моему прискорбію, какъ въ дйствительности далекъ былъ еще отъ того языка, идеалъ котораго столь глз^боко запечатллся въ моемъ З^тм, но овладть которымъ я еще не могъ.

Похвалы образованныхъ дрз^тзей убдили меня, что тамъ, гд дло касалось страстей и интриги, я, можетъ быть, овладлъ трагедіей; но з'хо мое и разумъ подсказывали, что въ смысл стиля она совершенно не удалась. И никто другой, кром меня, не могъ такъ судить о ней посл перваго чтенія; ибо тревожное, взволнованное любопытство, которое бзщитъ впервые читаемая трагедія, ведетъ къ тому, что слушатель, какъ бы ни былъ тонокъ его вкз’съ, не можетъ, не хочетъ и не долженъ серьезно прислушиваться къ словамъ Все, что не окончательно схвачено, проходитъ незамтнымъ и не кажется отталкивающимъ. Но я, знакомый до этого съ трагедіей,— которз^гю теперь читалъ, слишкомъ хорошо разбирался

каждый разъ въ тхъ мстахъ, гд искаженная или ослабвшая мысль и чувство для своего воплощенія находили лишь фразы, лишенныя правдивости, жизни, краткости, силы и величія.

Убдившись, что я еще не достигъ цли, и что виною этому моя разсянная жизнь въ Турин, гд я почти не бывалъ наедин съ искусствомъ, я принялъ ршеніе вернуться въ Тоскану, въ которой мой языкъ скоре и легче сталъ бы боле итальянскимъ. Правда, и въ Турин я никогда не говорилъ по-французски, но нашъ пьемонтскій діалектецъ, которымъ я безпрестанно пользовался, былъ не меньшей помхой для того, чтобы научиться думать и писать по-итальянски.

Глава IV.

ВТОРОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ТОСКАНУ, ИСПОРЧЕННОЕ ГЛУПОЙ РОСКОШЬЮ (УВЛЕЧЕНІЕ ЛОШАДЬМИ). ДРУЖБА СЪ ГАНДЕЛЛИНИ. РАБОТЫ, ВЫПОЛНЕННЫЯ ИЛИ ЗАДУМАННЫЯ ВЪ

СІЕНЪ.

Я пустился въ путь въ первыхъ числахъ мая, снабженный, какъ всегда, разршеніемъ короля выхать за предлы любезнаго отечества.

Министръ, къ котором\г я обратился за разршеніемъ, отвтилъ мн, что я уже былъ годъ тому назадъ въ Тоскан. „Потому-то я и намреваюсь вернуться туда и въ этомъ году", пояснилъ я. Позволеніе было дано, но самое это слово навело меня на мысли и планы, которые черезъ годъ я привелъ въ осуществленіе, и которые избавляли меня въ будущемъ отъ просьбъ такого рода. Такъ какъ это второе путешествіе было разсчитано на большій срокъ, чмъ прежнее, и такъ какъ къ мечтамъ моимъ о настоящей слав примшивалось и тщеславіе, я взялъ съ собой больше слугъ и лошадей, чтобы сразз^г играть дв роли, очень рдко совмстимыя—роль поэта и

вельможи.

Цлымъ поздомъ, состоящимъ изъ восьми лошадей и всего прочаго, соотвтствующаго обстоятельствамъ, я отбылъ въ

Геную. Тамъ я съ багажомъ и маленькой коляской слъ на корабль, отправивъ лошадей сухимъ путемъ черезъ Леричи и Сарцану. Он благополучно прибыли раньше меня. Фелука, на которой я плылъ, почти у самого Леричи была отнесена назадъ втромъ, и я былъ вынужденъ пристать въ Рапалло, всего въ двухъ станціяхъ отъ Генуи. Высадившись на берегъ, я не желалъ ждать благопріятнаго втра для отплытія въ Леричи; оставилъ на фелук вс свои вещи, кром нсколькихъ рубашекъ, взялъ рзжописи, съ которыми больше не разставался, и одного изъ слугъ, и на почтовыхъ, по ужаснымъ дорогамъ каменистыхъ Апеннинъ, направился въ Сарцану, гд встртилъ своихъ лошадей и гд пришлось поджидать фелуки еще восемь дней. Несмотря на то, что я могъ развлекаться лошадьми, изъ книгъ же со мной были только карманные Горацій и Петрарка, я очень скучалъ въ Сарцан. Священникъ, братъ почтмейстера, одолжилъ мн Тита Ливія, творенія котораі'о не попадали мн въ руки со времени академіи, гд я не могъ ни наслаждаться ими, ни понимать ихъ.

И хотя я былъ страстнымъ поклонникомъ краткости Саллюстія, меня живо захватила возвышенность сюжета и величавость рчей Тита Ливія. Прочитавъ у этого историка о смерти Виргиніи и пламенныя рчи Ицилія, я пришелъ въ такой восторгъ, что тз^тъ же у меня зародилась мысль о трагедіи. И я написалъ бы ее въ одинъ присетъ, если бы не былъ взволнованъ постояннымъ ожиданіемъ этой проклятой фелзжи, прибытіе которой могло прервать меня въ самый разгаръ сочинительства.

Здсь, для освдомленія читателя, я хочу разсказать, что я иодразумваю подъ словами, которыми такъ часто пользз'юсь—з а д у м а т ь, изложить и переложить въ стихи. За каждую изъ своихъ трагедій я принимаюсь троекратно, и это очень полезно въ смысл времени, необходимаго для вынашиванія серьезнаго произведенія;

ибо, если оно дурно зачато, то трудно его привести къ совершенству.

Задумать трагедію это значитъ, по моему, распредлить сюжетъ по сценамъ и актамъ, и установить число дйствующихъ лицъ и мсто дйствія; потомъ на двухъ страницахъ плохой прозы пересказать въ послдовательныхъ сценахъ все, что они должны длать и говорить. Взять эти листки бумаги, и соотвтственно зжазаніямъ, въ нихъ изложеннымъ, заполнить сценами и діалогами въ проз всю трагедію, не отбрасывая ни одной мысли и со всмъ вдохновеніемъ, на какое способенъ, однако, мало заботясь о стил, это я называю изложеніемъ. Подъ переложеніемъ въ стихи я разумю не только обращеніе прозы въ стихи, но также и выборъ съ помощью З'ма, до сихъ поръ бездйствовавшаго, лучшихъ мыслей среди длиннотъ перваго наброска, возведеніе ихъ до поэзіи и зщобочитаемости. Тутъ нзокно, какъ и во всякомъ другомъ творчеств, сглаживать, вычеркивать, мнять. Но если трагедія не задалась въ замысл и развитіи, я сомнваюсь, чтобы ей можно было дать жизнь отдлкой деталей. Этимъ пріемомъ я пользовался во всхъ своихъ драматическихъ сочиненіяхъ, начиная съ „Филиппа", и я могу утверждать, что въ немъ заключается дв трети всей работы.

И дйствительно, если посл извстнаго промежутка времени, когда совершенно забывалось первоначальное распредленіе сценъ, мн слзшайно попадался этотъ набросокъ, и я сразз^г 43'пствовалъ при каждой сцен грозный приступъ чувствъ и мыслей, которыя вдохновляли меня и, такъ сказать, заставляли работать: это значило, что мой планъ хорошъ и вытекаетъ изъ самыхъ ндръ сюжета. Если же, наоборотъ, я не находилъ въ себ энтз'зіазма, равнаго или большаго, чмъ тотъ, съ которымъ я набрасывалъ свой эскизъ, я мнялъ его или уничтожалъ. Но какъ только планъ былъ мною одобренъ, развитіе подвигалось очень быстро. Я писалъ по актз’’ въ день, иногда больше, и очень рдко меньше, и обычно на шестой день трагедія была готова, хоть и не вполн закончена.

Такимъ образомъ, полагаясь исключительно на судъ собственнаго чувства, я никогда не приводилъ къ концу трагедій, для которыхъ у меня не находилось такого бурнаго энтузіазма, и, во всякомъ случа, не перелагалъ въ стихи. Такова была судьба „Карла І-го“, за котораго я взялся тотчасъ посл „Филиппа", намреваясь изложить его по-французски; на третьемъ акт перваго наброска сердце мое и рз^тка настолько охладились, что перо совершенно отказалось продолжать работу.

То же самое произошло съ „Ромео и Джульеттой¹⁴; я написалъ ее цликомъ, хотя съ усиліемъ и отвращеніемъ. Спустя нсколько мсяцевъ, когда я захотлъ вернуться къ этому злополз'чному эскизу и сталъ перечитывать его, онъ такъ заморозилъ мн сердце и поднялъ во мн такой гнвъ, что вмсто скучнаго чтенія, я бросилъ рз*-копись въ огонь. Изъ характеристики этого метода, которую мн хотлось дать здсь во всхъ подробностяхъ, вытекаетъ, можетъ быть, одно,—то, что въ общемъ вс мои трагедіи, несмотря на многочисленные недостатки* которые я самъ замчалъ, и т, которыхъ я, быть можетъ, не вижз^т, имютъ одно дйствительное, или кажущееся достоинство: въ большинств своемъ он созданы однимъ порывомъ, завязаны однимъ заломъ, такимъ образомъ, что мысли, стиль, дйствіе пятаго акта, находятся въ полной гармоніи со стилемъ и мыслями четвертаго и въ той же послдовательности восходятъ къ первымъ стихамъ перваго акта; чтб, по меньшей мр, поддерживаетъ вниманіе слушателя и внутренній жаръ дйствія.