А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
образном движении статьи. «Магическое» мировоззрение народа толкуется как
причастное «стихиям» и потому — высокой поэзии: «Чем ближе становится
человек к стихиям, тем зычнее его голос, тем ритмичнее — слова». Эти же
слова, составляющие суть жизни и искусства, «… мы находим теперь
обессиленными и выцветшими на бледных страницах книг» (V, 52). «Мы» —
это «культурные» социальные верхи, «интеллигенция»; «музыка», «ритм»,
«творческие слова» — с «народом»
всего вовсе не посрамление одной из сторон коллизии и восхваление другой, но
сам драматизм их раздельного существования, — речь идет о подлинном и
ложном и там, и тут. И «мы», и «они» вступили в ложный круг отношений
тогда, когда разлучились со «стихией»; творческая, внутренне полноценная
жизнь бывает тогда, когда «… человек — сам-друг с природой», — «а там, где
поселяется привычка, блеск поэзии затуманивается, притупляется ее острие»
(V, 59). Мещански ограниченная жизнь современности в разных формах, но
одинаково опустошающе овладевает и социальными низами, и социальными
верхами, и «тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом
неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя», тоже находится
под властью «колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний»
(V, 59). Главное в современной жизни — разорванность, расщепленность,
противоречивость. «Мы» и «они», народ и интеллигенция, их раздельное
существование — одна из форм этой никем не выдуманной, но объективно,
ходом вещей, получившейся противоречивости.
Иная сторона этой же современной жизненной коллизии рисуется в статье,
или, вернее, в лирическом очерке «Девушка розовой калитки и муравьиный
царь». Здесь противостоят друг другу Россия и Запад. Может показаться на
первый взгляд, что это — старое славянофильское противопоставление, но так
представится только в том случае, если брать отдельные вещи в отрыве от всего
блоковского творчества, от общего контекста стихов, драм и прозы Блока в
целом. Если же пытаться понять содержание очерка в целостности блоковского
творчества, то придется расшифровывать, логически пересказывать
ассоциативно-образные соотношения, что всегда может выглядеть как
произвольное толкование комментатора. К сожалению, иной путь здесь
исключен. Запад в очерке рисуется застывшим, замкнувшимся, завершившим
свою историю. «Неподвижный рыцарь — Запад — все забыл, заглядевшись из-
под забрала на небесные розы. Лицо его окаменело, он стал изваянием и
вступил уже в ту цельную гармонию окружающего, которая так совершенна. Он
ищет мертвым взором
(V, 89). Та «цельная гармония окружающего», которую Блок изображает как
законченное воплощение германской культуры, вместе с тем ассоциируется в
его восприятии с условным образом средневековья из «Стихов о Прекрасной
Даме». В дальнейшем ходе ассоциаций важен образ отъединенности,
замкнутости, оцепенелой гармонии, создаваемой вокруг Германа в первых
сценах «Песни Судьбы». А Герман, в свою очередь, толкуется Блоком как образ
интеллигента; оцепенелость, уединенность, гармония мечтательности
связываются в восприятии Блока далее с образом индивидуалиста-«западника»
Германна из «Пиковой дамы» Пушкина. В соотношениях ассоциаций
получается так, что образный круг средневековой «германской гармонии»
истолковывается как «западническое наследие» русской интеллигенции.
«Совершенство», «гармония», «синтез» в очерке Блока, если оставаться в кругу
этих ассоциаций (а без них «Девушка розовой калитки и муравьиный царь»
просто непонятна как целое), — признаки завершившейся, закончившейся, до
конца омертвившейся индивидуалистической культуры. А духовное
существование народа, по Блоку, полностью чуждо этим явлениям; оно тоже
замкнуто в себе, но там есть жизнь, непонятная, дикая и даже жутковатая для
интеллигентов («муравьиный царь») — в ней совершенно отсутствует именно
«гармония», завершенность, цельность.
Конечно, Блок обобщает все это в категориях только лишь духовной жизни,
культуры, и даже в этих границах ему присуща крайняя односторонность.
Важно, однако, понимать, чем это вызвано. Здесь присутствует нечто, не только
не совпадающее со славянофильством, но и прямо ему противоположное.
Окаменевшая, мертвая гармония — это мировоззрение «интеллигенции», той ее
части, которая цепко держится за навыки «западнического», «германского»
мышления. Сама славянофильская идея нерушимой, гармонической
религиозной общины толкуется тут как нечто «западнически-
индивидуалистическое» и потому — чуждое русской народной жизни. Не
случайно близкий к славянофильским идеям «гармонической религиозной
общины» Андрей Белый крайне неодобрительно оценил связывание Блоком
«омертвевшей» культуры Запада с индивидуалистической философией Канта142.
Для Блока же совершенно органично именно такое противопоставление
«индивидуализма» «интеллигенции» и творческой причастности «народа» к