Бросок Венеры

Сейлор Стивен

– Так или иначе, мне всё равно нужно сделать перерыв. Вот, работаю над историей Пунических войн. Мой пра-пра-пра-прадед, который помог Сципиону Африканскому покончить с Ганнибалом, оставил в наследство гору свитков, которые за эти годы никто так и не потрудился разобрать. А материал – захватывающий! Когда я закончу писать эту историю – заставлю всех родных и друзей покупать копии. Читать это, конечно, они не станут, но хоть какая-то награда за мой труд. Гордиан, Гордиан… - он задумчиво смотрел на меня. – Я был уверен, что ты где-то

далеко, что ты уехал из Рима. Помнится, мне рассказывали, что ты оставил город ради виллы на Сицилии.

– На самом деле в Этрурии. Но это продолжалось недолго. Я уже несколько лет как вернулся в Рим.

– Однако отошёл от дел?

– И да, и нет. Время от времени я берусь за несложные расследования, только чтобы не сидеть без дела. Думаю, и ты пишешь свою историю с такой же целью.

Его глаза блеснули так, что я понял: он относился к своей работе более серьёзно, чем я полагал.

– Значит, Цицерон прислал тебя за моими показаниями. Но я, боюсь, пока ещё не готов их предоставить, - сказал Лукцей.

Я молча смотрел на него.

– Мне ещё нужно порботать над ними, - продолжал он. – Ты ведь пришёл за этим, не так ли? Дело молодого Марка Целия, которого эти мошенники хотят привлечь к суду за историю с Дионом.

– Да, - медленно проговорил я. – Я здесь именно поэтому.

– Я, признаться удивлён. Да и все, наверное, удивлены. С чего бы Цицерону браться за защиту мальчишки? Я-то думал, отношения между ними далеки от добрых. Должно быть, события приняли крутой оборот, и напуганный школьник побежал за помощью к своему строгому наставнику. Есть в этом что-то трогательное.

– Пожалуй, что так, - спокойно ответил я. Неужели Цицерон и в самом деле взялся защищать Целия? Это была потрясающая новость, но, если подумать, вполне закономерная. Разве Цицерон не защищал Асиция? Очевидно, он это сделал в угоду Помпею. Помпей будет рад увидеть оправданным также и Целия, а Цицерону вполне по силам обеспечить это. Что же до его личной вражды с Целием, то политический прагматизм способен в мгновение ока сделать врагов друзьями и наоборот. – Так ты говоришь, твоё заявление для Цицерона ещё не готово?

– Нет. Приходи завтра. Странно, что он прислал за ним тебя, а не того секретаря, который занимается у него подобными мелочами.

– Ты говоришь о Тироне?

– Ну да. Умный раб.

– Хорошо. Думаю, за твоим заявлением как раз Тирон и придёт. Но раз уж я здесь, позволь задать тебе несколько вопросов.

– Давай.

– Это касается Диона.

Лукцей отмахнулся:

– Всё это будет в заявлении.

– Но, возможно, это могло бы помочь нам всем – мне, тебе, Цицерону, Тирону – если бы ты уже сейчас сказал, что именно там будет.

– Только то, что я уже говорил Цицерону. Дион некоторое время погостил у меня, а потом ушёл. Всё очень просто. А вся эта болтовня об отравлении… «Сплетни пачкают, как масло, и пятнают, как красное вино».

– Но ведь

один человек в этом доме всё же умер, верно? Раб Диона, дегустатор.

– Ничего не стоящий раб умер от естественных причин, вот и всё.

– Тогда почему Дион ушёл отсюда в дом Тита Копония?

– Да ведь он боялся собственной тени. Видел на земле палку – и был готов поклясться, что это змея, - Лукцей фыркнул. – Диону здесь грозило не больше, чем девственнице в комнате галлуса. Что можно прибавить к этому?

– Тем не менее, Дион был уверен, что в этом доме кто-то пытался отравить его.

– Ему напрочь отказал здравый смысл. Вспомни, что с ним произошло в доме Копония – а потом скажи, где он был в большей безопасности!

– Я понимаю. Ведь вы с Дионом были хорошими друзьями?

– Естественно! Думаешь, я позволил бы недругу спать под моей крышей? Он целыми днями сидел на том месте, где сейчас сидишь ты, и мы с ним разговаривали – об Аристотеле, об Александрии, о Карфагене времён Ганнибала. Кстати, он подкинул мне неплохие идеи для моей книги. – Лукцей отвернулся, закусив губу. – Дион был неплохим товарищем. Горько видеть, что с ним произошло. Хотя, конечно, у него были кое-какие не вполне приятные привычки, - он недобро усмехнулся. – «Срывай плоды, пока они не созрели».

– Что ты имеешь в виду?

– Неважно. Какой смысл судачить о мёртвых?

– «Срывай плоды…».

– Он любил молоденьких. Да, Дион был из этих самых… В этом, конечно, ничего дурного нет – разве только человек не должен тянуть руки к хозяйскому добру. И больше ты от меня ничего не услышишь, - по его лицу было понятно, что и в самом деле не услышу.

– Ты сказал, что раб Диона умер от естественных причин. От каких же?

– Откуда мне знать?

– Но смерть в твоём доме…

– Смерть раба, вдобавок чужого раба.

– Но тело осмотрели?

– Ты думаешь, я вызываю греческого врача всякий раз, когда у какого-нибудь раба заболит живот? С рабами постоянно что-нибудь случается, иногда они и умирают.

– Тогда как ты можешь быть уверен, что это не яд? Дион считал, что раб отравился.

– Дион много чего считал. Такое богатое воображение и впрямь лучше подходит философу, чем историку.

– Но если бы кто-то из твоих домашних рассказал мне, как именно умер этот раб, на что он жаловался перед смертью…

Я осёкся, взглянув на лицо Лукцея. Он долгое время молча всматривался в меня. Его густые брови сдвинулись.

– Кто прислал тебя сюда?

– Я бы не хотел этого говорить.

– Но не Цицерон, верно?

– Я был другом Диона.

– А я, думаешь, не был? Убирайся отсюда.

– Моя единственная цель – выяснить правду о его смерти. Если ты и в самом деле был другом Диона…

– Убирайся! Ну же!- он схватил стилос и взмахнул им, как кинжалом, гневно глядя на меня. Таким я и оставил его – сердито бормочущим над своими свитками.