Белая тетрадь
Шрифт:
В кабинете воцарилась удивительная тишина — даже Берг задержал дыхание, зыркая на меня из-под челки. Глаза Митчелл неуловимо потеплели — впервые она смотрела на меня не как на пустое место.
— Откуда ты все это знаешь? — медленно спросила она, дергая себя за русую прядь.
— Гм… я люблю алхимию, — сосредоточиться под столь пристальным взглядом было трудновато, но я постаралась. — С таким, как Дэриэлл, попробуй не полюбить… А еще у него, в смысле, у Дэриэлла есть хобби — яды. Ну, я разделяю, в общем-то… Так, — я нахмурилась. — Самое главное забыла. Греонатит становится нестабильным в сильной щелочной
— Да ерунда, потерплю, — отмахнулся Берг и одарил меня восхищенным взглядом. — А ты крута, подруга!
— Да нет, — призналась я, краснея. — Без справочника и реактивов, пожалуй, немногое могу. В вашем случае было проще. Видите серую пленку? Ну, вроде плесени? Такая бывает только от ядов, в которых присутствует измененная ртуть. А у инквизиторов набор дешевых ядов стандартный: «лесная поляна», она же гелиоформ, «желтая гниль» — яд органического происхождения, греонатит и тому подобное. И солнечный, конечно, — подумав, добавила я. Ксиль передернул плечами, как будто озяб.
Удивительно, но позаимствованную из кабинета химии щелочь Берг вылил на свою рану на ребрах, даже не поморщившись. Потом он так же хладнокровно вычистил канцелярским ножом поврежденный участок и позволил мне наложить не слишком умелую повязку — честно говоря, на этом этапе я уже заработала устойчивое чувство тошноты, совершенно недостойное ученицы целителя.
А затем Митчелл наконец открыла переход — и думать на посторонние темы стало резко некогда.
Переход… Вообще-то, все эти термины — не более чем условность. Со стороны это выглядит так: мы проходим через голубую арку и попадаем… в тот же город. Но пространство словно раздвигается.
Как сейчас.
Я встряхнула головой и подошла к окну. Пейзаж за стеклом вроде бы не изменился, но там, где раньше были глухие тупики, появились широкие улицы и разномастные дома — маленькие, похожие на пряничные, и настоящие усадьбы. Грязный и пыльный человеческий город теперь утопал в зелени, от которой и получил свое имя. Клены, рябины, высокие серебристые тополя, девичий виноград, оплетающий стены… Ровные асфальтовые дорожки серыми языками врезались в буйную зелень. А дальше, за чертой многоэтажек, в «темном» квартале полыхало оранжевое зарево.
Огонь до небес.
— Там… дерутся? — с ужасом выдохнула я. Мне стало нехорошо.
— Скорее, обороняются, — с хищной улыбкой поправил меня Максимилиан. — Хотя я не прочь присоединиться к драке.
Слепящие языки вспыхнули и опали. А я услышала крик. Прямо в своей голове — как будто иголку воткнули в затылок.
Феникс!
— Куда!
Князь попытался ухватить меня за шиворот, но я отмахнулась от него, как от котенка, и кинулась бегом — по улице, через низенький забор, держась за нити, как за поручень. Мир вокруг поблек, выцвел, изумрудная зелень — до пыльно-тусклой сизости, небо посерело, и только огонь оставался ярким и жарким.
Пространство сминалось передо мной, шло складками, словно ковровая дорожка — в один прыжок пересечь площадь, дернуть за нити — и перемахнуть через трассу…
Держись,
Наверно, так выглядел ад из человеческих религий. Крики, грохот и шипение раскаленного камня. Магия, разлагающая органику, иссушающая влагу, поджигающая воздух… Шакаи-ар не было видно, равейн тоже — но их присутствие ощущалось рядом, за барьером, за пламенем до небес, за сказочной огненной рекой.
Быстрее, еще быстрее… Туда, где пылает невозможно ярко алая звезда… Ближе — и она принимает очертания человеческой фигуры. Ближе — и…
Жирная, черная сажа оседала на спутанных прядях — легких, серебристых… Нет, уже просто серых грязи.
У человека в черном — черный пистолет. И Феникс — на мушке.
Что-то внутри надломилось, будто замерзшая ветка под тяжестью снега, и сила выплеснулась наружу — волной темноты, едкого тумана, от которого огненные реки застывают, а камень трескается. А в голове у меня звучит, как молитва, как древнее заклинание:
Я — все слезы невыплаканные, крики замолчанные; я ветер горький, ветер черный и сушащий; я — глоток воды, что у губ жаждущего песком обернется…
На мгновение у меня помутилось в голове, и я пришла в себя уже у самых баррикад — наполовину оглушенная и растерянная.
— Феникс, я здесь! Феникс!
Меня буквально втянуло внутрь — силой настолько огромной, что противопоставить ей было нечего.
Внутри, за кольцом из горячего камня, царила такая тоска, что горло перехватывало. Последний оплот города — усталые, отчаявшиеся женщины с упрямо поджатыми губами. Многие были мне знакомы — например, Фелисс, древняя, как мир, лекарка. Она пыталась обработать длинную рваную рану на спине бледной рыжеволосой девушки… Боги, это же Этна!
— Что с ней? — я задыхалась, но не от долгого бега — от страха.
— Осколком врезало… Бах — и все… Никто не понял даже ничего.
Несколько секунд мы с Феникс просто смотрели друг на друга. Но времени было мало, чудовищно мало, и вскоре инквизиция напомнила нам о своем существовании ударом воздушных жгутов. Каменная пыль осела на лицах.
— Давай «лучом», — неожиданно для самой себя предложила я. — Чур, я фокус.
Глаза Феникс, всегда наивно-голубые, сейчас напоминали обжигающий пепел — серые и сухие. Ни слезинки. Только вот когда она взяла меня за руку, пальцы у нее дрожали. Недолго — а потом сквозь меня прокатилась волна нестерпимого жара, едва ли не плавящего кости. Она смешалась с отголосками жутковатой силы, еще бродящей в моей крови — и выплеснулась в небо.
Остальное помнилось урывками.
… чужая магия испаряется под напором пламени Феникс, как капля воды на сковородке — с протестующим, озлобленным, беспомощным шипением…
… Риан танцует — взаправду танцует, и клинок в ее руке — настоящий, сияющий, белый, и смерть вокруг нее — настоящая, с широко раскрытыми пустыми глазами, запорошенными пеплом…
… мы с Феникс переглядываемся — слов не надо, все ясно и так — и бежим к очередной баррикаде с разных сторон. На сей раз инквизиторы не атакуют — обороняются…