Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Одна Маша Широкова была непонятна опытному глазу майора Ставицкого. Вечно она корчила какие-то рожицы, несуразно махала руками, громко говорила и пела ужасно — и всё-таки было в ней что-то такое, что не позволяло майору отвести от неё глаз и перестать за неё беспокоиться.
Он шёл на восток, осторожно спрыгивая в траншеи и так же осторожно выбираясь из них, обходил невысокие насыпи землянок, окидывал внимательным взглядом укрепления и позиции, мысленно напоминая себе, где что нужно подправить, починить, замаскировать. Погода установилась сухая и тёплая, и, если слухи не врали, в ближайшие дни американцами будет предпринято наступление. Разведка ещё не докладывала официально,
— Громов, глядите, у вас окоп совсем пополз после дождей, как машины будете выводить? Чтобы к утру всё поправили, — на ходу бросил он знакомому офицеру, и тот быстро скрылся в землянке.
Майор Ставицкий любил выходить из своего блиндажа ночью и тихо, неторопливо прогуливаться по вверенной ему территории. Он смотрел. Он слушал. Наблюдал за ночной, почти невидимой, но от этого не менее кипучей и оживлённой жизнью полка: вот где-то вдалеке, у леса, неслышно промелькнул чёрный борт машины, и к нему тут же, точно муравьи, потянулись солдаты, чтобы разгрузить боеприпасы или еду. Вот где-то на левом фланге зашуршала земля, несколько раз стукнули о что-то твёрдое лопатки — роют и поправляют окопы. Вот на батарее, замаскированной чуть восточней, в прилеске, взлетели вверх несколько сигнальных ракет, тихонько разорвался боеприпас — это Черных и Гузенко пристреливаются, готовясь к наступлению. Вот справа от него, шагах в десяти, у кромки леса промелькнула едва заметная тень, тряхнула недлинными волосами…
— Стой, кто идёт? Стоять, я сказал! — сиплым от холодного ночного воздуха голосом медленно проговорил он. Мгновенно выхватил из кобуры новенький ПМ. Тень замерла, будто вкопанная, но промолчала.
— Кто идёт? — повторил он.
Майор Ставицкий так привык убивать, что, пожалуй, без всякого колебания нажал бы на спусковой крючок в следующую секунду, если бы человек испуганно не пропищал тоненьким женским голосом:
— Ой, не стреляйте, пожалуйста, товарищ майор, это я. Я, честное слово, не хотела, вы только не стреляйте в меня!
Ещё несколько секунд Ставицкий разглядывал верхушку головы Маши Широковой в тонкую прорезь прицела. Потом глубоко вдохнул, ощутив почему-то лёгкую в пальцах дрожь. На мгновение прикрыл глаза. Мог бы и убить.
А Маша так и замерла на месте, даже не думая подходить. Когда майор подошёл к ней сам, она сделала пару осторожных, маленьких шажков назад, боком. Наконец-то вышла из-под дерева, и её лицо щедро осветили растущий месяц и краткие вспышки далёких ракет.
Майор Ставицкий молчал, разглядывая совсем детское лицо с подрагивающими золотистыми ресницами и неровными дугами светлых бровей. Маша косилась на него, нелепо вытаращив глаза, и кусала тоненькие губы. Спину она держала прямой, как иголка, руки вытянула по швам, но стояла всё равно криво, всем корпусом отклоняясь в сторону от майора и едва не падая.
— Оно само, товарищ майор! — пискнула она. — Я, честное слово, ничего не трогала!
— Что? — нахмурившись, переспросил он.
— Что? — Маша ещё шире распахнула глаза, снова покосилась на него.
С их приезда прошли какие-то три недели — срок для фронта небольшой. Но её лицо сильно изменилось с тех пор, как майор увидел его тогда, на самом первом построении. Румяные щёки утратили свою округлость, подбородок стал будто острее. Длинные, до лопаток, русые волосы, отливавшие на солнце золотом, она состригла первая, обнаружив у себя вшей; теперь её волосы доходили до ушей и забавно топорщились в обе стороны, зачастую падая хозяйке на лоб.
Но взгляд у неё остался тем же. Майор Ставицкий всё время подмечал, издали разглядывая её. Смотрела Маша Широкова
— Опять бродишь по ночам? — негромко спросил он. Сразу же мысленно себя проклял: всё не то, потому что посмотрела на него Маша совсем уж испуганно, отклонилась ещё чуть-чуть и едва не упала.
— Никак нет!
Майор помолчал ещё. Вздохнул. Ну, почему она так боится? Почему даже посмотреть на него не может без тупого деревянного страха в глазах? В сжатых пальцах правой руки Маша держала пучок какой-то травы и старательно прятала его за спину. Он было хотел спросить, что это она таскает, но решил совсем уж не пугать её и поэтому просто вздохнул.
— Идём, провожу тебя до землянки. Нельзя здесь бродить, понимаешь? Тебе просто везёт, что не натыкаешься на разведку или засаду.
Маша обладала какой-то удивительной везучестью и невезучестью одновременно. Она то и дело падала во всевозможные канавы, вываливалась в грязи, царапалась обо все в округе кусты, но всегда с какой-то удивительной ловкостью обходила разведку и посты, обманывала солдат и офицеров. А ещё Бог, кажется, обделил её многими талантами (пела она особенно ужасно), зато наградил самым полезным на войне — умением находить еду.
Однажды железную дорогу основательно разбомбили, и на её починку потратили около недели. Еда напрочь перестала поступать в полк, люди днями не держали во рту не крошки, голодали, злились, мёрзли. Поздним вечером дождливого, противного дня майор Ставицкий, промокший и усталый, шёл к себе в блиндаж с батареи. Увидел огонёк в девчачьей землянке, решил ненадолго зайти. Снайперы сидели и, вопреки всеобщему унынию, оживлённо о чём-то болтали. При виде него вскочили, разулыбались, пригласили за стол. Майор удивился, но присел. А через несколько минут в землянку ввалилась вымазанная в грязи с ног до головы мокрая Маша с огромной коробкой консервов в руках. «Я же говорила, что найду!» — заявила она, сияя счастливой улыбкой. Майор Ставицкий душу готов был продать, чтобы любоваться этим светом подольше, но тут Сомова обратилась к нему: «Видите, товарищ майор, наша Маша всегда что-нибудь да принесёт». Тут Маша увидела его, уронила ящик на пол и быстро отвела глаза.
Они уже почти пришли, миновав блиндажи разведчиков и артиллеристов, когда она споткнулась о какой-то корень и выронила из рук свою траву. Тут же охнула, присела, стала лихорадочно шарить по земле, собирая тонкие стебли. Майор тяжело вздохнул и присел рядом, повертел в пальцах собранные травинки, протянул ей. Маша несколько секунд смотрела на него с опаской, потом всё-таки взяла — осторожно, чтобы не дотронуться до его руки — и вдруг покачнулась, болезненно зажмурилась, подавшись вперёд, чуть не упала с корточек на коленки, судорожно схватилась за его вытянутую ладонь.
У майора похолодело внутри абсолютно всё: так падали вперёд люди, которым пуля попадала между лопаток. Но спустя мгновение Маша открыла глаза, глубоко вдохнула, нахмурилась, помотала головой.
— Я не спала совсем… — пробормотала смущённо. — Не знаю, закружилось…
А он… он даже двинуться боялся. Потому что тёплые тоненькие пальцы цеплялись за его широкую ладонь. Тёплые. Машины.
Она вдруг подняла взгляд с земли на их сцепленные руки. Зрачки расширились, губы раскрылись. В ту же секунду из ладони майора Ставицкого пропало спасительное тепло.