"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Уже в известном «Послании» Даниила Заточника автор вложил в уста женщины ярко-эмоциональное описание чувственной страсти, победить которую она и не могла, и не хотела: «Аз на тебя не могу зрети! Егда глаголеши ко мне - взираю и обумираю, и воздрожат ми вся уды тела моего, и [вот-вот] поничю на зелию». В свою очередь, один из переписчиков церковных текстов XIV века оставил на полях одного «Требника» такие строки: «Горко мене, братие, оучение! Месо велит не ясти, вина не пити, женне не по-имати!» Архиепископ Геннадий в одном из посланий (1427 г.) в перечне греховных проступков упомянул принесенный одним из прихожан крест, на котором был «сором вырезан женский да мужской», сделав этот казус поводом для пространного рассуждения о грехах «вжелениа и страсти.»¹⁴. Выразительные описания истоков рождения греховных влечений можно обнаружить

в монастырских назидательных книгах типа «Пчел». Писались они монахами, вынужденными каждодневно подавлять естественные желания: «Виденье женское - стрела есть. Беги повести женьских, яко хощеши целомудр быти, не дажь дерзновение тем зрети на тя. Преже глаголят тихо и очи долу имуть. Вторые улыскают, паче же абие рассмешашася. Третьи - красящеся паче меры и являются светли видом, и бровь взводят, и обращаются очи. И сим пленя-юще тя в погыбель!» Подобная картина соблазнения «на блуд», полная скрытой динамики, экспрессии (взгляд-разговор-улыбка-симпатия), приписанное женщинам стремление и умение вызывать ответные чувства — яркий пример существования и осмысления сложных эмоций в эпоху позднего Средневековья, не сводимых к одному лишь удовлетворению «похоти богомерзкой»¹⁵.

О далеко не христианском отношении прихожанок к запретам, касающимся интимной сферы супружества, заставляют задуматься исповедные вопросы «мужатицам» (то есть замужним женщинам). Практически в каждом «вопроснике», составленном в ХШ — XV веках, древнерусский священник мог найти епитимьи тем из них, кто изобретал недопустимые сексуальные позиции, стимуляторы, а также «мывшися молоком или медом давал ecu [мужьям] пити милости деля (ради любви)». Мед, конопляное или льняное масло, молоко и пот (особенно женские) издавна считались привораживающими средствами. Самым стародавним способом возбуждения любви считался сбор «баенной воды» после омовения тела, которая — в случае добавления ее в пищу избраннику — считалась рождающей «желание сатанинскому игра-нию»¹⁶. Примечательно, что приязнь между мужем и женой выступала во всех этих случаях не столько как возможная предпосылка, сколько как следствие интимных отношений, в том числе соития на брачном ложе.

Поскольку матримонимальные вопросы и вообще вопросы отношений между полами были в то время связаны в первую очередь с надеждами на продолжение рода, постольку половая активность мужчины была предметом пристального внимания — не меньшего, чем его внедомашние доблести. Импотенция признавалась достаточным поводом для развода. Не случайно древнейшие тексты лечебников пестрят описаниями снадобий, позволяющих мужчинам чувствовать себя уверенно при любых обстоятельствах: «...ив воду положити то [с\надобие, да сести на столб, да в бане водою обкатитися, да приговорити: “Как сей столб в бане стоит, так бы и у меня, раба божия (имярек), стояла становая жила”, и обкачиваю яз, раб божий (имярек), с себя порчу и уроки всякие человечьи думы: поди ты, порча, с становые жилы на булатный нож, обрезываются те порчи булатным ножем...»¹⁷

В связи с текстами подобных заговоров есть все основания возвратиться к берестяной грамоте № 521, которую принято считать «любовным посланием»... и с сожалением отвергнуть эту трактовку. Перед нами — типичный отрывок заговора, «дающего силу, возбуждающую естество», подобного описанному выше, а отнюдь не любовная записка. Было бы очень заманчиво увидеть в тексте XIV века подтверждение каких-то «ренессансных» явлений в менталитете средневековых новгородцев, а именно — обогащение их эмоциональных отношений, неисчёрпываемость их «любви» одним лишь плотским соитием в одних случаях (житейских) и удаленностью от физиологии — в других (литературных). Но, увы, единственный и уникальный в своем роде берестяной документ не дает оснований для подобных обобщений. На этом можно было бы поставить точку, сделав вьюод о том, что, говоря о домосковской эпохе, нельзя толковать о «любви» — не только в

17 «А се грехи злые, смертные » м о современном понимании, но даже в терминах позднесредневековой Европы («этикетная любовь», «куртуазная» и т. п.)...

Все это было бы так, если бы не открытие 1994 года, странным образом затерявшееся в публикациях журнала «Вопросы языкознания». На страницах этого журнала был воспроизведен текст новой находки — берестяной грамоты Nq 752 (80-е годы XI в.). Потрясенные археологи обнаружили в ней следующий текст: «[Я посылала] к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты

ко мне не приходил?.. Неужели я тебя задела тем, что посылала [к тебе]? А тебе, я вижу, не люба. Если бы тебе было любо, ты бы вырвался [из-под людских] глаз и пришел... Теперь [встретимся] где-нибудь в другом месте. Отпиши же мне про... [лакуна в 6 строк. — Н. 77.]... [тебе] хаблю (никогда тебя не оставлю). Буде даже я тебя по своему неразумию задела, аще ты учнешь надо мной насмехатися, то судит тебя Бог [и] моя худость»¹⁸. Каким бы образом ни толковали эти взволнованные строки скептики, полагающие, что девятьсот лет назад люди любили и страдали иначе, чем наши современники, как бы ни утверждали, что каждое время наполняло все ключевые понятия человеческой жизни своим неповторимым содержанием, здесь в локальном факте мы видим обобщающее Личное, которое вечно. Поэтому мы можем многозначно анализировать текст, написанный образованной новгородкой конца XI века. Возможно, перед нами просто письмо обиженной женщины; может быть, это ответ на немотивированный отказ жениха от встречи с невестой; вполне вероятно, что это — «сколок» с отношений внебрачных партнеров, общение которых происходит и в форме личных встреч, и в форме переписки («Отпиши же мне...»). Предположить можно многое. И поэтому в оценках содержания частной жизни людей в домосковской Руси X —

XV веков правильнее пока ставить не точку, а многоточие...

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Янин В. Л Комплекс берестяных грамот NqNq 519 — 521 из Новгорода // Общество и государство феодальной России. М., 1975. С. 36 — 37 (грамота No 521, XIV — нач. XV в.)

² РО БАН-СПб., собр. М. К. Никольского, Nq 45. Л. 125 — 125о6. (нач. XVII в.); РО РНБ, Софийск. собр. Nq 1546. Л. 116 — 116о6. (перв. тр. XVII в.); РО РГИМ. Nq 914. Л. боб.
– 7 (кон. XVII в.); Там же. Собр. С. С. Уварова. Nq 848. Л. 413 (пер. пол. XVH в.)

³ Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1974. С. 174.

⁴ В исповедных памятниках ХП — XV веков можно обнаружить около десятка одних только наименований половых органов [женский (мужской) уд (или юд, то есть часть тела, орган), естество, лоно, срамной уд, срам, тайный уд (илиудица)], а также подробные описания непотребных действий (анального и орального секса, инцестуозных отношений, скотоложества). См.: Лотман Ю., Успенский Б. Новые аспекты изучения культуры Древней Руси // Вопросы литературы. 1977. N о 3. С. 148 — 166.

⁵ ПРП. Вып. 2. М, 1955. Договор 1189 — 1199. С. 6 — 8, 125\Bologne J. Histoire de la pudeur. P, 1986. P. 231; идею постыдности обнажений, равно как и отправления естественных потребностей при представителях противоположного пола, активно внедряла Церковь, назначая епитимьи. См.: Требник XV - XVI вв. // РО РНБ. F.n.l. Nq 100 (Q.1). Л. 46о6.
– 47.

⁶ Никольская А. Б. К вопросу о словесном портрете в древнерусской литературе // Сб. статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л, 1934. С. 191 — 200; Демин А. С. Художественные миры древнерусской литературы. М, 1993. С. 25.

⁷ Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М, 1992. С. 313.

⁸ Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. В 3 т. СПб, 1898. Т. II. С. 87 - 90.

⁹ ПСРЛ. СПб, 1846. Т. I. С. 91; СПб, 1848. T. II. С. 76, 79, 96, 97, 111, 303; СПб, 1851. T. V. С. 210, 213 и др. См. также: Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.; Л, 1970. С. 69.

¹⁰ ПСРЛ. Т. II. С. 338 под 1158 г.; об эмоциональном строе древнерусской семьи и роли женщины в определении ее «микроклимата» см.: Pushkareva N. The Woman in the Ancient Russian Family // Russian Traditional Culture. Ed. by М. M. Balzer. L, 1992. P. 113 — 115.

¹¹ Изборник 1076 г. M, 1965. С. 383; «Слово» Даниила Заточника по редакциям ХП и ХШ вв. Л, 1932. С. 30.

¹² ПСРЛ. Т. I. С. 467 (под 1237 г.); Т. П. С. 454, 472 (под 1127 и 1180 гг.).

¹³ ПСРЛ. Т. П. С. 293 (под 1173 г.).

¹⁴ См. подробнее: Пушкарева Н. А Сексуальная этика в частной жизни древних русов и московитов. X — XVII вв. // Секс и эротика в русской традиционной культуре. М, 1996. С. 51 — 103 (серия «Русская потаенная литерату-ра»).