Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Хорошо! — хором ответили все втроём.
— А сейчас будет ещё лучше! — воскликнула Валера и вытащила из сумки несколько маленьких конвертиков. — Так, танцевать сегодня будем?
— Давай быстрее, Валерочка!
— Ну, хорошо. Маше, — принялась она раздавать конверты, — Вика, твоё… Тане… Да ты богачка, три конверта! И вот ещё для Насти, положу ей на постель. И мне!
Греясь у печки, Таня с замиранием сердца открывала только что полученные письма. Одно было фронтовое, от Марка, другое — домашнее, полное заботы, милых, мирных новостей: Вика сдала экзамены в музыкальной школе,
Марк писал коротко, криво: времени, видно, совсем не было. Указал номер полевой почты, обещал скоро написать ещё.
Непривычный серый конверт пришёл и из Санкт-Петербурга. Таня, не в силах сдержать счастливой улыбки и набежавших на глаза слёз, читала, что Сашенька папиными стараниями растёт и толстеет не по дням, а по часам, умеет читать почти все слова и уже почти не дичится ни папу, ни Ригера. «Часто вспоминает тебя, — писал папа, — спрашивает, когда Таня придёт за ней и заберёт к себе жить. А на днях, представляешь, тащит мне какой-то затёртый альбом. Нашёл я там твою карточку и карточку л-та Калужного А. А. Очень она эти фотографии бережёт».
Таня на секунду оторвалась от чтения, прижала замасленные мятые конверты к груди, улыбнулась, обернулась на девчонок: они читали взахлёб, и у каждой на губах играла завораживающая, счастливая, дрожащая улыбка. Рут хмурилась, не смотря вокруг, и ожесточённо тыкала иглой толстую ткань кителя.
— Смотри, Лисёнок, смотри, — Валера порывисто села на Танину лежанку, сверкнула счастливыми глазами, возбуждённо показала неровные прыгающие буквы письма. — Миша пишет! Живой! Смотри, смотри, медаль Жукова ему дали… Вот! «За отвагу, самоотверженность и личное мужество, проявленные в боевых действиях при защите Отечества и государственных интересов Российской Федерации». Он, Лисёнок, представляешь, очень какую-то важную задачу разведывательную выполнил. Ах, Таня, как же хорошо-то… Как жить хорошо! Да? Правда?
Таня засмеялась, сама не зная чему, и обняла Валеру.
— Очень хорошо!
— А мне, девочки, ничего сегодня не было? — спросила Надя, входя в землянку и с одного взгляда заметив письма в руках подруг и общее радостное возбуждение.
Скоро уж девять месяцев, как без вести пропал Надин муж.
— Тебе завтра будет, — ответила Таня. — Вот увидишь. У меня предчувствие такое.
— Смотри же, чтобы было! — Надя шутливо погрозила ей пальцем и улыбнулась, но тяжёлая морщинка между её бровей не разгладилась. — Ну, девочки, расскажите мне ваши новости, раз уж у меня своих нет.
И они, усевшись у огня, принялись снова и снова перечитывать друг другу домашние письма.
Тане по-прежнему изредка, когда вражеские орудия грохотали особенно громко, снился серый гладкий бок бомбы с чёрными-чёрными крупными буквами «Flatchar’s industry».
Вот и сейчас она проснулась, чувствуя холодные капли пота на лбу. Несколько секунд смотрела по сторонам, привыкая к темноте. Сосчитала девчонок: Валера спала напротив, подложив под голову обе руки и съёжившись, Машка, по своему обыкновению, дрыхла, широко раскинув
Тянуться к Валериным часам было неохота, но, судя по сероватому сырому воздуху, приближалось утро. Пора, стало быть.
Таня быстро села, опустив ноги в берцы. Пощупала карманы. Вынула и положила на стол несколько наскоро написанных вчера вечером писем: маме, папе, Сашеньке и Антону. На случай, если сегодня она не вернётся.
При слове «Антон» мозг лихорадочно заработал, снова тревожа в Тане привычное беспокойное чувство, но на этот раз она сразу же оборвала себя. Нет, не сейчас. Обо всём этом она подумает потом — если вернётся. А если нет — на то эти письма и были вчера написаны.
Услышала за собой шаги, обернулась и увидела Колдуна, уже одетого и собранного. Он внимательно окинул глазами землянку, остановился на Тане.
— Встала? Хорошо. Начало четвёртого, пора. Сныть буди.
Таня быстро растолкала сонную Машку, вместе с ней нехотя поела холодный вчерашний суп, поцеловала спящую Валеру в лоб, оставив свои письма у неё на лежанке, накрыла её тем самым грязным ватником, пропахшим кострами и чьим-то потом, завязала тесёмки плащ-палатки на шее, взяла в руки остывшую винтовку. Ещё раз уже на пороге оглянулась на уютную землянку, будто хотела впитать в себя каждую чёрточку, каждую деталь. Шагнула в предрассветный сумрак.
Дул неприятный ветер, какой бывает только в последний час ночи, и кое-где под ногами уже появлялась роса. Всё вокруг было тихо, и лишь изредка на востоке то там, то здесь трепетал неровный свет американских осветительных ракет, бледнеющий на фоне чуть посветлевшего неба.
У землянки они стояли вчетвером: Колдун, Рут, Сныть и Лиса. Зябко кутались в плащ-палатки, изредка перебрасывались двумя-тремя словами. Колдун то и дело почёсывал шапку соломенных волос и поглядывал на часы. Таня мёрзла. Рут стояла прямо, будто в карауле, и пристально глядела на восток. Машка зевала.
— С Богом, пора, — негромко сказал Колдун. — Сверим часы, Рутакова.
— Три тридцать три.
— Тридцать две. Спешишь, как всегда. Задача ясна? — он внимательно поглядел на Рут и на Машу. — Дальше семьдесят шестого не ходите.
В больших, серых, уставших глазах Колдуна вдруг вспыхнул блуждающий злой огонёк. Он исподлобья посмотрел на Рут. Рут — на него, и в её обычно строгом и спокойном взгляде вдруг тоже почудилась Тане небывалая загнанная злоба.
— Рано или поздно прикончим этого гада, — тихо проговорила Рут сквозь зубы. — Гонсалес не бессмертный. Не волнуйтесь об этом, товарищ прапорщик.
Несколько секунд Колдун стоял молча, низко опустив голову. Потом кивнул резко, повёл плечом.
— Ну, с Богом. Удачи. Лиса, не отставай.
Жестом пригласил Таню следовать за собой и быстро пошёл по мокрой траве в сторону леса, за которым находилась передовая. Рут, сердито ухватив Машку за рукав, повела её на юго-восток. Маша ещё несколько десятков метров оборачивалась, весело показывая Тане руку с сине-зелёной фенечкой и лопоча что-то про лесных духов.
— Куда идём, товарищ прапорщик? — спросила Таня, догнав Колдуна.