Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Открыть пакет она решилась только у своей землянки: там оказался большой офицерский сухпай. Это, конечно, было прекрасно, но… Без сил падая на постель, Машка решила, что больше никогда в своей жизни искать столовую не пойдёт.
Комментарий к Глава 15 Прошу прощения за долгое ожидание. :)
https://vk.com/missandea – всё время, пока пишется глава, я пребываю именно здесь, делюсь с читателями своими новостями, мыслями и идеями. У нас там своя, замечательная, очень тёплая атмосфера, так что добро пожаловать.
И спасибо, что вы со мной!
====== Глава 16 ======
Я рассказал бы тебе все что знаю,
Только об этом нельзя говорить.
Выпавший
Бог просто устал нас любить.
Сплин — Бог просто устал нас любить
Все тридцать семь лет своей жизни майор Иван Дмитриевич Ставицкий справедливо полагал, что вряд ли найдётся что-то страшнее войны. Война забрала у него всё: город Мурманск, красавицу-сестру Катю, её мужа и крохотного младенца, которому даже не успели дать имя. Она забрала смысл его жизни, взамен щедро одарив виски серебряной краской.
Она забрала у него единственное место, куда можно вернуться, — его дом, и сделала им маленький пятачок земли, местоположение которого менялось едва ли не каждый день. Сейчас дом майора Ставицкого простирался от южного берега реки Хор до деревни Полётка; семья майора Ставицкого насчитывала две тысячи триста пятнадцать человек и именовалась четвёртым полком сто тридцать пятой мотострелковой дивизии.
Майор Ставицкий никогда никому не жаловался, не рассказывал о своих бедах, да и кажется, вовсе не мучился ими. В конце концов, здесь у каждого второго кто-нибудь да погиб. Он был человеком спокойным, холоднокровным, уравновешенным: никогда не вскрикивал, не пугался, даже вдыхал и выдыхал он в минуты опасности не громче и не тише, чем нужно, а именно так, как положено. Просыпаясь по ночам от одного и того же сна, он не дёргался и не вскакивал. Просто открывал сухие глаза и долго-долго смотрел в потолок.
Майор Ставицкий спал нечасто, но если спал, то в неспокойные ночи, когда вражеский огонь был особенно силён и жесток, снилось ему всегда одно и то же. С высоты птичьего полёта он видел широкую серую трассу и на ней сотни людей с чемоданами, узлами, рюкзаками и сумками. Некоторые шли вперёд, потеряв надежду поймать машину, некоторые сидели на траве. Дети плакали, цепляясь за ноги матерей, и далеко-далеко за их спинами клубами поднимался страшный чёрный дым: там горел город.
Среди упрямо шагавших вперёд людей майор Ставицкий неизменно всего на секунду различал свежее, молодое лицо Кати и маленький свёрток у неё на руках. Катя улыбалась кому-то, махала рукой, а потом поднимала кверху, прямо на майора, глаза. Мгновение казалось, что она хочет улыбнуться, но потом Катино лицо искажалось ужасом — и серое полотно трассы вместе с людьми взлетало на воздух, рассечённое ровными светящимися линиями трассирующих пуль.
Майор Ставицкий открывал глаза.
Ничего страшного (да и особенного) в этом сне не было. Ставицкий уже так привык к нему, что, всякий раз закрывая глаза, с тихой покорностью ожидал, когда же перед ним возникнет серый асфальт. Пока однажды — в ночь на первое мая, он запомнил это надолго — ему не приснилось другое.
Видел майор Ставицкий всё ту же дорогу и всё тех же людей, только вместо Кати на него вдруг подняла глаза другая девушка, совсем девочка. Её вздёрнутый нос был усыпан крупными веснушками, словно горошинами, светло-русые короткие волосы, выбившиеся из-под камуфляжной кепки, развевались на ветру. Девушка подняла на него светлые-светлые детские глаза и вдруг отчаянно закричала. И впервые майор Ставицкий ощутил, что нельзя, никак нельзя оставить эту девушку одну на дороге, нужно же сделать что-то, нужно протянуть руку! Он рванулся откуда-то, потянулся… Трасса и девушка взлетели на воздух.
Майор Ставицкий
Он быстро сел на лежанке, тряхнул головой, опустил лицо в ладони. Прислушался. Тихо завывали вражеские орудия, едва слышно ухали снаряды на правом фланге у Черных. Пристреливаются, гады. Всё в порядке. Всё как обычно.
И ничего… ничего с этой девушкой случиться не могло. В первые же дни после приезда снайперов он лично велел Колдуну их пока не трогать. Пусть окопы копают, позиции себе готовят на случай наступления, прибираются, подшиваются — работы хоть отбавляй. Навоюются ещё.
Всё, конечно, будет нормально, и всё-таки какая-то смутная тревога подтачивала душу майора Ставицкого. Слишком уж широко были распахнуты эти детские, трогательные голубые глаза. Он встал, быстро накинул на плечи китель (полностью Ставицкий не раздевался никогда), проверил ПМ*, сунул ноги в берцы и шагнул в прохладу майской ночи. Рядовой, стоящий в карауле, козырнул ему, быстро приставив ногу к ноге, и снова замер. Тихо, стараясь никого не тревожить и не отрывать от дел, майор Ставицкий зашагал на восток.
Он любил эту природу, любил свой полк, любил восточный ветер, приносящий солёный запах Тихого океана, находящегося всего в сотне километров отсюда. А ещё он, кажется, любил Машу Широкову.
Майору Ставицкому стукнуло тридцать семь, его виски были совсем белыми, а лоб прорезали некрасивые, тяжёлые морщины. Несколько лет назад его жена умерла. Во время первых бомбёжек он потерял сестру и племянника. Его дом — четвёртый мотострелковый полк, майор Ставицкий — взрослый, серьёзный человек, ответственный за жизни двух тысяч людей, дел у него столько, что сомкнуть веки удаётся на несколько часов раз в два-три дня.
Он без памяти, словно четырнадцатилетний подросток, влюблён в девятнадцатилетнюю светленькую девчушку, и от этого никуда не деться. Майор Ставицкий, гроза дивизии, в глаза которому опасаются смотреть даже офицеры, сам стыдливо отводит взгляд от невысокой гибкой фигурки младшего сержанта Широковой, мучительно краснея и сердито кашляя.
И как это так получилось, он понятия не имел. Как так вышло, что в первый же день их приезда, в апреле, рассматривая строй, выловил он глазами именно её, Машину, несуразную фигурку, именно её лицо с какой-то смешной гримаской. Как так получилось, он не знал, но стоило ему услышать тоненькое, сказанное совершенно не её голосом «младший сержант Широкова», как внутри что-то дрогнуло и оборвалось. Глядела Маша на него тогда испуганным, немигающим от ужаса взглядом, и в серых глазах её отражалось небо.
Жизнь потом снова вошла в свою колею, неторопливо покатилась, поскрипывая, точно несмазанный обод, день за днём. К девушкам-снайперам и полк, и майор Ставицкий привыкли, тем более, что были они довольно толковыми и серьёзными — все, кроме Маши. Сержант Сомова чем-то напоминала Ставицкому Рутакову: те же постоянная забота и затаённая грусть покоились в морщинках её лба. Ланская и Осипова, несмотря на своё хрупкое, на первый взгляд, телосложение, оказались очень выносливыми и упёртыми. Бондарчук, хоть и производила впечатление легкомысленной и поверхностной, работала за троих и таила где-то в глубине глаз тяжёлую печаль. Во взгляде Соловьёвой, ещё более, пожалуй, упёртой, чем все, сквозило постоянное напряжённое ожидание и вечное зудящее беспокойство. Должно быть, вестей от кого-то ждала. Иногда майор издали смотрел на неё, усмехался и думал: эта-то, если выживет, то переживёт. И смерти переживёт, и даже если одна в целом свете останется круглой сиротой, всё равно в себе силы найдёт и выкарабкается. Такие всегда выкарабкиваются. Только дожить бы ей.