Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим
Шрифт:
Эти попытки привели меня къ пониманію, какъ велика разница между ямбическимъ и эпическимъ стихомъ, въ которыхъ, благодаря неодинаковости ритма, ясно 43Ш-ствуется все, чмъ отличается діалогъ отъ всякаго другого рода поэзіи. Тутъ же я понялъ, что такъ какъ въ итальянской поэзіи сз'іцествзютъ только одиннадцатистопный стихъ для героическихъ произведеній, являлось необходимостью создать особое расположеніе словъ, разнообразное пониженіе звуковъ, сильные и быстрые переходы фразъ, которые помогли бы различать съ полной ясностью блый стихъ трагедіи отъ всякаго другого стиха, какъ благо, такъ и римованнаго, какъ эпическаго, такъ и лирическаго.
Ямбы Сенеки убдили меня въ этой истин и, можетъ быть, дали мн средства извлечь изъ нея пользу. Нкоторыя изъ наиболе мз'жественныхъ и гордыхъ
Сиасігиресіапіе риігет зопііи яиаШ ип§и1а сатрит;
и Сенеки, который хочетъ поразить, подавить слу-
шателя и въ двухъ словахъ характеризуетъ двухъ совершенно различныхъ дйствующихъ лицъ:
Сопсесіе тогіет.
5і гесизагез, багет.
Ни одинъ итальянскій трагикъ не долженъ отнын^ изображая высшую степень страсти или ужаса, вкладывать въ уста своихъ героевъ стиховъ, которые ничмъ бы не напоминали изумительныхъ, величавыхъ строфъ нашего эпика:
СЬіаша §1і аЪііаіог (ЗеИ’ошЬге еіегпе II гаисо зиоп сіеііа іагіагеа ІготЬа.
Убжденный въ глубин души въ необходимости сохранять междзт этими двумя стилями существеннз^ю разницу, что для итальянца особенно трудно, такъ какъ онъ долженъ создать ее, не выходя изъ того же метра, я очень мало подчинялся мнніямъ пизанскихъ мудрецовъ въ томъ, что касалось самой глубины драматическаго искзю-ства и стиля. Но за то терпливо и смиренно прислзт– шивался ко всему въ ихъ зютахъ, что касалось чистоты тосканскаго нарчія и грамматики вообще, хотя, надо сказать, даже въ этомъ тосканцы нашего времени далеко не безупречны.
И вотъ, наконецъ, меньше, чмъ черезъ годъ посл представленія моей „Клеопатры*1, я сталъ авторомъ трехъ новыхъ трагедій. Чтобы быть вполн искреннимъ, я хочу здсь признаться, изъ какихъ источниковъ я извлекъ ихъ. Нсколько лтъ тому назадъ я читалъ романъ „Донъ-Карлосъ “—аббата Сенъ-Реаля, и мой Филиппъ, французъ по рожденію, явился отголоскомъ этого чтенія. „Полиникъ** также галлъ: я извлекъ его изъ „Братьевъ-враговъ** Расина. „Антигона**, первая изъ моихъ работъ, незапятнанная иностраннымъ происхожденіемъ, зародилась у меня, когда, я читалъ двнадцатую книгу Стація въ перевод Бентивольо, о которомъ упоминалось выше.
Въ „Полиника** я тоже включилъ нсколько чертъ, заимствованныхъ у Расина, а также изъ „Семи вождей* Эсхила, которые прочелъ съ грхомъ пополамъ во-французскомъ пересказ отца Брюмуа. И у меня япилоеь желаніе на 63'дущія времена не читать чужихъ трагедій раньше, чмъ бзгдутъ окончены мои; въ видзг того, что мн случилось брать уже использованные сюжеты, я хотлъ избжать з'прековъ въ плагіат и заблуждаться или достигать хорошихъ результатовъ самостоятельно. Много читать передъ началомъ собственной работы опасно потому, что невольно можешь зжрасть, и потеряешь свое, если его и имешь. По этой именно причин въ теченіе года я не бралъ въ руки Шекспира (кром того, онъ попадался мн во французскомъ перевод).
Но чмъ боле мой умъ осваивался съ особенностями этого поэта, вс недостатки котораго я изучилъ подъ конецъ, тмъ сильне крпло желаніе воздержаться •отъ чтенія его.
Едва закончилась моя „Антигона11 въ проз, какъ, воспламененный громомъ Сенеки, я задзтмалъ одновременно дв трагедіи, родственныя по ^уху, „Агамемнона" и „Ореста".
И все же, мн кажется, что на нихъ нельзя смотрть, какъ на воровство у Сенеки.
Въ конц іюня я оставилъ Пизу и направился во Флоренцію, гд прожилъ весь сентябрь. Тамъ я приложилъ вс усилія, чтобы овладть разговорнымъ языкомъ, и благодаря каждодневнымъ бесдамъ съ флорентинцами цль моя была отчасти достигнута. Съ этой поры я началъ думать почти исключительно на этомъ нарчіи, столь изящномъ и богатомъ; это первое и необходимйшее
Во Флоренціи я вторично переложилъ въ стихи „Филиппа" съ начала до конца, не заглядывая въ прежніе стихи, и руководствуясь лишь прозаическимъ текстомъ. Но подвигался я такъ медленно, что нердко мн казалось, что я иду не впередъ, а назадъ.
Въ одно августовское утро, въ кругу писателей, кто-то случайно напомнилъ мн историческій анекдотъ о донъ-І'арсіа, убитомъ рукой его отца, Козимо і-го. Я былъ потрясенъ, и такъ какъ этотъ фактъ не былъ опубликованъ въ печати, я досталъ манускриптъ разсказа, хранившійся въ общественныхъ архивахъ Флоренціи. И съ того дня я задумалъ трагедію. Я долго корплъ надъ злоползучными римами; во Флоренціи у меня не было цензора друга, который могъ бы замнить мн Тана и Пачіауди; однако, у меня хватило разсзщительно-сти, чтобы никому не давать копіи этихъ стиховъ, и достаточно скрытности, чтобы декламировать ихъ лишь изрдка. Я не впалъ въ отчаяніе отъ малоз’спшности своего писанія; напротивъ, пришелъ къ заключенію, что-надо не переставая читать и выучивать наиззгсть образцы поэзіи, чтобы освоиться съ поэтическими формами.
Въ теченіе лта я утопалъ въ стихахъ Петрарки,. Данте, Тассо, я прибавилъ къ нимъ цлыхъ три псни Аріосто, з’бжденный глзубоко, что неизбжно настанетъ день, когда вс эти формы, фразы, выраженія встанутъ въ моемъ мозгу, слившись воедино съ моими собственными мыслями и чзтвствами.
Глава III.
Я УПОРНО ПРЕДАЮСЬ САМЫМЪ НЕБЛАГОДАРНЫМЪ ЗАНЯТІЯМЪ.
Въ октябр я вернзоіся въ Тзщинъ, но не потомзг, что считалъ себя достаточно т о с к а н и з и р о в а н н ы м ъ, а лишь по той причин, что не принялъ заране всхъ необходимыхъ мръ, чтобы остаться подольше вн дома. Много другихъ легкомысленныхъ мотивовъ заставляло меня возвратиться. Въ Турин оставались мои лошади, о чемъ я не могъ забыть. Страсть къ лошадямъ съ давнихъ поръ боролась въ моемъ сердц съ неменьшей страстью къ музамъ, и лишь спзтстя годъ она затратила свою остроту. Съ другой стороны, мои занятія и слава не завладли мной настолько, чтобы не жалила меня по време-
намъ жажда развлеченій. Много имлось причинъ для перезда въ Туринъ, гд у меня былъ хорошій домъ, разнообразныя связи, сколько угодно лошадей, и друзей и забавъ больше, чмъ нужно. Несмотря на это, зима не внесла замедленія въ ходъ моихъ занятій. Наоборотъ, я расширилъ границы своихъ обязанностей и длъ. Одолвъ всего Горація, я читалъ, размышляя надъ каждой строчкой, много другихъ писателей, и въ числ ихъ Саллюстія.
Изящество и точность этого историка мн настолько, пришлись по сердцу, что я серьезно взялся за переводъ, его произведеній, и въ теченіе зимы привелъ его къ концу. Я безконечно много возился съ этой работой, передлывалъ, исправлялъ—пожалуй безъ особой пользы для самого произведенія, но съ несомннной выгодой для себяі она помогла мн лучше усвоить латынь и сдлала боле искуснымъ въ обращеніи съ итальянскимъ языкомъ.
Въ это время вернулся изъ Португаліи несравненный аббатъ Томмазо ди Калузо, и, заставъ меня, противъ ожиданія, погруженнымъ въ серьезныя занятія литератз7– рой и упорствзчощимъ въ покушеніи сдлаться трагическимъ поэтомъ, онъ сталъ помогать мн, давалъ совты, пользуясь всми своими познаніями, съ несказаннымъ доброжелательствомъ и любезностью. Также постз’пилъ и графъ Санъ Рафаэле, весьма образованный человкъ, съ которымъ я познакомился въ этомъ году, и нсколько другихъ лицъ, старшихъ меня по возрастз% познаніямъ и опыту въ искусств, з'частливо отнеслись ко мн и ста? рались всячески поддержать мою энергію, что при кипу-? чести моей натуры было, впрочемъ, излишнимъ. Но я храню и буду хранить всю жизнь глубокую благодарность ко всмъ этимъ достойнымъ людямъ за терпніе, съ какимъ они сносили несносную бз’йность моего нрава, которая смирялась, между прочимъ, съ каждымъ днемъ, по мр того, какъ расширялся крзчъ моихъ познаній.