Атаман Устя
Шрифт:
Егора наказали.
А чрезъ недлю въ саду, около террасы, нашли на дорожк помщика-бригадира съ головой, разрубленной топоромъ… И похоронили, не дивяся…
Вс знали чьихъ это дло рукъ.
А новаго скотника, изъ полудворянъ, не было нигд, онъ скрылся и съ тхъ поръ никто никогда его въ обихъ вотчинахъ не видалъ.
Проживъ кое-какъ семь лтъ гд попало и всюду подъ страхомъ острога, плетей, Сибири, Егоръ Соколовскій объявился на Волг и сталъ эсаулъ Орликъ въ шайк атамана Усти. И ему-то пророчили молодцы разбойники быть вторымъ Стенькой Разинымъ! Но эсаулъ только добродушно усмхался на это…
XV
Въ
Атаманъ тоже чаще выходилъ изъ своихъ горницъ. Ефремычъ тоже хлопоталъ, длилъ порохъ и свинецъ между молодцами. Орликъ оглядывалъ у всхъ, у кого были, ружья и пищали… Топоры, ножи и бердыши точили… Нкоторымъ молодцамъ, въ награду за прошлое изрядное поведеніе, выдавали оружіе, какое по силамъ и умнью, у другихъ отбирали.
Желтому Кипрусу дали топоръ, а прежде у него имлись только вилы для битвы. У Лысаго отобрали, конечно, ружье, изъ котораго онъ едва не убилъ есаула, и дали ему вилы, да еще Орликъ по доброт своей далъ ему большой ножъ. Ванька Черный, котораго атаманъ не отпустилъ опять въ городъ, въ виду нужды во всякомъ молодц, получилъ ружье. Но Черный былъ не очень доволенъ оружіемъ и предстоящей битвой съ батраками на Купцовой блян. Эти нападенія на мимо идущія по Волг суда иногда кончались плохо. Случалось, что батраки и работники на судн, человкъ пятнадцать и боле, вс вооружены тоже не одними топорами, а и хорошими ружьями… За послднее же время стали появляться большія бляны, на которыхъ хозяева заводили нешуточное оружіе. Зная норовы волжскіе и знакомые уже съ «птицами небесными», что не сютъ и не жнутъ, а живутъ на ихъ счетъ — купцы покупали старыя казенныя пушки и устанавливали ихъ на носу или на корм. При нападеніи они встрчали разбойниковъ картечью изъ пушки и пулями изъ ружей, и часто случалось, что шайка пропускала мимо отбившееся судно, такъ какъ большинство душегубовъ было смло на ножахъ и на топорахъ, а громъ пушки, обсыпавшей ихъ свинцомъ, какъ орхами, производилъ на нихъ особое дйствіе и внушалъ уваженіе, легко переходившее въ отступленіе. Конечно, всегда находились съ десятокъ молодцовъ, которые лзли лихо и храбро и на пушку, но остальные не поддерживали… Молодцы погибали. Каждый разъ, посл схватки съ бляной, двухъ трехъ молодцовъ, самыхъ дорогихъ въ шайк, не досчитывались. Дрянь всегда оставалась цла и невредима.
На второй день, вечеромъ, все было готово въ Устиномъ Яр для встрчи прозжей бляны. Наканун, среди дня, прошла мокшана, но при ней на самой корм на шест вислъ синій лоскутъ холста и пукъ соломы — условленный знакъ между купцомъ и Хлудомъ, за который онъ получилъ, вроятно, рублей до ста, но Орлику передалъ только полсотни. Молодцы столпились на берегу, самъ атаманъ пришелъ поглядть, какъ тихо и плавно скользила по теченью небольшая мокшана съ товаромъ.
— Кабы не этотъ воръ-Хлудъ, ворчалъ атаманъ, такъ была бы теперь наша. Да добро же, въ послдній! Въ другой разъ отправлю вору деньги назадъ, либо Хлудъ присылай вс, либо купецъ отбивайся и силкомъ проходи.
— Ну, чортъ съ нимъ, утшалъ Устю Орликъ; завтра, гляди, бляночка подъдетъ, и на цлыхъ полгода разживемся. Врно!
Однако и Устя, и Орликъ, прождавъ
Всякій день посылали къ нему кого-либо изъ шайки провдывать, не спитъ ли, или не отлучился ли самовольно. Макарку находили бодрствующимъ на своемъ мст, въ камышахъ на заворот рки, откуда онъ могъ издалека, за версту, увидать плывущее судно. Но ничего не появлялось на рк.
— Будетъ, не прозваю. Мигомъ прискачу оповстить, говорилъ Макарка.
На третій день эсаулъ не вытерплъ и, свъ верхомъ на своего любимаго коня, ускакалъ съ тмъ, чтобы подняться по рк до тхъ поръ, пока не встртитъ бляны. Но не прохалъ Орликъ и семи верстъ, какъ повстрчалъ верхового… Это былъ ихъ же молодецъ — крымскій татаринъ Мустафа, посланный повыше Камышина на добычу, какъ и Лысый, въ наказаніе за лнь и дармодство…
Мустафа обрадовался есаулу… Онъ халъ веселый и довольный.
— Ничего не раздобылъ? спросилъ Орликъ.
— Везу… Все раздробила! съ акцентомъ отвчалъ татаринъ, плохо говорившій по русски. Не выдышь?
И Мустафа дернулъ плечемъ, — за спиной его висло два ружья…
— А! Вотъ гоже! Это намъ всего нужне. Молодецъ, Мустафа. Я не запримтилъ.
— А во тута многа, многа, Аллахъ! сказалъ татаринъ и показалъ на торбу, перекинутую за сдломъ чрезъ спину лошади.
— Что-жь тутъ?
— Все, — кратко выкрикнулъ крымецъ.
— Да что все-то, махомедово рыло? пошутилъ эсаулъ.
— Все… Многа… Платка, чулка, рубаха, кахтана, шапога… зачастилъ татаринъ, выговаривая вс русскія слова на одно любимое окончаніе. А вотъ акчи здся! прибавилъ онъ, показывая на грудь… Здсь — деньга!
— Вотъ какъ? Сколько? удивился Орликъ.
— Два десыть и восемь карбованца!
— Кого-жъ ты это обчистилъ?..
— Барына!
— Барыню? Какую?!
— Барын Человка! А не ханымъ, не барыніа. Барынь. Мой на баба палыть никогда не будешь. Посл баба и собака — ружья бросай. Не гоже.
— Убилъ барина-то?
— Убылъ! И онъ убылъ на мой, но по втра попала. На морда, на глаза, на носа. И вся морда — ничего нтъ… Вотъ снымала все моя, кофтана, чулка, штана, шапога, карбованца и все тащитъ бачка атамана. Якши?
— Якши, поганый. Совсмъ якши. Молодецъ. На первый разъ лучше нельзя, сказалъ Орликъ. Вдь ты впервой вышелъ на разбой-то. Не бивалъ еще народъ-то?
— Моя? О-о? Аллахъ… Моя бывалъ человка. Многа. Вотъ что на неба звзда, а моя убывала человка, схвастнулъ татаринъ.
— Эка, вретъ-то! разсмялся эсаулъ добродушно. Ну, а скажи, вспомнилъ Орликъ, не видалъ ты на рк, не обгонялъ бляны…
— Былана… Выдалъ.
— Гд?.. ахнулъ Орликъ.
— Вотъ. Туда… дытъ…
— Гд. Далеко-ль? Верстъ-то сколько будетъ?
— Два, три, четыре… Вота, тута.
— Ну, слава теб Господи, воскликнулъ Орликъ. Мы заждалися. Думалъ ужь я, что меня въ город надули, что никакой бляны и не будетъ мимо насъ.
— дытъ! Яманъ… О-о, Аллахъ. Яманъ.
— Отчего?
— Яманъ! Яманъ! трясъ татаринъ головой.
— Да что не гоже-то, отчего?…
— Человка… Шесть, десыть, двадцать и полъ-ста. Многа, многа… Базаръ.
— Что на базар?…
— Да.
— У тебя, можетъ, въ глазахъ рябило да троилось. Ты считалъ, что-ль?