Ближний бой. ЦРУ против СССР

Киркпатрик Лаймен

Первые подозрения зародились у меня, когда я очутился в одной из комнат, через которые надо было пройти, чтобы попасть к нему в кабинет. Я заметил там трех офицеров, ожидающих приема с пачкой схем. Когда мы уселись на одном конце его большого стола для совещания, он вызвал их и сказал: «Итак, Вон, пока мы едим, можете объяснять».

Я жевал, смотрел и слушал. К ужасу моему, я понял, что ничего не смыслю в том, о чем они говорят, демонстрируя одну схему за другой и рассуждая о теоретических проблемах управления: масштабах управления, организационном потоке и т. д. Я все время думал, что мне ответить, если вдруг спросят мое мнение, чтобы не выглядеть полным невеждой. Примерно через 45 минут хозяин вывел меня из затруднительного положения, прорычав: «Ради бога, Вон, прекратите рассуждать и скажите же что-нибудь». Это дало мне возможность предложить отпустить офицеров завтракать, чтобы мы вдвоем все обговорили.

Мое

предложение было несложным и сводилось к следующему. В обоих управлениях осуществлялась определенная вспомогательная деятельность, которую вполне можно и должно было проводить централизованным путем. Начать можно было с легких участков — центра по приему сообщений, подразделения связи и подразделения, ведавшего обучением персонала. Я предложил, чтобы поначалу мы поделили эти осуществлявшиеся обоими управлениями функции, чтобы одно или другое подразделение выполняло их в интересах обоих управлений. Затем мы перейдем к объединению подразделений с близкой по характеру организационной структурой. Легче всего объединить такие подразделения, начальники которых взаимно приемлют друг друга. Наконец, мы сможем приступить к объединению периферийных подразделений, таких, которые меньше по размерам и которыми можно легче управлять. Мы договорились о такой процедуре и решили вместе посетить некоторые из важнейших и наиболее беспокойных периферийных организаций, чтобы совместно объяснить там необходимость объединения и избежать тех трудностей, которые всегда возникают на местах при получении инструкций от двух начальников.

Таково было первое совещание, за которым последовало еще двадцать или тридцать заседаний и в заключение кругосветная поездка. Все это завершилось памятным совещанием, которым руководил генерал Смит и на котором всем руководителям отделов и секретариатов обоих управлений были объявлены условия объединения. На этом совещании Смит предстал перед нами во всем своем жестком великолепии: он был резок и нетерпелив в отношении тех, кто сомневался в разумности слияния двух управлений.

Через несколько дней после этого совещания я заболел полиомиелитом. Болезнь началась неожиданно, хотя, по правде говоря, я уже некоторое время чувствовал себя неважно, но превозмогал недомогание, объясняя это переутомлением, вызванным напряженной работой, а также продолжительной кругосветной поездкой и еще одной не менее продолжительной поездкой почти по всем странам Западной Европы.

20 июля 1952 года в воскресенье я проснулся со страшной головной болью и ощущением тошноты. Через два дня наш семейный доктор Маккорд поставил диагноз, что у меня либо спинной менингит, либо полиомиелит, и вызвал машину, чтобы отвезти меня в госпиталь неотложной помощи в Вашингтоне для взятия на анализ жидкости спинного мозга. Я хорошо помню, как лежал на носилках, ожидая врача, который должен был сделать анализ, и помню острую боль, когда брали спинномозговую жидкость. Анализ показал наличие в жидкости незначительных следов вируса полиомиелита, и тут же было принято решение перевести меня в госпиталь Галлингер (сейчас Главный госпиталь федерального округа Колумбии), в то время единственное медицинское учреждение в Вашингтоне, где имелись палаты для больных острой формой полиомиелита. Госпиталь поначалу отказался взять меня, поскольку я не проживал в округе Колумбия. Еще час мне пришлось пролежать на носилках в приемном покое. Это был один из самых жарких дней в Вашингтоне. Термометр показывал более 30 градусов в тени, у меня же температура была выше 38 градусов, и все тело болело.

Никогда не забуду двух недель, проведенных в Галлингере, когда я мучительно метался в жару. Ровно через неделю после того как я заболел, меня разбил паралич: сначала отказала левая нога, потом правая. Затем паралич распространился по всему телу, так что я мог лишь едва приподнять голову с подушки и немного пошевелить левой рукой. Я знал, что в коридоре стоит аппарат «искусственные легкие». Но, к счастью, нервы, управляющие мышцами грудной клетки, не отказали, и машина не потребовалась. Сестры и обслуживающий персонал были исключительно внимательны ко мне. Они были перегружены работой, но делали все возможное, чтобы больные чувствовали себя хорошо.

Когда острая фаза мучительной болезни миновала, меня перевели в главный госпиталь Уолтер Рид, где поместили в палату с 35 солдатами, подвергшимися ампутациям после ранений, полученных во время войны в Корее. Здесь мне пришлось провести три с половиной месяца, на протяжении которых я пытался восстановить функции рук и ног в той мере, в какой это возможно после перенесенного полиомиелита.

Когда стало ясно, что дальнейшее пребывание в госпитале уже ничем мне помочь не может, доктор Говард Раск, который был консультантом в госпитале, осматривая меня, сказал, что есть

два места, пригодных для восстановления здоровья: Уорм-Спрингс в штате Джорджия и Институт лечебной медицины и восстановления (в настоящее время Институт восстановительной медицины) при Медицинском центре Нью-Йоркского университета. Доктор Раск был директором этого института, и, поскольку институт находился ближе к Вашингтону, а для меня это было удобнее, я решил лечь в институт. Доктор Раск дал мне самый лучший совет из всех, какие я слышал до сих пор относительно последствий заболевания полиомиелитом. Я должен был, по его словам, понять, что мне придется начать все сначала, как приходится начинать ребенку.

В институте я пробыл пять месяцев и по рецепту доктора Раска начал учиться всему с азов. Нужно было научиться стоять. Сначала меня привязывали к так называемой «наклонной доске», прислоненной к краю кровати. Прежде я не представлял, что испытывает человек, который не стоял четыре месяца. Потребовалось несколько занятий, прежде чем я отделался от головокружений. Затем я стал стоять на помочах, потом учился стоять, придерживаясь за параллельные брусья, позже начал передвигаться между параллельными брусьями на помочах, и в конце концов дошел до хождения на костылях. Поскольку мышцы спины и живота у меня страшно ослабли или вовсе атрофировались, я сгибался, как складной нож, и не раз падал, получая довольно тяжелые ушибы.

Передо мной была задача не только научиться снова стоять. Моя правая рука была так слаба, что я не мог ни поднести ее ко рту, ни пожать кому-нибудь руку. Руку надо было развивать и укреплять. Сначала я сам кормил себя, поднимая правую руку левой. Затем я должен был научиться бриться, одеваться и раздеваться, ложиться в постель и вставать с постели, садиться в каталку и вставать с нее, садиться в автомобиль и выходить из него.

Программа упражнений в институте начиналась в 9 часов утра и с часовым перерывом на обед продолжалась до 16 часов, включая все те «действия повседневной жизни», которые были описаны мною выше; «хождение между параллельными брусьями на помочах», «прогрессирующие упражнения на сопротивляемость» для укрепления тех мускулов, которые еще действовали, и «гидротерапия» в бассейне с теплой водой. К 16 часам я уже совершенно выбивался из сил.

К марту 1953 года я поправился в такой степени, что полагал, что смогу вернуться к работе, если смогу передвигаться на каталке. Доктор Раск настаивал, чтобы я пробыл еще два месяца в институте, но я уже не мог. Несмотря на то, что я много читал, пытался кое-что писать и быть в курсе дел Управления, я был близок к помешательству.

27 марта я вернулся на работу, и мне отвели кабинет в административном здании в коридоре, в противоположном конце которого находился кабинет Аллена Даллеса, тогдашнего директора ЦРУ. Находясь в госпитале, я старался быть в курсе событий, происходивших во время моего отсутствия; меня посещали многие друзья со службы. Тем не менее без меня произошел ряд серьезных изменений. Перед самой болезнью меня назначили шефом оперативных подразделений. Во время моего отсутствия исполняющим обязанности на этом посту был Дик Хелмс, и, хотя мне об этом никогда официально не сообщали, он был утвержден в этой должности в январе 1953 года. Это решение было справедливым, ибо никто не знал, как долго я останусь в госпитале, и было не ясно, что я смогу делать по возвращении. Единственное, что мне не понравилось, так это то, что никто в Вашингтоне не набрался смелости прийти ко мне и в официальном порядке рассказать о состоявшемся назначении, чтобы мне не пришлось узнавать о нем от друзей. Еще до возвращения на службу я также «неофициально» узнал, что назначен на весьма неопределенную должность «помощника заместителя директора». Вернувшись на работу, я прежде всего хотел выяснить, в чем будут заключаться мои обязанности. Даллес, посетивший меня в институте один раз, сказал мне, с каким нетерпением они ожидают моего возвращения, но он не очень-то конкретизировал, чем я буду заниматься.

Дня через два после моего возвращения на службу Даллес зашел ко мне в кабинет и спросил, не соглашусь ли я стать генеральным инспектором ЦРУ. Я ответил, что готов выполнять любую работу, которую мне поручат, и, хотя я надеялся вернуться на старое место, но если это невозможно, я готов занять пост генерального инспектора.

Пост генерального инспектора ЦРУ был учрежден «Жуком» Смитом, который назначил на этот пост нью-йоркского юриста и бизнесмена Стюарта Хеддена. Смит любил Хеддена и восхищался им не только потому, что тот был отличным работником, но также потому, что Хедден не боялся возражать Смиту и сразу же дал ясно понять, что никому не позволит помыкать собой. Хедден оставался на посту генерального инспектора лишь до тех пор, пока Смит был директором. После ухода Смита Хедден подал в отставку и вернулся в свой дом в штате Коннектикут.