Брусничное солнце

Мягчило Лизавета

Взгляд заволокло мечтательной дымкой, упыриха пристроила острый подбородок на коленке барыни, усаживаясь прямо на пол, обвила руками ее ноги, наслаждаясь чужим теплом.

— Пиши…

И глаза померкли. Дрогнула счастливая улыбка, в замешательстве свелись к переносице брови. Она неловко прочистила горло. Исподтишка наблюдающий за ними Яков повторил этот неловкий звук, кивнул Варваре на двери:

— Я за землянкой ждать буду, подготовлю все необходимое.

Скрипнула прикрывающаяся за колдуном дверь, мох уже у порога заглушил звук его шагов. А Авдотья продолжала сидеть не шевелясь, глядела уже

не с радостью — с настоящим ужасом на пустой тонкий лист.

— Как мне все выразить? — Брошено так тихо и отчаянно, что Варвара едва услыхала. Отложила перо, касаясь щеки подруги прохладными пальцами. Будто пытаясь вынырнуть из воспоминаний, прийти в себя, та медленно моргнула, перевела на барыню взгляд. — Столько всего чудесного… При жизни не понимала, насколько каждая улыбка матушки дорога, каждая дразнилка Евсея. Принимала все как должное, чаще дурное за ними видела. Что полушубок мама не купила, который мне приглянулся на торжках, что Евсей свиней забыл закрыть, а я бежала за ними с бани полураздетая… А теперь столько светлого вспомнилось, столько ценного, как это все умещалось внутри, где пряталось?

— Начни по порядку, с самого первого, что вспомнилось. Можешь не спешить, времени много, ты Якова в рассветный час подняла.

Вспоминая, как грязно выражался болотный Хозяин, перекатывающийся через нее и падающий плашмя на пол, как он пытался выпутаться из одеяла и дотянуться до штанов, Глинка не сдержала короткого смешка. А Авдотья и вовсе зашлась звонким хохотом. Видно, напряжение решило выплеснуться. Лучше так, чем сидеть и плакать над прощальной запискою.

— Ты бы видела его… Бес, чистый бес, не иначе. Как потянет меня за волосы, ежели мертвой б уже не была — точно голову оторвал бы, в шее в трех местах хрустнуло. А я зубы-то не разжимаю, Остап голосит, лбом о стену бьется, а меня трогать боится, все молитвы читает. Жгло, как в преисподней, дык это еще больше подстегивало.

Живо представленная картина заставила смеяться и ее.

— И как оттянул?

— Дык вместе с куском задницы в зубах. Я потом по дороге в него и выплюнула. — Отсмеявшись, Авдотья бессовестно почесала маленький аккуратный нос о коленку Варвары, глянула на нее настороженно, заискивающе, — не презираешь меня? Живого человека скалечила.

— Та Авдотья, которую я знала, никогда не навредила бы безвинному. Правда заслужил?

На несколько мгновений упыриха затихла, опустила взгляд. А в голос что стекла насыпали — ломкий и трескучий, совсем непохожий на девичий. Ноты то стремятся сорваться в плач, то выравниваются неестественно сухим рядом.

— Я ведь каждую ночь в избе коротала. Не было много времени у мамки на сборы — меня схоронили и в путь. Шаль свою позабыла, подушку… Я сама для нее кур щипала, сама шила. И знаешь, Варвара, там все ее запахом напитано. Она все чаще при поместье вашем ночи коротала, домой раз в седмицу возвращалась, а все равно каждый уголок ею пахнет. Я в этом спасение свое нашла, утешение. А этот… — Вновь скакнули ноты, опустились вниз змеиным шипением. — Как вражина, тать ночной… Через окно да рыскать. Затоптал мамину шаль, перевернул прялку, сломал веретено. У самого рожа шире масленицы, а он на горе других пировать повадился, на чужое рот разинул. Примеривался к новой избушке, все негодное в печь пихал. Люльку,

в которой я своими рученьками Евсея качала, из хаты в свиной навоз вышвырнул. Не суди меня, любой бы не сдержался, я бы в горло вцепилась, да Остап меня ухватом по лицу встретить успел.

— Не сужу. — Отвечала Варвара искренне, по праву подруга злилась, изба та никому не была назначена и до сих пор за матушкой Авдотьи числилась. Стараясь развеять тяжелые думы, Глинка снова взялась за перо, дразняще повертела его у самого носа бывшей служки, заставляя ту забавно сморщиться. — Не умрет же?

— Да что ему станется? И не такие раны наш староста прижигал, подумаешь, каленым прутом пройдется и пойдет, перед кем ему на старости лет огузком вертеть-то?

Рассеянно махнув рукой, она все внимание свое обратила на письмо. И начала диктовать. Тихо, часто прерываясь, чтоб раздраженно растереть нос (будь человеком, на его кончике налился бы синяк, а кожа вокруг покраснела).

Они закончили через два часа. За четверть — написали письмо, остальное время Авдотья силилась его переписать своей рукой. А Варвара тянула шею, выглядывая в приоткрытый дверной проем — Яков, должно быть, уже совсем околел и скоро придет ругаться на них.

Когда подруга протянула бережно свернутый листок, барыня нашла в себе силы лишь кинуть, спрятать его за пояс потрепанной юбки и бережно прижать, чтоб не потерялся по дороге. Выходить провожать ее Авдотья не стала — так и замерла на коленях у лавки, где переписывала письмо. Невидящий взгляд уперся в стену, а сомкнутые в замок пальцы подрагивали.

Яков нашелся на широком трухлявом пне за землянкой. Под ноги себе он легким движением кисти бросал нож, а затем тот сам плыл обратно в его руки. Нехитрая забава продолжалась, пока Варвара не остановилась рядом, тронула острое плечо:

— Я готова.

Спина напряглась, замешкавшись, колдун вновь бездумно отправил свое оружие в полет, на этот раз не поздоровилось растущему под березой мухомору — шляпка разрезалась надвое и грустно упала наземь, оторвавшись от ножки.

— Это тяжело, терять близких. Как бы там ни было, эта рыжая неясыть их потеряла… Голосила?

— Нет. Держалась. Тяжело жалеть себя, когда пытаешься делать то, что в жизни не делал. Она очень старалась, выводила каждую букву, чтоб проще в городе было разобрать.

— Давай сюда. — Не глядя, он протянул к Варваре расслабленную ладонь, почуяв ее замешательство, бархатно засмеялся. — Сберегу. На тебе не будет одежды или рук, чтоб его с собой унести.

Страх лизнул глотку, заставил вспотеть ладони. Будто спасаясь от сказанного, Варя прижала ладони к животу, ощущая, как под ними захрустела бумага.

— Я не буду голая по другим губерниям расхаживать. Да и по деревне на подобное бесстыдство не решилась бы.

И тогда Яков повернулся к ней, открыто захохотал, насмешливо щуря свои черные глаза. Видно, страх барыни его позабавил. Не пытаясь договориться, он нагло дернул ее к себе за край пояса, попытался его оттянуть, встречая вялое напряженное сопротивление. Спорить было бесполезно, не зря его Авдотья бесом прозвала — наглый, нахрапистый и не терпящий пререкательств. Возможно, Варвара бы прикрыла глаза и не стала натягивать связь, если бы Авдотья решилась откусить нахалу кончик длинного носа.