Атаман Устя
Шрифт:
— Достану, токмо не дерись, уврялъ Черный.
На утро дйствительно оказалось, что Ванька знахарь недаромъ хвастался своимъ искусствомъ; онъ положилъ Орлика на мосту бляны на спину, руки и ноги ему держали четверо молодцовъ, въ томъ числ и Кипрусъ, и самъ Черный маленькимъ ножомъ разрзалъ эсаулу плечо и крючкомъ, сдланнымъ изъ гвоздя, вытащилъ пулю.
— Тащи, дьяволъ!.. Тащи, дьяволъ!.. кричалъ Орликъ не переставая, и потъ градомъ катилъ у него съ лица.
Когда пуля была вынута, — эсаула выпустили изъ рукъ, и онъ
— Правда твоя, Черный, будь руки у меня свободны, я бы тебя разнесъ. Когда поранили и свалили съ ногъ, не такъ больно было, какъ когда ты, лшій, ковырять началъ.
— Ну, то-то… я ученый; меня эдакъ не разъ хворые бивали… сознался Черный.
XIX
Какъ только Черный освободилъ эсаула отъ пули, началась работа: бляну обвязали канатомъ и всей толпой стали тащить съ мели.
Нескоро подалось судно, только въ полдень закачалось оно на Волг и снова пошло по теченію. Скоро бляна, управляемая тмъ же лоцманомъ, что служилъ купцу, была доставлена гужемъ вверхъ по теченію къ самому поселку и поставлена у берега. Началась разгрузка зерна. Перевозомъ краснаго товара завдывалъ Ефремычъ, и вс тюки съ добромъ носили молодцы прямо въ домъ атамана.
Дуванъ и длежъ, по обычаю, долженъ былъ произойти посл; прежде всего слдовало разгрузить бляну, чтобы ее самую уничтожить и не оставлять на вод, какъ бльмо на глазу, и «поличное» произведеннаго грабежа.
— Прежде хорони концы въ воду, а тамъ ужъ дувань, что добылъ! было правиломъ во всхъ шайкахъ разбойниковъ. Дуванить, или длить поровну добычу, по суду общему, что кто заслужилъ, было обычаемъ, свято и нерушимо соблюдавшимся испоконъ-вка. Атаманъ могъ только половину всего добра оставить у себя, но не иначе, какъ «про запасъ», для длежа впослдствіи опять-таки между всми поровну.
Въ сумерки, когда Орликъ наблюдалъ за разгрузкой зерна, Устя веллъ привести къ себ купца Душкина, который, связанный, былъ запертъ въ хат Чернаго, подъ надзоромъ двухъ ребятъ на часахъ. Купецъ, унылый, блдный, едва волоча ноги, побрелъ въ домъ атамана, какъ на смерть.
Молодцы обмолвились ему въ бесд ночью, что его непремнно «распалятъ» изъ ружей или повсятъ, или пустятъ въ рчку съ камнемъ на ше.
— Такая заведенья на вашего брата, объяснили они купцу. Батраковъ твоихъ или пустятъ на волю, или возьмутъ въ шайку, какъ кто желаетъ, а теб будетъ судъ и херъ.
— Какъ то-ись херъ? переспросилъ Душкинъ.
— Ну, похерятъ… вашего брата не херить нельзя.
Купецъ понялъ и только вздыхалъ потомъ всю ночь и молился посл этого объясненія.
Когда Душкина привели къ дому атамана и велли ему лзть наверхъ, навстрчу ему вышла мордовка Ордунья.
— Хозяинъ съ бляночки? спросила она ворчливо.
— Да, былъ хозяинъ… глухо отозвался Душкинъ.
— А теперь-то…
— А теперь вотъ…
— Что, вотъ? окрысилась Ордунья, будто
Но купецъ не отвтилъ и вздохнулъ.
— А ты бы не шлялся по Волг-то… Ишь, вдь прытокъ! Сидлъ бы въ Казани-то своей на печи и не мотался но свту. Вонъ я крысъ ловлю въ горшокъ… которая знаетъ свое подполье, та не попадаетъ… А которыя шустры лазать изъ дыръ, да гулять, т, знамо, въ горшокъ и въ рчку! Хозяйка, я чай, дома-то осталась… а?
— Да… горемычная…
— И ребята есть, небось! допрашивала Ордунья.
— Пятеро.
— Пятеро? Ишь вдь; поплачутъ объ теб, сиротами будутъ.
Купецъ опять вздохнулъ тяжело.
— Ну, иди, атаманъ тутъ небось; нынче еще поживешь: за бляной твоей хлопоты; объ теб ужъ посл будетъ — твое дло терпитъ. Отпуститъ атаманъ, зайди ко мн внизъ. Надо теб тоже сть дать; тоже, поди, голоденъ, небось.
— Нтъ, какой голодъ! Не до голоду, пробормоталъ Душкинъ. Да и что-жъ брюхо по пусту, зря начинять, коли помирать велятъ.
Купецъ, дйствительно, не лъ ничего второй день, но и на умъ ему не шла пища.
— Помирать-то, думалъ онъ, лучше съ пустымъ животомъ, чмъ съ набитымъ; съ пустой утробой на тотъ свтъ предстанешь, такъ даже грха меньше.
Атаманъ сидлъ у своего стола, когда купецъ вошелъ къ нему въ горницу и сталъ у дверей. Устя пристально осмотрлъ купца и долго молчалъ. Брови его наморщились и лицо показалось хозяину бляны зле, чмъ у кого-либо изъ разбойниковъ.
— Тощій, плюгавый парень, а куда, поди, злючій и отчаянный, подумалъ онъ. По всему душегубъ нераскаянный. Отъ едакого милости не жди. Зврь лютый.
А Устя думалъ, глядя на купца:
— Глупъ знать, а не прытокъ. Жадность на барыши ихъ обуяла; завидки взяли торгаша на рубли астраханскіе — вотъ и попалъ къ намъ.
И, помолчавъ, атаманъ заговорилъ, глядя въ сторону, куда-то на стну.
— Откуда плылъ?
— Изъ Казани, государь.
— А родомъ казанецъ же?
— Нтъ, изъ Алатыря.
— Въ Казани человкъ знаемый?
— Какъ то-съ?
— Знаютъ тебя вс въ город и на Верховьяхъ?
— Встимо знаютъ, семь лтъ торгую.
Устя помолчалъ и кусалъ верхнюю губу.
— Какъ звать?
— Андронъ Душкинъ.
— Семейный аль холостъ?
— Семья. Жена и дтей пятеро; теперь сироты будутъ! вздохнулъ купецъ.
— Да, это ужъ такое дло… не при на рожонъ, цлъ будешь. Шелъ въ Астрахань аль только въ Камышинъ?
— Въ Астрахань хотлось, да вотъ вы тутъ случились; грхъ и вышелъ.
— Я, чай, упреждали тебя не ходить въ нашу сторону.
— Да… встимо, да думалъ — авось, Богъ милостивъ — пройду. А теперь вотъ разоренье дому и смерть. Хоть бы душеньку-то вы на покаяніе отпустили, а добро — Богъ съ нимъ; это дло нажитое. Ась?
Послднія слова купецъ произнесъ робко, будто боялся услышать изъ устъ атамана окончательное подтвержденье того, чего уже ждалъ заране.