Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

— Вы, что ли, подружились? — а я язвлю и пошло передергиваю.

— Я не отказываюсь от услуг таких специалистов. Еще раз повторить?

— Жизнь, видимо, тяжелая? — поднимаю верхнюю губу, демонстративно оскаливаю зубы. — Не знаешь, к кому податься? К нелюбимому мужу или к тому, на кого — любя, Юла, любя — сильно точишь зуб?

— Я тебя сейчас ударю! — она действительно замахивается, заносит руку, почти расчесывает неосторожно собственную бровь. — Замолчи! Немедленно заткнись. Я в клочья разорву тебе лицо.

— Рви! — подаюсь к ней тем, во что она так обстоятельно и с ненавистью метит. — Рви, только не строй из себя благородную девицу, которая заряжает про домострой и супружеские обязанности.

Семья святое, Юля. С этим фактом не стану спорить. Но только ты, скуля, со мной кончая, всю святость жизни с Котей опошлила. Всего один разок, но этого, — ехидно провоцирую, выставляя нагло подбородок, — вполне хватило. Попробуй, папино солнышко, поговорить с мудаком о том, что это было умопомрачением, например. Меркурий там или еще какая херня не так по орбите пробежали. Возможно, месячные не вовремя в трусяшки подвалили или гормональный сбой произошел. Еще можно о «по пьяни» завернуть. Говорят, работает. Но знаешь, что? Если бы моя женщина сказала об этом, я бы…

— Разорву! — шипит.

— … отпустил ее! Она не ошиблась, просто эта жизнь, эта сказка, в которую она по моей милости попала, ей по образу не подходит. В народе говорят, что не судьба со мной. Я не тот. Не герой ее романа. Мои алые паруса или гранатовый браслет не для нее. Я не стал бы, Юля, мучить и себя, и ее, настойчиво выстраивая «крепкую» ячейку общества. Измена, — громко хмыкаю, — а ведь это была она, не должна быть прощена. От нее нужно избавиться. Вырвать с корнем! Потом желательно забыть, простить, перешагнуть, но ни в коем случае не давать второй, третий, десятый, сотый шанс на обманчивое счастье. Его не будет, потому что между вами всегда будет стоять факт твоего предательства, Смирнова. Это чистейшее предательство, Красова Юлия Сергеевна! — теперь намеренно надавливаю на настоящую фамилию. — Ты предала того, кому клялась хранить верность. Если он мужик, то никогда не простит. Сейчас могу поведать, почему так вышло. Готова?

— Я… Я… — увеличивает угрожающий размах. — Растерзаю тебя!

— Вперед! — шагаю, сильно сокращая между нами расстояние. — Чего ты ждешь? Что застыла? — взгляд свой обращаю на задранную женскую ладошку. — Вот он я! Выплесни злобу и…

Зачем последнее сказал? По ощущениям, похоже, очень много накопилось. Смирнова не сдерживается и почти ритмично, не меняя скорости и силы, стегает с мерзким свистом мое лицо, навешивая ссадин мне на жестко ощетинившуюся кожу своим поблескивающим золотым кольцом.

— Как ты посмел?

Мне нечего сказать. Ответить нечем.

— Ты обещал, что вернешься. Обещал, что это твой последний раз. Ты кричал о том, что я эгоистична, что думаю только о своем счастье, — она не уменьшает силу и, такое впечатление, что совсем не устает. — Я думала о сыне! О сыне, Свят. Что я должна была сказать?

— Что ждешь ребенка! — пытаюсь вставить нужные слова и как-то подсказать.

— Тогда бы я стала той — «из-за», да? Из-за которой ты остался, из-за которой сломал себе военную карьеру, из-за которой стал скучным гражданином своей страны! Поверь, Мудрый, страна бы все простила, — Юля вскрикивает, почти вопит и воет сказочным животным. — Будь она трижды проклята твоя работа, ненавижу эту армию, твои пластмассовые бряцальки, которыми вы трясете друг перед другом, как будто сиськами меряетесь, как девки, как шлюхи, заработавшие себе на дорогой лифчик бесконечным трахом, твои эти острые погоны, эти безобразные медузы на плечах. Бес-с-с-ят! — громкий возглас, наконец-то, прерывает звук пощечин. — Эта вонючая стеклянная форма и гладко выбритая рожа, как у пятнадцатилетнего мальчишки, колючий ежик на башке и дебильный взгляд недоумка, у которого одна извилина и то не в голове, — она вдруг резко убирает руку, зато почти взбирается, вцепившись пальцами,

будто безобразными когтями, мне в шею. Юля душит, ногтями проникает под кожу, цепляя полулунным ободком живую плоть. — Ты должен был остаться, потому что дорожишь мною и жить без меня не можешь. Потому что… Лю-би-и-и-шь! — уменьшает злость и неспешно разжимает адские тиски, при этом лбом упирается в ходуном шурующий кадык. — Я так ждала твои слова о том, что без меня не можешь. Я жизнь твоя! Единственная женщина, для которой ты на все готов. Например, чихать хотел ты на свою службу, только бы я улыбалась, ластилась и нежилась в твоих руках. А ты… Ты так меня обидел, когда сказал, что…

— Я тебя люблю! — незамедлительно ей выдаю.

— Что я дурочка…

— Ты дурочка, Смирнова. Я люблю. Слышишь?

— Что я глупенькая…

— И в чем я не прав?

— Ты предал нас, Святослав, когда выбрал очередной приказ. Предательство прощать нельзя?

Остановись! Я не то сказал. Как превратно она все понимает, как придирается к словам, как чутко вслушивается, на ходу анализирует, предлагает неподходящий вариант, перекручивает, извращает, похабит и уничтожает. Я не предавал. Ее — ни разу! А свою страну?

— Ты неправильно выстраиваешь ассоциативный ряд.

— Предательство прощать нельзя? — зачем-то еще раз повторяет.

— Нельзя, — обнимаю подрагивающие в начинающейся истерике худенькие плечи.

— Я не прощаю, Свят.

ЮЛА…

Юла…

Ю-л-а!

— Она твоя пациентка? — возвышаюсь над столом Елены.

— Мы не будем об этом говорить, Святослав, — транслирует угрозу вкупе с непреклонностью.

— Спасибо за ответ. Как давно?

— Встретимся по расписанию. Всего доброго! — кивком указывает мне на дверь.

— О чем вы говорите с ней?

— Всего доброго.

— Опять зарядишь про свою этику? А если мы откинем на одну минуточку ту чушь, которой ты потчуешь меня, и представим ситуацию под другим углом? Предположим, я тот, у которого болит за нее и мальчика душа. Представим на одну минуточку, что я ее муж, например. Мне нужно знать, Леся, в каком она настроении, что зреет в головке женщины, от душевного благополучия которой зависит счастье моего сынишки. Так, о чем вы с ней щебечете?

— … — молчит, молчит, молчит упрямо и надменно. Откинувшись на спинку кресла, скрутив в узел руки на груди, рассматривает так, как будто о чем-то очень горько сожалеет. — Что произошло, Свят?

— То есть?

— Ты взвинчен, сильно возбужден, почти выскакиваешь из штанов.

— Я всегда такой, — насупливаю брови. — Ты не ответила…

— И не отвечу.

— А он?

— М? — изображает непонимание.

— Красов! Он тоже приходит сюда?

— Встретимся завтра, если я не ошибаюсь. Подтверди, пожалуйста.

— Лена, я хочу заключить с тобой сделку! — раскрытыми ладонями упираюсь в край ее рабочего стола. — Это возможно?

— Это не суд, не следствие… — начинает оперировать понятиями, в которых ни хрена не догоняет. — Сделки не заключаю, но готова выслушать твое предложение.

— Давай пересмотрим расписание. Пожалуйста!

— Нет, — отказывает, даже недослушав.

— Я буду приходить раньше, а следом — она. Я мог бы оставаться после наших встреч, чтобы потом проводить ее. Где она живет? У тебя ведь есть их адрес.

— Ты не узнал о местожительстве сына?

— Ты согласна?

— Нет, — расцепляет руки, укладывает их на подлокотники и вращается в кресле, изображает издевательство, прикрываясь детской глупостью.

Угрозы, торг, запугивание! Что там еще? Отталкиваюсь от поверхности, рассматриваю исчерченную линиями мозолистую розовую кожу, сжимаю огромные ладони в такие же по массе кулаки, вращаю ими, а не найдя такому применения, с обреченным вздохом опускаю.