Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Слава Богу, если наша, — Таня ещё раз покосилась в сторону леса.
— Да успокойся ты, придём уже сейчас. Вот придём, поедим, печку затопим, спать ляжем, — мечтательно улыбнулась Машка. — Ещё раз поедим потом. Ой, — вдруг весело взвизгнула она, махнула рукой и пустилась вприсядку, — ой, как хотела меня мать да за четвёртого отдать, ан четвёртый — ни живой ни мёртвый, ой не отдай меня мать!
С одиноко раскинувшей ещё голые ветви осинки взлетела сорока.
— Есть конец у этой песни? — спросила Таня, не в силах сдержать улыбку. —
— Пятый — пьяница проклятый, шостый — мал да не дорослый, — засмеялась Маша.
— А седьмой?
— А тот сёмый, пригожий да весёлый!
— Ну, слава Богу!
— А тот сёмый, пригожий да весёлый, да не хотел он меня брать, — захохотала она, наконец закончив странный танец, и пошла рядом с Таней. — Ой, Таня, дашь ты мне свою фенечку на завтра? Когда мы пойдём на задание?
Таня нахмурилась, рассматривая сине-зелёную пыльную полосочку на левой руке — Сашкин подарок.
— Зачем тебе?
— Она же счастливая! — затараторила Машка, и глаза её загорелись. — Вот ты её носишь-носишь, и ничего с тобой не случается!
— Да и с тобой ничего не случается, — резонно заметила Таня.
— Да нет! Я всё время куда-нибудь да угожу, то поскользнусь, то в яму какую наступлю, — сказала Маша и тут же, будто в подтверждение своих слов, споткнулась о какую-то корягу, едва не полетев на землю. — А тебе она всё равно не нужна.
— Почему это не нужна? — улыбнулась Таня, с радостью различая впереди знакомые очертания кривеньких кустиков — хорошо замаскированных орудий батареи Черных. Слава Богу, значит, почти пришли.
Шли с передовой. Целый день ползали по траншее, выбирали позиции, подготавливали их. В случае наступления им обязательно нужна будет позиция, защищённая, невидимая, удобная, и причём не одна: после двух-трёх удачных выстрелов надо её менять, иначе рискуешь стать жертвой вражеского снайпера или артиллерии. А ещё — позиции наблюдения, безопасные пути отхода. Словом, работы было хоть отбавляй, и Таня с четырёх часов утра ползала по высохшей земле, копала, наблюдала.
Иногда осторожно выглядывала из-за неровного края траншеи. Смотрела, щурилась, пристально разглядывала американскую передовую в прицел СВД. Утренний туман спадал, расплывчатый серый горизонт светлел, мутные очертания приобретали чёткую форму. В шестистах метрах Таня явно различала верхушки реденьких низкорослых деревьев и волнистую, неровную линию вражеского переднего края.
Странно. Будто никого и ничего нет. Повсюду замерла спокойная предрассветная тишина, даже птицы ещё не пели. На секунду Тане подумалось: нет никакой войны. Вон сплющенное болотце, вон оголённая рощица, вон какие-то развалины — где же тут война-то? Только вдруг в американском окопе мелькнула, заставив Таню вздрогнуть, зелёная каска. Мелькнула и скрылась.
И странно было ей сознавать, что это тихое, пустынное место полно людей, готовых убить друг друга. Вон там, на десять часов, виднеется вовсе не холмик — это, должно быть,
Странно было думать, что это безлюдное, пустое пространство совсем скоро взорвётся, взлетит на воздух, обагрится человеческой кровью. Может быть, и её кровью тоже.
— Как почему не нужна? — вырвав её из мрачных мыслей, снова затараторила Машка. — А зачем она тебе? Тебя и так лесные духи сохранят.
Таня, конечно, знала, что Широкова во что только ни верит: и в водяного, и в лешего, и привидений боится, как огня, хотя крестик носит и зачастую истово молится Богу. Знала, но всё-таки засмеялась. Лесные духи. Замечательно.
— Да чего ты смеёшься, правда же! Они нас точно защитят. Мы вчера им с товарищем майором молились.
— С кем с кем? — хохотнула Таня, представив этого высоченного, грознющего майора Ставицкого, молящегося духам ночью вместе с Машкой.
— Ты что, мне не веришь?!
— Верю-верю, — Таня постаралась сделать серьёзное лицо, но снова засмеялась. Маша насупилась.
— Ну и пожалуйста, и не верь. А только когда ты завтра живая и невредимая вернёшься с задания, тогда и поблагодаришь.
Таня уж хотела ответить что-нибудь подруге, но тут из-за кустов перед ними возник капитан Черных, командир батареи. Волосы его, будто насмехаясь над фамилией владельца, были совсем светлыми, почти платиновыми. Черных широко улыбнулся им.
— Девчушки! Какими судьбами?
С тех пор как капитан Коваль в темноте теплушки назвал их девчушками, все вокруг почему-то сочли свои долгом обращаться к ним именно так.
— С передовой, Николай Сергеич, — устало улыбнулась Таня, перевешивая винтовку с одного уставшего плеча на другое. — Вы тут как?
— Мы позиции готовили! — гордо воскликнула Машка, и Черных, зашагавший рядом с ними, шутливо нахмурился.
— Ну, это дело серьёзное, молодцы! С нами-то что случится? Что, к наступлению готовитесь?
— Готовимся.
— Молодцы. Вы не робейте, стреляйте метко, батарея уж вас прикроет, — Черных улыбнулся, сверкнув желтизной зубов. Закурил. — Чаю-то не хотите? Мы печку топим, недавно закипел. Мы бы вас угостили, да и отогрелись бы. Озябли небось?
Машины глаза тут же загорелись, но Таня, опережая её кивок, быстро сказала:
— Да мы хотим засветло прийти, товарищ капитан. Спасибо.
— Ух, так уж товарищ капитан, — засмеялся Черных. — Брось ты это, Лиса. Все в одном полку служим, товарищ младший сержант, — передразнил он её и снова улыбнулся.
Артиллеристы принадлежали к полковой аристократии. Жили они богато и дружно, одной большой семьёй, хозяйство их было поставлено на широкую ногу. Владели восхитительным алюминиевым чайником и огромной эмалированной кастрюлей, в которой варили себе необычайно вкусные супы из всего, что росло. А ещё пели артиллеристы так, что заслушаешься.