Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Не волнуйся, пожалуйста.
С чего она взяла, что я ловлю мандраж?
— Не люблю недомолвки, Люлька. Ты ведь знаешь, что…
— Костя, со мной точно все нормально, — для убедительности пару раз моргает.
— По-твоему, — наружу выбираюсь, покидаю салон, в который успел по маковку залезть, — такое состояние — нервное, перевозбужденное, практически больное — можно считать нормальным и здоровым?
— Я просто накрутила себя.
Хорошенькое утверждение.
— Нервное?
— Ага, — головой кивает и коряво улыбается.
— Не убедила, — резко закрываю дверь, почти прикладываю ее к Юлиному носу, который шарахается от нее, спасая свою хрупкую
Твою мать! С чем нам придется в скором времени столкнуться, когда вдруг подтвердиться то, о чем она настойчиво пытается со мной не говорить. Сначала это списывалось на суеверность, потом — на непростую ситуацию и ее женские проблемы со здоровьем, теперь — на нервы и на переоценку ситуации.
Семь дней в сухом остатке? Если ничего не выяснится за короткий срок, то планируемую поездку придется отложить на неоговоренное время, перенести, возможно, вовсе отменить…
— Останови, пожалуйста, возле аптеки, — она скулит.
— Юля, что у тебя болит? — как будто бы в последний раз, теряя титаническое терпение, задаю вопрос.
— Душа! — вскидывает руки, затем притягивает их к груди, цепляет воротник пальто, оттягивает ткань и резко отпускает. — Голова, Красов, голова. Боль просто адская. Наверное, мигрень.
Останавливаюсь в разрешенном месте, включаю аварийные огни и, наклонившись, почти пропахиваю носом рулевое колесо:
— Скажи, что нужно. Я куплю. Мне так и сказать: «От головы»? Топор там не предложат?
— Нет. Посиди, пожалуйста, в машине. Я пока не умираю, Красов. Не дождешься. К тому же там возможно кое-что приятное нас ожидает. Улыбнись! — пытается предложенное сделать, но страшно кривит губы, щурит взгляд и вынужденно прикладывает указательные пальцы к, вероятно, сильно пульсирующим вискам.
— Что ты собираешься купить? — а по тону моего голоса, похоже, что я не доверяю и немножечко ее допрашиваю.
— Что-нибудь от жуткой боли в мозговых извилинах и еще, конечно, тест.
— Тест? — моргаю недоумком и шепчу последнее из того, что слышу.
— На беременность.
— Ты думаешь… — откидываюсь на подголовник.
— Нужно сделать тест, Костя, а потом я обязательно обращусь к врачу. Пусть сначала лакмусовая бумажка подтвердит мою беременность. Согласен?
У меня, как и у любого мужика, по всей глубокой видимости, нет иного выхода.
— Да. Согласен.
— Жди здесь…
Через боковое стекло я вижу, как Юля ходит по белоснежному помещению аптечного супермаркета, что-то подбирает с полок, сощурив взгляд, внимательно прочитывает мелким почерком написанную инструкцию на коробках со скорой таблетированной помощью. Она подходит к кассе, ожидает, пока милый и улыбчивый, молодой фармацевт ее обслужит и, согласно установленным ценам, любезно рассчитает. Жена как будто кланяется, почти размахивает рукой и с вымученной улыбкой открывает дверь с намерением покинуть сверкающее стерильной чистотой специализированное учреждение.
— Все, — усаживается в кресле. — Можем ехать. Кость?
— Да?
— К родителям?
— Да, естественно.
Я помню, что перед этим обещал. Бросаю беглый взгляд в раскрытый полиэтиленовый пакет, в котором замечаю прямоугольную коробку с простой и очевидной надписью на русском языке:
«Тест на беременность. Точность девяносто девять процентов!».
Поздравляю, «Красов»! А я, по-видимому, на то же самое количество процентов новоиспеченный молодой отец.
Глава 23
Странное свидание
«Я беременна…».
Что-что? Ее губы неспешно раздвигаются,
«Я жду ребенка, Святослав. Слышишь, любимый? Понимаешь, о чем я говорю? У нас все вышло. А ты не верил… Дурачок, ей-богу! Мы совершенно здоровы и способны к деторождению. Так что…».
Похоже, надо бы проявить искреннюю заинтересованность и выказать простую вежливость. Порадоваться, что ли, за нее? Уже, наверное, своевременно и можно? Она находится в интересном положении, а разрешившись через определенный срок от живого бремени, подарит энергичному крохе драгоценную жизнь. Малышу, к которому я не имею абсолютно никакого отношения.
«Всего лишь два жалких месяца, Мудрый! Но я уже чувствую его… Уверена, что это сынок. Потешный мальчишка и сильный человек. Он будет совершенной копией, он будет в точности, как его отец, возьмет все лучшее, все исключительное, особенное, все то, что мне нравится и от чего в жилах мгновенно стынет кровь. Но не от страха, а от счастья, от наслаждения, испытываемых в полной мере, когда я нахожусь рядом с мужчиной, которого до беспамятства люблю» — она смеется, подмигивает и, откинувшись на спинку витого стула, убирает с круглого стола, укрытого белоснежной скатертью с резной каемкой, затянутые в черный трикотаж и без того слишком тонкие, как будто изможденные недоеданием руки. — «Скажи, что тоже счастлив! Прошу, прошу, прошу-у-у-у…».
Сейчас я, вероятно, огорошу тем, что совершенно не разделяю поросячью радость от того, как ее через несколько месяцев разнесет, как раздует от того, кого она на свет через разодранную промежность под присмотром уважаемых врачей произведет.
«Зачем ты говоришь об этом мне? Твой сладкий пидор уже, по-видимому, в курсе?» — от бессилия, из-за полученной информации сжимаю кулаки, впиваюсь острыми ногтями в мякоть вспотевших странным образом ладоней.
«Хочу, чтобы ты узнал об этом первым. Так надо, милый» — оглядывается по сторонам, словно ищет понимание, поддержку от посторонних, праздных окружающих, снующих по площади кофейни, в которой мы с ней битых два часа сидим. Юла напрашивается на сострадание или похвалу в знак солидарности от таких же, как она… От подобных ей! От продажных, мстительных шалав!
«Как погляжу, да ты как будто бы не рад» — верхней половиной тела подается на меня. — «В чем дело? Я что-то нехорошее сказала? У меня будет маленький, любимый сын… Я в этом на все сто уверена! Святослав?».
Ей сейчас сказать? Сказать, как есть? Ни в чем себе не отказывая, не стесняясь в выражениях, транслируя недовольство, не скрывая брезгливости-пренебрежения? Сказать, например, о том, что я с большим трудом переношу тот факт, что она находится рядом с расфуфыренным мудилой под одной крышей, виртуально блюю, когда в красках представляю их страстный секс, скриплю зубами, когда присутствую незримой тенью — фантомом, привидением — при их половых сношениях, склонившись над переплетенными голыми телами, соединенными в одно сплошное целое, мечтаю о том, как разорву, как накажу ее, как жестко изнасилую — черт ее возьми, — как растерзаю, если вдруг ее назад не получу. Я надругаюсь над этим жалким телом, она сполна заплатит мне за то, что не дождалась, за то, что предала, за то, что вышла замуж за тварь, которой надо вырвать член и яйца, я вынесу обоим смертный приговор, если она не перестанет надо мной смеяться и не изобразит искреннее почтение, уважение, нежность, ласку, страсть, а впоследствии — настоящую любовь. Я возьму ее силой, заставлю, уничтожу, раздавлю, раскрою череп, выдеру хребет, позвонки армейским берцем раскрошу.