Анатомия «кремлевского дела»

Красноперов Василий Макарович

Оставила Ирина для потомства и впечатляющий портрет следователя Голубева:

Привели меня на допрос… Колени у меня ходили ходуном, и руки тряслись, конечно. Когда меня ввели, я увидела огромного мужика рыжеволосого, с каким-то большим родимым красным пятном на щеке, с двумя ромбами, тогда еще были ромбы. Он представился: “Голубев”, и мне стало невероятно страшно… Я села на свои руки, чтоб он не видел, как они дрожат. И начался разговор, довольно крутой с ходу: тут и английская разведка, а главное, террористические настроения. Тут я не выдержала и сказала: “Господи, о чем вы говорите? Я восемь лет работаю в этом аппарате, восемь лет мимо меня ходят вожди всех рангов, говорят мне приятное и неприятное. Если бы я восемь лет ходила, начиненная динамитом, то уж, наверное, кого-нибудь взорвала” [735] .

735

Там же. С. 92–93.

Описывает Ирина и традиционные чекистские методы допроса:

Было несколько допросов, несколько ночей подряд. В последний раз, когда он крыл меня матом, кричал не своим голосом,

я очень тихо ему сказала: “Гражданин Голубев… Если вы думаете, что я в таком тоне буду разговаривать, то вы ошибаетесь. Я говорить в таком тоне не буду”. Тут раздался совершенно дикий вопль, моталась какая-то линейка надо мной, он крыл меня матом и орал. В это время в открытых дверях появился небольшого роста, ярко выраженный еврей, старше, с тремя ромбами [возможно, Генрих Люшков, на тот момент зам. начальника СПО ГУГБ. – В. К.], который внимательно смотрел на меня, на него и очень тихо сказал: “Алеша, ты что волнуешься?” А он кричал: “Эта кремлевская… требует, чтобы я разговаривал с ней на наркоминделовском диалекте”. Тот ему очень тихо: “Алеша, уже поздно, отправь”. Больше я от Голубева не слышала ни одного бранного слова. Мы действительно изощрялись в совершенно изысканном диалекте. В один из допросов он сказал: “Раз вы упорствуете, я вынужден изменить режим вашего сидения”. И меня в ту же ночь перевели в одиночку. Одиночка – это четвертый этаж Лубянки, очень занятный этаж. Вас когда вводят туда с площадки, то вы видите, что это как бы двойной этаж – ряд камер внизу, затем какие-то железные балкончики, а там еще камеры. Абсолютная тишина [736] .

736

Там же. С. 93.

В итоге особое совещание приговорило Ирину Гогуа к трехлетней ссылке в Туруханск с заменой на Уфу. В сентябре 1937 года она была вновь арестована и опять-таки от ОСО получила пять лет лагерей. Попала в Ухту, и там в 1942 году ее ждал уже десятилетний срок. В 1945-м она написала Сталину письмо:

Дорогой Иосиф Виссарионович. Десять лет я пытаюсь выбраться из заколдованного круга, в который попала, но тщетно. И сейчас решила обратиться к Вам, так как Вы единственный человек, могущий мне помочь. Памятуя Ваше хорошее ко мне отношение, я надеюсь, что если этому письму суждено попасть к Вам, то Вы поможете мне… Всю жизнь меня все упрекали за аполитичность и легкомыслие, а сейчас волей судьбы хожу в так называемых “политических деятельницах”… Я совершенно бессильна что-либо доказать, ибо, как я говорила суду, я даже не знаю, что я должна доказывать и от чего защищаться. Но я не могу больше сидеть. Вы подумайте, я вступила в этот круг совсем молодой, а сейчас мне уже сорок лет. Жизнь почти прожита. У меня ничего не осталось, кроме моей девочки, которую я оставила трех лет у моей матери Юлии Николаевны Кольберг, которая умерла в 1938 году. Дочери моей сейчас 13 лет, она живет в Москве с моей теткой Верой Николаевной Кольберг (76 лет). Я хочу к ним, я им необходима, хочу пожить нормальной человеческой жизнью, не будучи за бортом, как пария. Хочу быть полноправным членом общества и внести свою лепту в жизнь и строительство нашей страны. Помогите мне [737] .

737

Червакова И. Песочные часы: История жизни Ирины Гогуа в восьми кассетах, письмах и комментариях. Дружба народов, 1997, № 4, с. 59–104; № 5, с. 75–119. Электронное издание, https://vgulage.name/books/gogua-i-k-pesochnyechasy-avtor-chervakova-i/, с. 101.

Но он не откликнулся на мольбу о помощи. Ирина отсидела свой срок, освободилась в 1951 году и отправилась на спецпоселение в Красноярский край. В Москву удалось вернуться лишь в 1956 году.

97

В те же дни допросили арестованную 20 марта Ольгу Давыдовну Каменеву, бывшую жену Льва Борисовича, сестру Льва Троцкого. В ходе допроса, проведенного Люшковым, Каганом и оперуполномоченным 2-го отделения СПО Яхонтовым, никаких важных показаний получено не было. Ольга Давыдовна очертила круг своих знакомств, в который входили машинистка-стенографистка Женя (несмотря на то, что Женя посещала Ольгу Давыдовну каждый день, та не удосужилась узнать ее фамилию), дядя Каменева – инвалид и пенсионер Я. И. Кауфман, скульптор Б. Ю. Сандомирская и племянники – дети старшего брата Троцкого А. Д. Бронштейна. Выяснилось также, что недавно заходил Н. Б. Розенфельд – сообщить об арестах бывшей жены и сына и посоветоваться, стоит ли обращаться к Енукидзе для выяснения причин. Ольга Давыдовна, по ее словам, отсоветовала. Она явно была напугана столь ужасными новостями и, узнав, что Борис Розенфельд по работе контактировал с бывшим секретарем Каменева Ф. И. Музыкой, только и спрашивала у Николая Борисовича, не болтал ли Борис лишнего. Но оказалось, что лишнее выболтал на допросе 5 марта сам Николай Борисович. Теперь, припертая к стене его показаниями, Ольга Давыдовна вынуждена была подтвердить, что, пока Каменев был в минусинской ссылке, Николай Борисович действительно заходил к ней, чтобы прочесть письма, присылаемые оттуда братом. В одном из писем Каменев интересовался “настоящими причинами” смерти Аллилуевой. Подбадриваемая следователями, Ольга Каменева показала:

Я расценивала это письмо таким образом, что Каменев был уверен в том, что Аллилуева умерла неестественной смертью… Я дала это письмо прочесть Н. Б. Розенфельду, с которым я комментировала его содержание, и сказала ему, что Аллилуева покончила жизнь самоубийством, так как ее довел до этого Сталин [738] .

Следователи тут же резюмировали: “первоисточником к.-р. клеветы, распространявшейся в связи со смертью Аллилуевой, является Л. Б. Каменев” [739] .

738

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 110. Л. 94.

739

Там

же. Л. 95.

Аресту Ольги Давыдовны предшествовал арест ее сына Александра Каменева 5 марта 1935 года. По итогам “кремлевского дела” Александр получил три года ссылки в Алма-Ату (где 17 августа 1936 года, перед самым началом второго судебного процесса над отцом, был вновь арестован), а Ольга Давыдовна была сослана на пять лет без права проживания в Москве и Ленинграде. Но это стало лишь прелюдией к ее последующему заключению под стражу и расстрелу в 1941 году в составе группы заключенных Орловской тюрьмы.

98

Двадцать третьего марта верхушка СПО принялась за допрос только что арестованной сталинской уборщицы А. Г. Корчагиной [740] . 30-летняя Корчагина происходила из крестьян села Мордвинова Ряжского района Рязанской губернии. Живя в деревне, она до 1925 года батрачила в хозяйстве арендаторов Мячиных, а после того, как те переехали в Москву, последовала за ними и устроилась домработницей у некой Л. А. Левинцевой, подрабатывая также и у Мячиных. В 1929 году А. И. Мячина устроила Корчагину на работу в Кремль – двоюродная сестра Александры Ивановны была замужем за начальником Гражданского отдела комендатуры Кремля Н. Г. Тесловым. В 1931-м Корчагина вступила в ВКП(б) – рекомендацию она получила от Теслова и его секретаря Ксенофонтова. Теслов же рекомендовал ее для работы в квартире Сталина. Успешная карьера была прервана “кремлевским делом”: выяснилось, что, находясь в 1933 году в ведомственном доме отдыха “Тетьково”, Корчагина слишком разоткровенничалась с “Милей” Бурковой и Клавдией Синелобовой, с которыми вместе отдыхала. Разговоры шли, конечно, о Сталине и о самоубийстве Аллилуевой. На допросе Корчагина клялась, что всем говорила, будто Аллилуева умерла от разрыва сердца, о чем ей сообщила сталинская экономка Каролина Тиль. Напротив, это якобы ей Синелобова и Буркова доказывали, что смерть Аллилуевой была неестественной. Но при этом о “клевете” библиотекарш член партии Корчагина никому не сообщила, да еще и вела разговоры о сталинской жене с той же Левинцевой, а также с секретарем ячейки комендатуры Кремля Митрухиным и с уборщицами М. И. Калинина, А. А. Андреева и А. И. Микояна. И Мячиных посетила в 1934 году с теми же разговорами. В тот же день арестовали Александру Ивановну Мячину. Ее муж, Петр Иванович, успел скрыться, так как опасался ареста по другому, уголовному, делу. Однако, как можно узнать из мемуаров Сергея Раевского, Мячина (которого Раевский, вероятно по забывчивости, называет Владимир) позже все же арестовали по бытовой статье, и приговора они с Сергеем ожидали в одной камере Бутырки. Александру Ивановну Мячину допросили уже в конце следствия, 19 апреля 1935 года [741] , но ничего не добились, поскольку Мячина заявила, что не помнит, о чем говорила с Корчагиной в 1934 году, а на вопрос о причинах смерти Аллилуевой Корчагина якобы ответила, что ей об этом ничего не известно. Но, на свою беду, Александра Ивановна показала, что слышала от уже умершей к тому времени родственницы мужа версию об убийстве Аллилуевой Сталиным и что пересказывала ее и Корчагиной, и Марии Тесловой. Да и Корчагина показала, будто Мячина ей это говорила. Поэтому чекистское Особое совещание приговорило Мячину к трем годам лагерей. П. И. Мячин получил еще больший срок, но по “бытовой” статье – он, по воспоминаниям Сергея Раевского, “занимался поставкой в армию лошадей и их выбраковкой. Потерял крупную сумму казенных денег и для ее восполнения совершил аферу, на которой погорел”. Судя по базам данных репрессированных, в 1943 году он находился в Ухто-Ижемском ИТЛ, где был повторно арестован и получил 10 лет по 58–10 (правда, имеется информация о его оправдании по уголовной статье в марте 1943-го, но повторный арест датирован апрелем, а осуждение по 58–10 августом того же года).

740

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 109. Л. 147–151.

741

Там же. Д. 111. Л. 199–202.

99

Двадцать восьмого марта была вновь допрошена Клавдия Синелобова. Дмитриев и Черток опять взялись за выяснение уже набивших оскомину подробностей распространения “клеветы” на вождя – на этот раз их интересовало, кто кому впервые сообщил о неестественном характере смерти Аллилуевой. Тут их ждало разочарование, поскольку Синелобова, хоть и призналась, что рассказала сталинской уборщице Корчагиной об отравлении Аллилуевой Сталиным, та в ответ замахала руками, уверяя, что уже знает об этом, и в свою очередь добавила новых подробностей:

Корчагина в клеветническом духе рассказывала мне о личной жизни Сталина: о его якобы жестоком отношении к своему старшему сыну и к матери Аллилуевой и о якобы предполагаемом браке между Сталиным с родственницей Кагановича… Добавляю, что Корчагина рассказывала мне о том, что в квартире Сталина происходят заседания Политбюро, которые она иногда обслуживает [742] .

Все это следователи, разумеется, квалифицировали как злейшую антисоветскую агитацию и пропаганду, и Корчагина из всех осужденных по делу уборщиц (не считая Кочетову) получила от ОСО наиболее тяжелый срок – 3 года лагерей.

742

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 110. Л. 41.

Затем последовали вопросы о квартире Сталина, и среди прочего “выяснилось”, что Н. А. Розенфельд живо интересовалась местонахождением новой квартиры Сталина, а Синелобова сообщила ей, что вождь переехал в квартиру Бухарина. И вообще, добавила Клавдия,

обычно в разговорах со мной Розенфельд старалась у меня выяснить какие-либо данные о том, где помещается квартира Сталина, как поставлена охрана в Кремле и так далее [743] .

А вот зачем Розенфельд это выясняла, Клавдия не знала, хоть убей, а спрашивала об этом именно Клавдию потому, что брат Клавдии – Алексей Синелобов связан с охраной Кремля. Следователи пустили в ход все свое “чекистское обаяние”, перед которым трудно было устоять, и Клавдии пришлось добавить:

743

Там же. Л. 43.