Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
– Ага, что-то вроде второго отца, - фыркнул он, ощущая зудящее беспокойство в груди. Чувство, что время утекает. Тут же одёрнул себя.
– А вы-то кем ей будете?
– Что-то вроде первого, - он бросил быстрый и строгий взгляд на Антона.
– Полковник Ронинов, и я спрашиваю у вас: где моя дочь?
– Прямо сейчас мы пытаемся… - примирительным тоном начал Назар. Антон не умел так. И не ради Соловьёвой ему учиться.
– Чёрт её знает, - фыркнул он. Максимально безразлично. Не обращая внимания на быстро колотящееся сердце.
На
Ещё раз взглянул на Ронинова. Чуть ниже него самого, широкоплечий, спокойный, уверенный. Волосы тёмные, почти чёрные, а на висках совсем седые, взгляд, хоть и строгий, но какой-то знакомый.
Нет.
Нет-нет-нет.
Не сравнивай. Даже не думай.
Высокий, гораздо выше Ронинова и Антона (наверное, потому, что Антону только-только исполнилось семь), человек входит в просторный, залитый светом дом. На нём тоже китель ФСБ, но он не хмурится, только улыбается молодой женщине в белой кофточке с голубыми кружевами. Берёт на руки Антона, смеётся, разглядывая синяк под его глазом, отмахивается от причитаний жены. «Он же мальчик, Милочка, - говорит он и снова смеётся.
– Ну какой парень растёт без драк».
Спустя десять лет взгляд его меняется. Он и сам меняется: седеет и стареет. Год, кажется, идёт за пять. Отец смотрит бесчувственно и тяжело. Губы искривлены. «Ты же помнишь», - говорит он. Антон кивает, потом качает головой и хочет возразить, но отец снова сжимает губы, отводя усталый взгляд: «Если ты сделаешь это, я не желаю больше никогда видеть тебя».
– Ригер, есть что-нибудь?
– рация характерно зашипела и ожила, заговорив с немецким акцентом.
– Пробили всю информацию по Верженской, ничего важного не нашли.
– Тогда на кой чёрт связываться со мной? Копайте, копайте дальше!
– Дмитрий Владимирович, только что засекли последний сигнал в районе Пятой Советской.
– Это центр, - выдохнул Антон.
Назар резко поднял глаза. Ронинов обернулся к нему. Всё они понимали без слов. Бьют всегда по центру.
– Узнай, что там разрушено, - коротко сказал её отец.
– Шавки Харренса могут быть там?
– Они могут быть везде, - устало отозвался немец.
– Хочешь сказать, что я не могу поехать?
– горько усмехнулся Ронинов.
Почему-то Антон сразу понял, что не из трусости.
– Хочу сказать, что вы не поедете, если не хотите подвергнуть опасности свою дочь, - тактично поправил Ригер и отключился.
Несколько секунд Ронинов молчал, поджав губы, а потом снова нажал на кнопку приёма.
– Ригер, отправь на Советскую кого-нибудь из наших, тех, кто ещё не светился. Выбери сам, - он вздохнул устало, приложив руку к виску.
– Проследи за всем, чтобы толковый был. Пускай с машиной подъезжает. Антон Александрович
Он не успел возмутиться. Даже руки в привычные белеющие кулаки сжать не успел. Потому что Ригер сказал:
– Есть. Мы… я хочу сказать, Дмитрий Владимирович, на Пятой Советской почти всё разрушено. Отследили всё, что смогли. Ваша дочь, похоже, была в здании польского консульства. Оно не уцелело.
Он не мёрз от холодного ночного ветра, наверное, даже наоборот. Антон расстегнул ворот бушлата, выходя из машины, так, чтобы ледяные порывы касались горячечной кожи. Может, хоть это остудит её. И его мозги.
– Эй. Эй, слышишь?
– Назар настойчиво тронул его за плечо, и Антон обернулся. Глаза Назара, тёмные, большие, смотрели тяжело и настойчиво.
– Всё в порядке, Тон. Мы найдём её.
– Да, - как-то бестолково ответил он, опуская ладонь на руку Назара.
– Да, мы…
Ему так хотелось сказать «спасибо». Просто до бесконечности. Но язык леденел.
– Я понял, - тяжело усмехнулся Макс.
– Тони.
Улица превратилась в дымящееся крошево, практически всё было оцеплено ментами и бригадами по расчистке. Как здесь вообще можно было что-то понять или откопать?
Соловьёва где-то там - эта мысль впервые ударила его так, что едва не подкосились ноги. Антон, конечно, знал, но Соловьёва была чем-то далёким и абстрактным, тем, что просто нужно вытащить за подмышки, сдать папаше, доложить в штаб. И забыть. Можно и дальше острить, кривиться и разговаривать сколько угодно.
А теперь она где-то здесь.
Сержант, который довёз их, показал полицейскому корочку, и их пропустили. В нос Антону тут же ударил резкий запах взрывчатки и покрошенного бетона. Такое ни с чем не спутаешь. Это и есть посольство.
Перед ним была огромная чёрная груда обломков. Обгоревшие плиты, какие-то деревяшки, резкий, тошнотный запах пластмассы, крики рабочих. Сержант судорожно, не глядя набирал что-то на мобильном телефоне. Антон обернулся: рядом с иконкой - цифра (16).
– Сомнительная перспектива, - еле слышно сказал Назар за спиной. Антон качнул головой.
До неё не дозвониться. Не добраться.
Нет, нет.
Она жива. Уж такие тупицы, как Соловьёва, такие назойливые нелепые идиотки всегда остаются живы, это ужасный, вечный - и Господи, пожалуйста, хоть бы он работал - закон природы.
Антон сглотнул, оглядывая разрушенное здание ещё раз.
– Даже снаружи всё более чем нехорошо, - сказал жилистый пожилой мужчина в ярко-оранжевой жилетке.
– Я начальник смены. Уже обо всём знаю, там мог остаться и ещё кто-то. Искали с собакой, нашли двоих в разных местах. Копаем уже три часа, но разобрать тяжело.
Антон бросил взгляд на наручные часы. Час ноль шесть. Значит, Соловьёва там - если она ещё там - уже около пяти часов. Чёрт. Чёрт.
Выхватил телефон у сержанта и, не спрашивая, перелез через вторую оградительную ленту.