69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы
Шрифт:
Последние годы Раневская провела в Южинском переулке в Москве в кирпичной шестнадцатиэтажной башне, поближе к театру. Жила в одиночестве с собакой по кличке Мальчик.
«Экстазов давно не испытываю. Жизнь кончена, а я так и не узнала, что к чему».
В кино и на сцене, словно иронизируя на темы своего «лесбиянизма», Раневская оставила довольно двусмысленных шуток. Чего стоит хотя бы ее «Лев Маргаритович» (так называет себя героиня, потерявшая «психологическое равновесие» из-за коварного любовника) в фильме Георгия Александрова «Весна». Эту реплику придумала сама Раневская. А роль в постановке пьесы Лилианы Хелман «Лисички» в Московском театре драмы в 1945 году она просто сыграла, полагает Ольга Жук, как «сложную драму лесбийских переживаний».
«Интеллектуальный
Личность великого режиссера Сергея Эйзенштейна, автора «Броненосца Потемкина», признанного в ХХ веке лучшим фильмом за всю историю кино, может претендовать также на лавры самой загадочной персоны с точки зрения ее сексуальности. Не существует никаких доказательств его сексуальных связей ни с мужчинами, ни с женщинами… Но вопрос гомосексуальности Эйзенштейна и ее воплощения в созданных режиссером фильмах возникает со времени смерти художника всякий раз, когда кто-либо предпринимает попытку проникнуть в его киномир или написать биографию.
Сергей Эйзенштейн родился в семье рижского архитектора Михаила Осиповича Эйзенштейна, крещеного еврея, и дочери петербургского промышленника Юлии Ивановны Коноплевой. Он был слабым, болезненным мальчиком, очень замкнутым в себе. Проблем в воспитании своим родителям почти не доставлял – во всем послушный и воспитанный юноша, которому легко давались гуманитарные предметы. К семи годам мальчик сносно объяснялся уже на трех языках. Но домашняя покорность Сережи свидетельствовала как раз ни о семейном благополучии, а, возможно, о желании ребенка скрыться от бесконечных семейных неурядиц в мир литературы и уютной православной обрядности. На какое-то время матушку ему заменила кормилица, чья комната была уставлена множеством икон и ладанок…
А между матерью и отцом не утихали скандалы… «Матушка кричала, что мой отец – вор, а папенька – что маменька – продажная женщина». В 1905 году мать ушла из семьи и увезла Сережу в Петербург. Но вскоре ребенка, мешавшего ее сердечным приключениям, возвращают к отцу в Ригу – одного, в запертом на ключ купе поезда. В 1909 году бесконечные скандалы закончатся разводом, на котором будут объявлены множественные факты адюльтера матери, в том числе с родственниками ее бывшего супруга. Окончательно развод оформят только в 1912 году. Сережу отправят подальше от все продолжавшихся скандалов – вновь вернут в Ригу, к тетушкам, когда отец в 1910 году будет назначен инженером в управу Санкт-Петербурга.
С детства сыновья привязанность к родителям будет соседствовать в сердце Эйзенштейна с грузом мучительных воспоминаний, страха и нежеланной ответственности. Как это часто бывает, супружеские неудачи родителей отразятся на возможности будущего семейного счастья их сына, который никогда даже не предпримет попытки создать семью.
С 1915 по 1918 год Сергей учился в Институте гражданских инженеров в Петрограде. Но архитектура оставалась на обочине главного интереса его жизни – театра. Варьете и драма заслонили от 19-летнего Эйзенштейна революцию. В феврале 1917 года, когда все началось, он смотрел знаменитую интерпретацию «Маскерада» в театре Мейерхольда. Революцию, гимны которой он будет петь в своих кинофильмах, Эйзенштейн на самом деле пропустит так же, как и время ранней юношеской увлеченности, превращающее подростковую сексуальность в могучее чувство любви. Ему было 19 лет, и он ни разу не обнимал девушку.
Как раз между двумя революциями, вкусив воздух абсолютной творческой свободы, он несет свои первые карикатуры в «Огонек». И подписывает их Sir Gay (Веселый сэр), транскрибируя свое русское имя на английский лад. Интересно, что, спустя полвека, когда слово «gay» приобретет привычное для современных гомосексуалов значение – «гей», то есть мужчина, который любит мужчин, многие русскоязычные геи с еще большей фантазией будут использовать возможности
Впрочем, таких игривых совпадений, разворачивающих вектор жизни Эйзенштейна в сторону гомосексуальности, будет в творчестве и жизни режиссера уж слишком много. Так, в одном из интервью американскому журналисту в начале 1930-х годов он заявит: «Если бы не Леонардо, Маркс, Ленин, Фрейд и кино, то я, очень возможно, стал бы вторым Оскаром Уайльдом». Разумеется, тогда Эйзенштейн имел в виду всего лишь «чистое искусство» Уайльда… Однако с высоты времени, благодаря которому мы можем осмыслить личную и творческую жизнь Эйзенштейна в целом, гораздо справедливее физиологическая истинность этого признания.
Эйзенштейн – Леонардо своего времени. Он был творцом, который, приспосабливаясь к законам общества и сталинского политического режима с целью сохранить свою физическую жизнь, в остальном подчинял ее одному только творчеству, в котором гомосексуальные аллюзии составляли немалую часть. Такую реконструкцию жизни и творчества Эйзенштейна – сквозь призму его сексуальности – предпринял в 1969 году французский писатель-гей Доминик Фернандез. Он создал вторую более или менее полную творческую биографию Эйзенштейна за ХХ век. Первую написала американская журналистка Мари Сетон, которая фиксировала рассказы режиссера в 1932-1935 годах в Америке во время его работы над фильмом «Да здравствует Мексика!». Кстати, в биографа Эйзенштейна Сетон превратилась после безуспешных попыток завладеть его сердцем. До сих пор любопытным поклонникам таланта режиссера не на что опереться в попытках понять его эмоциональную эволюцию. Режиссер почти не оставил личных воспоминаний, кроме нескольких коротких автобиографий и многочисленных теоретических трудов…
Единственное, что лежит на поверхности, – это его, Эйзенштейна, быт в качестве третьего со сложившимися гетеросексуальными парами. Даже когда успешный режиссер мог с легкостью обеспечить себе отдельную квартиру, он равнодушно принимал неудобства, присутствуя третьим в чужой семье, и к 30 годам все еще оставался девственником. В начале 1920-х его, только что вернувшегося с фронта, приютили в семье режиссера Пролеткульта Валентина Смышляева.
Потом была жизнь втроем с актером Александровым и его женой. Встреча Эйзенштейна с «сердечным другом» Григорием Александровым, приехавшим с Урала за славой актера, произошла в 1921-1922 годах. Александров стал закадычным приятелем Гришей и одновременно личным секретарем Сергея. Многие сценарии и замыслы начала 1920-х записаны под диктовку почерком 18-летниго сибиряка. Знакомство, дружба, а вероятно, и любовь начались с драки. Мари Сетон, которая услышала версию встречи Гриши и Сергея в стерео формате – одновременно из уст режиссера и актера во время их совместного пребывания в Штатах, сама в биографии неожиданно поднимает вопрос о гомосексуальности. Стало быть, ко времени написания ее труда, в конце 1950-х, а, может быть, и ранее – во время бесед Сетон с режиссером, этот вопрос уже каким-то образом напрашивался.
«…Физическая красота Гриши сама по себе не имеет для него значения. Речь не идет о гомосексуальном влечении. Он хотел жить, как живет Гриша…», – пишет Сетон. Интересно, что в этом замечании Сетон приводит один из существенных, по мнению Игоря Кона, признаков гомосексуальной влюбленности. Когда один партнер любит в другом то, что он никогда не сможет испытать в самом себе. И таким предметом обожания, на основе которого формируется гомосексуальная привязанность, не обязательно может быть телесная красота – но иной склад характера… И физически и эстетически Григорий Александров был натурой абсолютно противоположной Сергею Эйзенштейну. Актерская фактура и образ жизни Григория привлекали режиссера, но, как справедливо заметил Фернандез, в своем творческом сознании Эйзенштейн упорно отталкивал Александрова, поручая ему исключительно отрицательные роли в своих спектаклях и лентах. Тем не менее, Ольга Жук, автор работы «Русские амазонки…», называет Александрова возлюбленным Эйзенштейна.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
