Барон Семитьер: Мясорубка

Полефф Александр-Эл.

– Дело обстояло так. Сидел как-то хозяин со своими прихлебателями у камина вечером. Вино пили. Как сейчас помню - день Святого духа это был. А тут привезли нам сыр. Домашний, прямо только из деревни. Знаете, какой сыр делают на “Пепельной ферме”? Язык проглотить можно. Вот я в честь праздничка Божьего и нарезала его на доску, пока свежий. И сама отнесла в залу господам. Почему сама? А хотела я, честно говоря, прибавку к жалованию выпросить. Принесла, угостила. Свою просьбу, как на духу выложила. Прелати начал было возмущаться “обнаглевшей чернью”, мной то бишь. А граф - добрый он - посмеялся только. Говорит мне, слышала ли я, что Христос умел воду в вино превращать. А он, стало быть, может сейчас дальше

пойти. Золото из вина сотворить. Раскрыл он шкап и вытащил из него склянку. Шкап этот, надо сказать, всегда у него под замком был. Ага. Вытащил склянку, снял крышку и начал наливать оттуда в продолговатую такую прозрачную трубку из хрусталя. С дном запаянным. И пробкой заткнул. Вот, говорит, поставь это у горящей печи, чтоб жарко было, и жди утра. На рассвете чудо увидишь. А только я ж не дура - не вино это!. Что ж я, вонь кровищи не различу? А от скляницы той именно кровью и несло. Правда, взяла я эту трубку и все выполнила, как хозяин завещал. А утром, глядь, — действительно. Испарилась от жара кровь. А на дне - песок желтый. У меня дружочек есть, ювелир. Он проверил хитрой кислотой - точно. Высшей пробы золото. Только выбросила я его, не стала продавать. Незачем добрым людям с нечистью связываться. А потом, через месяц, и вообще уволилась с этого дома.

Барон встал:

– Вы даже не представляете, насколько помогли нам, драгоценная моя! А за свою безопасность не переживайте. Отныне вы находитесь под моим патронажем и тронуть вас осмелится только совершенно утративший разум безумец. Желаю здравствовать.

Семитьер, помахивая тростью, подошел к своему шофэру:

– Друг мой, ничего не изменилось. Правда, искать придется глубже, чем я думал. Скорее всего, у подозреваемого имеется секретная ритуальная комната в подвале. Впрочем, действуем по моему плану. Вы отправляйтесь туда первым. Я же доберусь до места пешком. Небольшая прогулка только пойдет мне на пользу.

Лютен кивнул, завел ландолет и уехал в сторону коммуны Обервилье. Гведе же поднял воротник и, напевая какую-то оперетку, отправился в том же направлении.

Спустя полчаса он уже стоял возле богатого трехэтажного манора - архитектурного призрака эпохи короля Луи XIII, чья тень незримо витала над широкой пешеходной улицей, носящей имя Эдуарда Пуассона. Построенный из тяжелого, темного камня, состаренного временем и влажным дыханием заводов, дом выглядел абсолютно мертвым. Будто некое потустороннее чудовище, покинувшее свою могилу, он застыл, возвышаясь над парком. Его фасад, строгий и симметричный, нес отпечаток семнадцатого века: высокие витражные окна, обрамленные наличниками, и массивные угловые башенки, увенчанные остроконечными шпилями, словно копья, пронзающие серое, низкое небо. Судя по всему, архитектор действительно вдохновлялся замком “Тиффож”.

Открыл ему отлично вышколенный дворецкий в идеально выглаженном фраке:

– Гведе Лючиани, репортер “Suare” к господину де Бриен. Мы пишем о знаменитых гражданах Лютеции.

– Ожидайте.

Вернулся слуга только спустя четверть часа. Барон успел с любопытством отметить, что граф определенно склонен к готической романтике: мрачные тона, искусственно состаренный кирпич стен без единого следа гобеленов, хрусталь и картины, изображающие великих деятелей прошлого, в тяжелых, позолоченных рамах. Их строгие лица, выписанные маслом, следили за каждым шагом гостя. Просторный вестибюль освещался голубым светом газовых рожков, что отбрасывали длинные тени на мраморный пол, выложенный черно-белыми плитами в шахматном порядке.

– Месье репортер? Следуйте за мной.

Дворецкий провел гостя в библиотеку, где в подушках мягкого кресла утопал потомок славного маршала. Его четырехсотлетний пращур в доспехах сурово взирал на Барона с огромного портрета на стене. Высокие потолки

с лепниной в виде сплетенных ветвей поддерживали массивные дубовые балки. Полки шкафов ломились под тяжестью фолиантов, свитков и вручную переплетенных трактатов, чьи корешки источали слабый запах воска и плесени.

На длинном столе из черного дерева лежали инструменты: реторта с остатками коричневой жидкости, бронзовая астролябия. Рядом с ними стоял человеческий череп, окованный медью. На его лобной кости был вырезан странный символ, напоминающий арабскую четверку. В углу тикали напольные часы. Воздух был напитан смесью ароматов - старое дерево, сырость, эфир и восточные благовония.

Слуга указал на стул напротив графа. Лаваль де Бриен молча сверлил пришельца таинственным взглядом. Это был мрачный сорокалетний мужчина, с острыми, хищными чертами лица: высокие скулы, тонкий нос и пронзительные серые глаза, в которых читались холодный расчет и легкий намек на безумие. Он был одет в черный фрак с высоким воротником и вышитыми на лацканах оккультными символами. Под фраком была надета белая сорочка с кружевным жабо. На шее господина висел медальон с миниатюрным портретом девушки в доспехах. За спиной дворянина вытянулся в струну крепкий, лысоватый господин, кривой на один глаз, держащий в руке серебряный кубок с вином. Бывший католический священник по фамилии Прелати. Семитьер про себя усмехнулся, но внешне подал виду.

– Добрый день, месье граф! Меня командировали к вам из еженедельника “Suare”, чтобы записать для читателей журнала рассказ о вашей удивительной жизни, — затараторил Барон, буквально на глазах перевоплощаясь в прожженного газетчика.

Наперсник графа наклонился и что-то прошептал. Хозяин дома кивнул и неожиданно высоким голосом спросил:

– О, это прекрасно! Как поживает ваш редактор, месье Левин?

Барон удивленно поднял левую бровь:

– Вы ошиблись. Месье Левин пишет для “Вечерки”. Нашего старика зовут фон Эрвас. Но все равно очень приятно, что такие важные персоны живо интересуются прессой!

Граф расслабился и даже попытался улыбнуться:

– Простите, месье…

– Лючиани, господин де Бриен.

– Действительно. Сейчас у нас есть масса недоброжелателей и завистников, желающих проникнуть в наши тайны, а потому я был вынужден пойти на эту маленькую проверку. Итак, спрашивайте. Что интересует вашего редактора?

Семитьер, важничая, вытащил из сюртука блокнот и карандаш, с серьезным видом полистал его. Поднял взгляд на своего визави:

– В высшем свете ходят слухи о том, что вы - алхимик. Это правда?

– Чистейшая. Я основал орден “Новая заря” и мы практически вплотную приблизились к созданию философского камня.

– Как же, наслышан. Кажется, своим знаком вы избрали символ древнеримского архитектора Витрувия? Правда, во вскрытом виде и с разложенными по краям органами. Вполне сочетается с вашим домом - прямо картинная галерея для любителей мрака. Подскажите, где вы учились резать плоть? Или этот талант просто пришел с возрастом? Только не говорите, что убивать вы начали из-за дурных отношений со своим папенькой!

Граф вскочил на ноги, сжав кулаки. Барон поднял руку вверх, приложив вторую к уху, будто прислушиваясь. В коридоре раздался глухой звук удара, чей-то сдавленный хрип. Дверь распахнулась, на пороге стоял Пьер Лютен. За его спиной виднелись ноги лежащего на ковровой дорожке дворецкого. Прелати отшвырнул в сторону кубок и бросился к стене, на которой висела солидная коллекция холодного оружия. Подручный Барона молниеносно поднес к губам деревянную трубку длиной в ладонь и резко в нее дунул. В шее чернокнижника алым цветком расцвели перья дротика. Он охнул и тяжело осел на пол. Гведе щелкнул хитрым замком на трости и извлек из нее длинное тонкое лезвие, направив его в грудь графа: