Атаман Устя
Шрифт:
А между тмъ атаманъ ихъ былъ молодецъ. Дла шли хорошо. Онъ съумлъ даже укромное мсто выискать на Волг и цлый поселокъ устроить, и держаться въ немъ, откупаясь умно отъ ближайшихъ властей и собирая разные поборы, обдлыйая разныя дла чрезъ камышинскаго притонодержателя, дядю Хлуда.
Устя умла справляться съ разнохарактернымъ сбродомъ, которымъ начальствовала. Атамана вс уважали, иные боялись даже его гнва и быстрой, всегда неожиданной и короткой расправы. Разбойные обычаи низовья много помогали атаману-двиц; атаманъ былъ воленъ въ жизни и смерти своего молодца уже по той простой причин, что самъ этотъ молодецъ воленъ въ жизни и смерти всякаго прохожаго и прозжаго — кто сильне или ловче, тотъ и правъ;
Устя, потворствуя во многомъ слабостямъ разныхъ молодцовъ своей шайки, въ иныя мгновенья бывала ршительна настолько, что про атамана сложилось убжденіе въ шайк, что онъ за словомъ и за ножомъ въ карманъ не ползетъ.
— Разъ — и готово! Эдакъ-то вотъ Степанъ Разинъ завсегда дйствовалъ! говорили въ шайк. — Любилъ онъ до смерти царевну персидскую и за собой вкъ таскалъ; а разъ она ему согруби — онъ ее за косы да въ воду, и пожалть не усплъ; посл все жаллъ да на воду глядлъ.
Однажды, когда одинъ изъ молодцовъ Усти посл грабежа утаилъ отъ дувана нсколько кушаковъ, которые надо было подуванить, раздливъ поровну между всми, атаманъ приказалъ связать три кушака и повсить виновнаго тутъ же, на мст.
— Дуванъ святое дло! сказалъ атаманъ. И молодцы, довольные, повторяли эти слова.
Въ другой разъ Устя строго выговаривала при всей шайк одному молодцу изъ цыганъ за то, что онъ продалъ ихъ коня, на которомъ похалъ въ городъ, а показалъ будто онъ палъ въ дорог. Обманъ былъ подтвержденъ свидтелями, видвшими его съ конемъ на базар. Цыганъ клялся, что не виноватъ, а когда былъ уличенъ при всхъ, то со злости, остервенившись, выговорилъ:
— Ну, продалъ, такъ продалъ! и плевать мн на тебя!.. я вольный человкъ. Хочу — у тебя служу, хочу — уйду къ другому атаману… поумне.
— Нтъ, не уйдешь! выговорила Устя, вдругъ поблднвъ.
— Ань, вотъ уйду! стрекоза эдакая!..
Устя мгновенно достала изъ-за пояса пистолетъ и выпалила въ упоръ. Цыганъ повалился съ воплемъ на землю.
— Ушелъ? тихимъ, но страннымъ голосомъ спросилъ атаманъ, наступая на него ногой. Эй, вы, кончай его, въ воду…
Цыгана забросили и утопили.
Устя цлую ночь не спала посл убійства, а сидла у себя, положа на руки горячую голову и глубоко задумавшись, но этого никто изъ молодцевъ видть не могъ. Въ управленіи разбойными длами, конечно, эсаулъ Орликъ много помогалъ своему атаману, иногда даже самъ все обдлывалъ, но молодцы шайки этого не знали: Орликъ всю честь приписывалъ атаману, а себя выставлялъ только исполнителемъ его разумныхъ и ловкихъ приказаній.
Да, атаманъ Устя и былъ въ дйствительности не глупе и не трусливе Орлика. Если атаманъ и не былъ молодцомъ-парнемъ, то по нраву и духу — конечно не походилъ теперь на двицу, казачку донскую.
За нсколько времени предъ тмъ, какъ разграбили бляну купца Душкина — Петрынь исчезъ изъ Устинова Яра. Онъ отправился въ городъ и пропалъ. Въ шайк многіе были уврены, что Петрынь «напоролся», какъ татаринъ Измаилъ, или попалъ въ острогъ; но другіе прямо подозрвали, что Петрынь будетъ ихъ предателемъ, по злоб на то, что его не выбрали ни въ атаманы, ни даже въ эсаулы. Настоящей причины его поведенія, т. е. любви и ревности — никто подозрвать не могъ, кром Орлика и Ефремыча; они одни знали, что Петрынь влюбленъ давно въ красавицу и, не добившись взаимности, способенъ на месть.
— Ты и насъ и себя, атаманъ, погубишь съ Петрынькой! говорили они. Давно бы слдъ его, лядащаго, удавить или утопить.
— Покуда я атаманю и онъ у меня въ Яр, отвчала Устя, — я его не дамъ обижать.
— А если онъ насъ погубитъ, разоритъ гнздо, заставитъ бжать отсюда, донеся въ город, говорилъ Орликъ.
— Нтъ… стояла Устя на своемъ. — Дрянный онъ, знаю, но на такое дло не пойдетъ.
Однако теперь Петрынь исчезъ и
Прошло дв недли посл разгрома бляны. Въ Устиномъ Яр жизнь шла весело; вс отъ атамана до мальчугана Гаврюка, вс были довольны; на блян купца Душкина все нашлось и всего вволю было теперь по хатамъ и хибаркамъ притона разбойниковъ. Зерно было засыпано въ ригу, а красный товаръ раздлили на дв части — одна пошла въ запасъ, а другую по дуванили, или подлили поровну между всми. «Дуванъ поравенный» — обычай разбойниковъ низовья, конечно, былъ ровный всмъ, въ томъ смысл, что каждый членъ шайки съ согласія и суда товарищей, атамана и эсаула получалъ часть, смотря по своимъ заслугамъ, храбрости и степени личнаго участія въ грабеж. Такимъ образомъ теперь Малина, Черный и Ефремычъ получили гораздо больше, чмъ татаринъ Мустафа или Кипрусъ; первые отличились при взятіи бляны; вторые только не отставали. Ванька Лысый, въ качеств пострадавшаго, какъ раненый, получилъ столько же, сколько и Малина. Калмыки и разная другая татарва, которая ничмъ себя, какъ и всегда, не заявила, получили понемногу. Часть атамана и эсаула была извстна заране — половина всей добычи, раздленная на четыре части, изъ которой атаманъ получалъ три.
Но Устя и Орликъ, за что ихъ и любили, этимъ правомъ не пользовались, а брали себ что-нибудь, немного, что приглянулось.
На этотъ разъ Устя взяла себ только маленькій красивый и острый кинжалъ, да дв книжицы, что нашлись нежданно у купца въ сундук: псалтырь и книга съ заглавіемъ: «Арапетъ, или сказаніе о послднихъ днхъ и преставленіи свта». Орликъ взялъ себ ружье, ремень съ насчкой и красивый тулупчикъ съ убитаго на блян молодца, что былъ родственникомъ и приказчикомъ купца Душкина. Вс молодцы получили холсты, кумачу и ситцу на штаны и рубахи, кто больше, кто меньше. Ружья, топоры, вилы, ножи, порохъ и свинецъ — все было, конечно, взято къ атаману въ запасъ про всхъ. Хлба появилось вдоволь, крупы стали выдавать всмъ въ двойной пропорціи.
— Масляница! говорилось повсюду. — Взыскалъ насъ Господь посл голодухи.
— Эхъ, обида, не нашлось на блян вина. Бочекъ бы всего пять! жаллъ Малина, а пуще всхъ растрига-дьяконъ, прозвищемъ Саврасъ, который былъ горькій пьяница.
Одинъ боченокъ вина, найденный у купца, пошелъ въ обиходъ къ атаману, но не ему, а для того, чтобы знахарь Черный настоялъ его зельемъ для раненыхъ и больныхъ.
Черный ходилъ теперь за раненымъ Лысымъ и общалъ живо вылчить добряка калужанина, если онъ только не помретъ.
Лысый сильно страдалъ отъ раны въ грудь на вылетъ, и первые дни лежалъ даже въ бреду и безъ памяти, но затмъ онъ сталъ, видимо, поправляться и только еще пуще началъ хрипть и пришепетывать.
Человкъ пять батраковъ съ бляны поступили охотой въ шайку, — что случалось часто. Остальныхъ здоровыхъ и раненыхъ молодцовъ, а вмст съ ними, разумется, и бабъ, которыхъ везъ купецъ ряжеными, отпустили на вс четыре стороны.
Убитыхъ своихъ и купецкихъ похоронили въ общей ям и крестъ поставили. Купца Душкина, несмотря на ропотъ многихъ молодцовъ, Орликъ самъ проводилъ верстъ за десять отъ Устинова Яра и сказалъ:
— Ну, дери, да и не оглядывайся. Не поминай насъ лихомъ. Быть бы теб въ вод или на дерев, если бы не атаманъ нашъ сердобольный. А въ другой разъ не зди въ нашу сторону.
II
Итакъ, сыто и весело стало въ притон разбойниковъ; даже Малина былъ въ угар и молодцамъ по вечерамъ разсказывалъ посл ужина разныя свои похожденія въ Сибири.
Но Устя и Орликъ уже тревожились…
Приходилъ мальчуганъ, посланный отъ дяди Хлуда изъ Камышина, съ требованіемъ, чтобы кто-нибудь изъ шайки поумне, не медля ни мало, навдался въ городъ къ нему, ради передачи и объясненія «самонужнйшаго и самоважнйшаго дла».