Атаман Устя
Шрифт:
Устя созналась, конечно, во всемъ и подробно, искренно разсказала атаману всю свою злую судьбу.
— Бываетъ и хуже, родная, ршилъ Тарасъ:- моя судьба хуже. Каково было мн убить жену, убить неповиннаго младенца, бросить помстье и крпостныхъ людей, и довольную, сытую и веселую жизнь и итти въ разбойники; а не могъ себя обуздать, не могъ стерпть. Молодъ былъ, да и жену крпко любилъ; а она меня промняла на моего же дозжачаго, на псаря, только за то, что онъ смазливъ былъ да псни хорошо плъ ей. А ребенка малаго погубилъ ужъ не во гнвъ на него. Чмъ онъ повиненъ! А нельзя было иначе: не оставайся посл моего уходу незаконный наслдникъ,
Бесда эта Тараса съ Устей глубоко врзалась въ память ея. Цлый день и послдующіе атаманъ искренно пробесдовалъ съ двушкой, разсказывая многое о себ, разспрашивая и ее о подробностяхъ ея жизни. И онъ первый заронилъ въ душу Усти диковинную мысль о ней же самой, объ ея прошломъ. Узнавъ все о двушк, Тарасъ сказалъ задумчиво:
— Поминай добромъ и молися за душу сердечнаго попа… А что ты не его, а этого молодца-кабардинца дочь — въ этомъ я самъ руку отрубить дамъ. Ты, поди, одна на всю станицу этого не знала.
И Устя сразу вспомнила многое, и это многое теперь стало ясно ей и подтверждало подозрніе умнаго атамана Тараса. И ей меньше жаль стало своей станицы на Дону: казачество ей, стало быть, — чужое! Ея отецъ Богъ всть гд и даже вры иной, нехристіанской, а вернулся въ свою, мухамедову.
— Стало быть, здсь на Волг и коротать жизнь! подумала она. Атаманъ Тарасъ, хоть и пожилой, шибко полюбился Уст, посл того какъ оба исповдали, каждый свое: всю жизнь, невзгоды, горе и бды, даже вс помыслы свои тайные, все, что кому мило и дорого было, все, что не по сердцу на свт, все, что грезится въ темномъ будущемъ.
Прежде часто Устя думала, что Тарасъ куда добрый да умный человкъ, теперь же она совсмъ уже иначе на него глядла, будто на близкаго человка, родного, но не такъ, какъ когда-то на священника или на Темира; скоре ужъ такъ, какъ однажды въ степи на Стеньку, который, собой играя, помогъ ей бжать изъ острога, а потомъ добылъ коня и веллъ спасаться, только прося изъ милости его не забывать. Но къ Стеньк у нея на мгновеніе при разставаніи только въ степи шевельнулось какое-то чудное и незнакомое ей дотол чувство и тотчасъ же исчезло… А теперь то же самое хорошее чувство шевелилось и сказывалось все чаще да больше. Это была какая-то новая дружба съ Тарасомъ. Она ни словомъ не заикнулась объ этомъ съ атаманомъ, но ей чудилось однако, что лицо ея и глаза говорятъ ему объ этомъ ежечасно, помимо ея воли… А Тарасъ будто знаетъ и видитъ все… и будто онъ ждетъ чего-то, чтобы заговорить съ ней объ этой ихъ «новой дружб», но все повернулось иначе. Незадача, несчастье и лихая доля Уст видно ужъ были написаны на роду.
Сынъ Тараса, Петрынь, съ первыхъ дней поступленія казачки въ шайку сталъ ласково обходиться съ своимъ сверстникомъ Устиномъ. Онъ, разумется, со временемъ узналъ и догадался, что парень Устинъ — красавица-казачка. Сначала Петрынь всячески ухаживалъ за новымъ пріятелемъ, стараясь предупредить вс желанія и даже прихоти Усти; притворялся, что ничего не отгадалъ, и только дивится, что отецъ его, атаманъ, старый воробей, а на мякин поймался, не видитъ и не чуетъ, что иметъ въ дом не парня, а двицу,
— Молодцы наши, думаетъ Петрынь, видятъ Устю рдко, но отецъ и эсаулъ Гвоздь отъ зари до зари съ Устей. Ну, Гвоздь — сибирный, да у него и не то на ум: у него гульба да грабежъ одинъ на ум: а какъ-же батька-то мой воронитъ, ничего не чуетъ.
Тарасъ, глядя на дружбу Петрыня съ Устей, тоже ухмылялся насчетъ простоты сынка.
— Двку за парня почитаетъ; малъ еще глупенекъ, думалъ Тарасъ. — Пущай, покуда… Тамъ посл посмемся вс вмст. Но объясниться Тарасу съ Петрынемъ насчетъ красавицы, что жила у нихъ въ качеств почти пріемыша, родственника, а не батрака простого, было неподходящимъ дломъ.
Съ первыхъ же дней завязался узелъ, а отецъ и сынъ вмсто того, чтобы живо и скоре распутать да развязать все, своимъ молчкомъ хуже затянули петлю. Атаманъ, давно тосковавшій отъ пустоты и грховности своей разбойной жизни на Волг, вдругъ будто помолодлъ, когда около него очутилась умная, лихая и красивая Устя. Разв во сн иди въ сказк такія бываютъ, а на-яву Тарасъ и не чаялъ такой видть, и, Богъ всть какъ, пожилой атаманъ, которому шелъ пятый десятокъ лтъ, какъ юноша влюбился въ этого ряженаго молодца Устина; и чмъ дальше, тмъ горяче, съ юнымъ пыломъ, любилъ онъ Устю и тмъ тщательне скрывалъ отъ всхъ обуявшее его чувство,
— Сдина въ бороду, а бсъ въ ребро! ворчалъ онъ самъ на себя. Когда же Тарасъ увидлъ, что, несмотря на свои года, онъ пришелся разумниц Уст по сердцу, что она, очевидно, тоже любитъ его, то атаманъ мысленно возблагодарилъ Бога. Онъ считалъ, что судьба послала ему Устю за вс его душевныя страданія среди дикой разбойной жизни — подневольной, хотя и на вол. Петрынь, таяся отъ отца, въ первый разъ въ жизни полюбилъ горячо и сильно — ту же Устю. Онъ радъ былъ, что отецъ ласкаетъ и любитъ парня Устина, не чуя въ немъ двицу.
Когда все разъяснится, отецъ согласится, конечно, на его женитьбу. Въ шайк не мало женатыхъ, и хоть разбойники, душегубцы, а тоже внчаны въ храм Божіемъ. Иной разъ и наздомъ, силкомъ, заставятъ попа себя обвнчать, а все-таки внчаны, какъ слдуетъ. Головорзъ идетъ своимъ чередомъ, а жизнь по-людски и по-Божьи — своимъ чередомъ; таковы уже норовы на низовьяхъ. А потому, что на десятокъ разбойниковъ половина не по своей охот душегубитъ, а ради пропитанія, не по своей вин, а изъ-за своей лихой доли, что выпала ненарокомъ. Тарасъ и Петрынь жили не просто, какъ отецъ съ сыномъ: этого мало было сказать, глядя на нихъ. Отецъ служилъ сыну врой и правдой, какъ рабъ, какъ холопъ, какъ крпостной; малйшая затя и прихоть Петрыня была для Тараса будто строжайшимъ указомъ, и не хотлось ему иной разъ поддаваться, видлъ онъ, что неразумное хочетъ сынишка, а шелъ противъ воли и длалъ; многіе дивились въ шайк отношеніямъ отца и сына; вс уважали умнаго и справедливаго Тараса и вс не любили его баловня Петрыньку.
Избалованный отцомъ парень былъ дрянной, слабодушный и злой. И природа отъ рожденія обидла парня, да и отецъ своимъ обращеніемъ въ конецъ испортилъ малаго.
Тарасъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не видть недостатковъ сына и не понимать своей вины. Онъ какъ будто даже меньше любилъ его, чмъ показывалъ это. Его отношенія въ сыну были настоящей загадкой.
Устя вскор тоже замтила это странное отношеніе и наконецъ узнала отъ Тараса, чего никто отъ него не слыхалъ никогда, чего и самъ Петрынь не зналъ.