Золотой Змей
Шрифт:
Не обращая внимания на эту попытку задержать нас, я продолжил движение. Долгобороды запели боевую песню. Плохой знак. Я велел всем остановиться. Затем, подняв руки ладонями к хирду, послал Коровку вперёд медленным шагом. Сперат, разумеется, увязался за мной. Как и Волок. Рядом появилась Гвена — с огромным топором и в шлеме, из доспехов лишь болтающаяся латная рукавица. Интересно, у кого она угнала коня? Усатый попытался последовать за нами, но я велел ему держать людей на месте.
Мы не подошли слишком близко. У долгобородов слабые стрелки, но хорошие арбалеты. Остановились в ста шагах. Спереди хирд выглядел внушительно: богато украшенные щиты закрывали первый ряд от земли до глаз, шлемы блестели
Это был первый ряд — знать, аналог людских всадников. За ними всё выглядело иначе. Наметанным взглядом я видел кожаные шапки с деревянными брусками вместо шлемов, изредка укреплённые стальными полосами. Инсубры выгребли всех из своих залов, на кого хватило оружия. По обычаю, они делились на три части: лучших оставляли охранять родные подземелья, средних — удерживать захваченное, а старых с молодыми отправляли умирать.
Так мне однажды сказал Ан, предводитель Инсубров. Долгобороды принимали смерть как неизбежность, вступая в войны людей. Это упрощало им подсчёт выгод. А вот и он сам! Доспех из пластин размером с пол-ладони, с узорами на каждой. Шлем — произведение искусства. Ан явно удостоился почестей с нашей последней встречи. За ним шёл Хогспор — обчеловечившийся долгобород: караэнский пехотный шлем с широкими полями, латная кираса — подарок гильдии оружейников, — но в руках традиционная «боевая лопата»: копьё с широким длинным наконечником, больше похожее на двуручный меч. Они двинулись ко мне.
— Сперат, — тихо сказал я. — Помнишь бронзовый меч, что я носил в Подземье Таэна? Он ведь у тебя?
— Да, мой сеньор, — удивлённо ответил Сперат. — Только сейчас я не смогу достать его быстро…
— Тогда начинай немедленно, — прервал я.
Сперат, воровато оглянувшись на рыцарей, тяжело вздохнул и запустил руку в жадносумку — почти по плечо. Он старательно прикрывал это спиной от наших и головой коня от долгобородов. Не знаю, остался ли в армии хоть кто-то, не знавший про этот артефакт, но пусть Сперат играет в секретность, если ему так спокойнее.
Отойдя на тридцать шагов от строя, Ан решил, что приличия соблюдены. Я спрыгнул с Коровки, отдал вожжи Волоку. Рядом на землю приземлилась Гвена.
— Сперат? — напомнил я.
— Ищу, ищу! Он где-то здесь! — зашипел он.
Заставлять долгобородов ждать невежливо. Я повернулся к Ану и пошёл навстречу — не торопясь, но и не медля.
— Вот если бы у меня была борода и хирд за спиной, — сказала Гвена, и в её голосе сквозило напряжение, — я бы тебя сейчас убила. Лучшего случая не придумать. И не помню, чтобы Ан тебя сильно любил.
Я кивнул. Я тоже сомневался, что Ан вспомнит совместный штурм города, растает от внезапно нахлынувшей ностальгии и перейдёт на мою сторону. Золото могло бы помочь, прояснить ему память, будь он человек. Для долгоборода попытка прямого подкупа будет скорее непонятной. Не то, чтобы уронит мою репутацию в их глазах, просто не факт, что они смогут быстро разобраться, как поступить. Все же долгобороды, как и Ан, плохо понимали перспективы. Золото для них часто уступало по значимости бочкам пива или стаду овец — зато их можно пощупать. Хоть бы за золото и можно купить всего этого больше. Люди могут передумать, взвесив обстоятельства, а долгобород будет тупить.
Глава 21
Кровь на клинке
Я остановился в тридцати шагах от хирда долгобородов, не дойдя пяти шагов до Ана. Его доспехи из пластин, каждая с со своим, тонко выполненым узором, блестели в тусклом свете утреннего солнца. Шлем, больше похожий на корону, насколько я мог понять, с гальдстафами мастера-кузнеца, венчал его голову, а за спиной шагал Хогспор с «боевой лопатой» в руках. Боевая песнь долгобородов не умолкала — куплетов в ней, похоже, было не меньше, чем в балладах караэнских работяг. Всё вместе выглядело… величественно. Ан смотрел на меня — не враждебно, но с холодной настороженностью, как кузнец, оценивающий подозрительный железный слиток.
— Ан, старый друг, — начал я, показывая ладони в жесте мира. Голос мой был громким, чтобы он услышал, но мягким, почти ласковым. Почти. Я давно привык, что несу угрозу. Мои слова, как ветер над пеплом, всегда таили намёк на опасность. Осторожно подбирая их, я продолжил: — Не думал, что увижу тебя здесь, среди знамён моих врагов. Помню, как мы плечом к плечу брали стены Ченти. Кровь текла рекой, но мы были на одной стороне. Соратниками. Я даже называл тебя другом. Что изменилось?
Ан замер, его глаза под шлемом сузились. Молчание длилось недолго — ровно столько, сколько нужно, чтобы искра вспыхнула пламенем. Затем он ударил кулаком по нагруднику, и резкий лязг металла раскатился вокруг, словно молотом ударили по рельсе.
— Люди! — рявкнул он, перекрывая гул хирда. — Все вы — подлые псы, что грызут кости клятв, пока не проголодаются! Ты смеешь говорить о Ченти, Магн? О дружбе? Где были твои слова, когда твои сородичи жгли наши шахты ради жалких крох руды? Где была твоя честь, когда гильдейцы Караэна обещали защиту, а потом бросили нас умирать от голода и продавали клинки из нашей стали нашим же врагам?
Я чуть склонил голову, не отводя взгляда. Пусть выговорится — ярость долгобородов как раскалённый металл: если не раздувать под ней огонь, она остынет. Но он замолчал. Сохраняя тлеющую ярость внутри. Берег её для боя. Плохо. Что-то прямо совсем никуда не годится. Пришлось мне заговорить снова:
— Ты прав, Ан, — сказал я без тени насмешки. — Люди лгут. Люди предают. Я видел это чаще, чем хотел бы. Но разве не ты говорил, что долгобороды выше этого? Что ваши слова высечены в камне, а наши — на песке? А теперь ты здесь, с теми, кто плюёт на твои шахты и могилы предков. Итвисы хотя бы чтили древние клятвы. Караэнцы не друзья тебе — они используют вас, как деревянный молот, что бросят в огонь, когда он треснет.
Ан шагнул вперёд, сжимая кулаки. Бицепсы вздулись так, что кольца кольчуги скрипнули. Его борода, густая и чёрная, задрожала от показного, наигранного гнева. Но глаза блестели холодной, равнодушной злобой — как острия арбалетных болтов, нацеленных мне в грудь.
— Камень? — прорычал он. — Наш камень трещит от ваших лживых языков! Вы, люди, клялись нам в дружбе век за веком, а потом торговали нашими жизнями, как скотом! Помнишь Ущелье Крови? Вы обещали припасы, а прислали ржавые клинки и гнилую похлёбку! Помнишь Скалу Песен? Вы вырезали наших старейшин за отказ делиться рудой и назвали это «справедливостью»! Мы держали слово, пока могли, Магн, но ваши клятвы — ветер в пустоте мертвых тоннелей!
Он сплюнул на землю. Хирд загудел, подхватывая ярость вождя — топот ног и лязг алебард отозвались эхом. Я молчал, растерянный. Я не понимал, о каких обидах он говорит. Скорее всего, и не знал их. Мы, люди, склонны забывать.