Атаман Устя
Шрифт:
— Душу я свою спасаю… Я убилъ младенца неповиннаго и за него мн страшный отвтъ предъ Богомъ предстоитъ. Когда у меня здсь, на Волг, родился Петрынь, я надъ нимъ клятву далъ итти къ нему въ кабалу. Прикажи онъ мн лзть за него въ огонь — я ползу… Люблю ли я его, Устя? страшно вымолвить… самъ не знаю. Много я вижу въ немъ худого, но повиноваться ему, жить для него и служить ему — я клятву далъ, обтъ на себя положилъ и какъ вериги какія ношу на себ.
Устя обомлла отъ этого объясненія. А посл того Тарасъ показался ей еще удивительне, головой
— Гд ему кого-либо полюбить! Онъ дрянной, хитрый, завистливый, льстивый; онъ видитъ, что Тарасъ со мной ласковъ, и боится, что отецъ меня больше его полюбитъ.
XXVI
Подъ предлогомъ пользовать Устю у хорошаго знахаря вс трое собрались и похали въ городъ Астрахань, и сразу всмъ тремъ судьба злая раскрыла глаза. Какъ громъ, какъ Божье наказанье, свалилось на голову ихъ то, чего они по слпот своей людской не предвидли. Или ужъ какъ кому на роду написано упасть въ пропасть, то онъ лзетъ въ нее самъ, не глядя себ подъ ноги.
Въ город Петрынь открылся отцу, объяснилъ, что онъ съ первыхъ же дней появленія Усти къ нимъ въ станъ любитъ двушку.
Тарасъ первый разъ въ жизни былъ такъ пораженъ, что не зналъ, живъ онъ или сразу убитъ сыномъ его словами. Кажется, живъ: видитъ все, слышитъ, понимаетъ, но внутри, на сердц — все черное, все будто умерло, все разбито, все онмло, все стало какъ каменное; должно быть, такъ только у покойниковъ бываетъ.
На четыре дня пропалъ Тарасъ съ постоялаго двора, гд остановились вс трое. И четыре дня скитался атаманъ разбойной шайки вокругъ города, играя своей головой, такъ какъ могъ попасться на глаза, быть узнанъ и схваченъ властями.
Было отчего Тарасу разума ршиться!
Онъ повезъ Устю въ городъ, чтобы уговорить давнишняго пріятеля, священника подгороднаго, обвнчать его по-божески съ дорогой красавицей, изъ за которой онъ помолодлъ сердцемъ, даже и видомъ… А тутъ вдругъ — грхъ страшный — онъ ее у сына отбиваетъ; сынъ давно ее любитъ и, вроятно, больше, чмъ онъ, старый грховодникъ.
— Не уступать?!
Стало быть, въ пустякахъ онъ цлыхъ двадцать лтъ исполнялъ свято свой обтъ служенія сыну, чтобы искупить свое смертоубійство младенца, страшное пролитіе крови невинной, а въ эдакомъ дл забылъ клятву. Или по боку ее! насмяться надъ своей клятвой!
— Нтъ! Устя должна быть женой Петрыня, а ему, старому, невсткой.
Но можетъ ли онъ жить около нихъ и глядть на это счастье сына? Нтъ, не можетъ. Она ему теперь дороже всего въ мір, она заставила его перестать жалть прежнюю жизнь помщика, она примирила его съ его долей разбойника волжскаго, онъ почелъ было ее, какъ посланную ему въ награду за долгое мытарство на низовь и долгое смиреніе духомъ,
— Нтъ! уступить ее сыну я долженъ по клятв, данной ради спасенія души своей, но глядть на нее, чужую жену, я не могу, ршилъ Тарасъ.
На четвертый день вернулся пропадавшій атаманъ на постоялый дворъ. Устя кинулась ему на встрчу. Она давно уже тревожилась объ его судьб и послала Петрыня разыскивать отца по городу, не понимая почему и куда онъ вдругъ сгинулъ. Тарасъ унылый, съ печальнымъ лицомъ, посидлъ съ двушкой, но молча и неохотно отвчалъ на ея разспросы.
— Дло было… А ты вотъ что скажи мн, заговорилъ онъ наконецъ, — что теб ряженой-то ходить. Брось! Мой Петрынь отъ тебя давно безъ ума, безъ памяти полюбилъ; иди ты за него замужъ.
— Богъ съ тобой. Я замужъ никогда не собиралась и никогда ни за кого не пойду. Вкъ буду парнемъ прикидываться! отвчала Устя. Хотлось было двушк сказать: разв за тебя бы пошла! Но она этого не сказала; она думала всегда, что умный Тарасъ самъ это по ея глазамъ пойметъ, но онъ не захотлъ этого понять! — что-жъ говорить!
— А коли я помирать буду и стану тебя просить объ этомъ, пойдешь за него? Ради меня, что ли?
— Пойду! грустно проговорила Устя, и ей почудилось, что на глазахъ ея выступили слезы, чего, кажется, ужъ давнымъ давно не случалось.
— Ну, спасибо, родная. Помни это. Общала.
Больше Тарасъ ничего не сказалъ двушк. Когда Петрынь вернулся домой, онъ вызвалъ сына за собой и, уведя на задворки въ огородъ, слъ съ нимъ на лужайк.
— Крпко ты любишь Устю? спросилъ онъ.
— Встимо, батька.
— Теб безъ нея — жизнь не въ жизнь, каторга?
— Хоть утопиться.
— Ну, а любитъ она тебя?
— Тысячу разовъ сказывала!
— Что? ахнулъ Тарасъ, — сказывала теб, что тебя любитъ?
— Встимо.
— Да ты лжешь, что-ль?
— Зачмъ я буду лгать. Спроси ее самое. Правда, что она не вдаетъ про то, что я призналъ въ ней двицу. Она мн сказывала, якобы пріятелю, что меня всякая двица полюбитъ.
Тарасъ долго молчалъ, наконецъ вздохнулъ и всталъ…
— Ну, прости, сынокъ, я на два дня опять отлучусь по длу. Если нарвусь на воеводскихъ да засадятъ меня, не пугайся — я опять уйду; не въ-первой!
— Ладно! равнодушно произнесъ Петрынь, врившій въ ловкость и опытность отца-атамана.
Тарасъ вошелъ въ домъ къ Уст.
— Прости, двушка, произнесъ онъ, я на два дня отлучуся опять; дло есть.
Сердце защемило у Усти отъ этихъ словъ. Вспомнилось ей прощанье въ степи со Стенькой, но то было легче; теперь холодомъ охватило ее всю…
— Зачмъ, куда… прошептала она, будто ослабвъ вдругъ.
— Нужда. Дло. Если нарвусь на начальство, вы живо ко двору утекайте, а я выберусь, и васъ еще, поди, въ пути догоню. Не въ-первой мн… Ну, а коли мн не сдобровать… помни свое общанье… живите счастливо и меня добромъ поминайте, какъ дтямъ слдуетъ — выходи вотъ замужъ за моего Петрыня.