Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Таня думает, что ей это снится, и вообще-то пусть снится дальше, потому что ей вдруг становится так спокойно и тепло, что никакое снотворное больше не нужно. Она, бросая взгляд на настенные часы (половина первого), закрывает глаза и проваливается не в лёд, а в мягкий тёплый покой.
Когда в половине третьего она видит перед собой серый гладкий бок с надписью Flatchat’s industry, то резко вскакивает, но не может даже вдохнуть, не то что закричать.
Калужный стоит у тёмного окна и оборачивается на шум, несколько секунд глядит напряжённо, устало, потом
– Едем домой, Соловьёва.
====== Глава 9 ======
Иногда я мечтаю, чтобы мы были незнакомцами,
и тогда бы я не знала твоей боли.
Но если бы я уберегла себя от опасности,
внутри всё равно была бы эта же пустота.
Birdy — No Angel
Flatchar’s industry, буквы рябили в глазах, увеличиваясь всё больше и больше, затмевая всё вокруг, сверху посыпалась штукатурка, и она увидела её, падающую, будто в замедленной съёмке, а потом всё взорвалось.
Таня резко выпрямилась, не до конца понимая, что происходит. Несколько секунд дышала глубоко (старалась), тщательно подавляя хрипы. Спрятала лицо в ладони, снова и снова наполняя лёгкие чистым воздухом. Она твердила себе, что в нём нет бетонной крошки, нет пыли, и уж тем более никакой бомбы рядом нет и не может быть. Это помогало через несколько секунд.
Таня не знала, почему не кричит. Каждый раз, просыпаясь от оглушительного взрыва в своей голове, она готова была орать до разрыва связок, но вместо крика вырывался полузадушенный хрип, а чаще не получалось произнести вообще ничего. Сухие губы как будто каменели, и всё, что она могла, — сидеть и дышать, положив одну руку на всё ещё ноющие рёбра и глядя в потолок.
Несколько дней назад она всё же нашла в себе силы побывать на Волковском кладбище. Верина могилка была такой беленькой, маленькой и незаметной, что Таня не сразу нашла её. А когда нашла, не смогла даже заплакать: горло будто сжимало тисками. Так, как когда-то его брезгливо сжимал Калужный.
У камня стоял худощавый молодой человек с волосами до плеч. Он странно посмотрел на Таню, неуверенно замершую метрах в двух от него, и чуть улыбнулся ей.
— Что, тоже сюда? — спросил он, поводя плечами. Таня кивнула, засовывая руки поглубже в карманы шинели.
— Я правда думал, что у неё другая фамилия… — протянул он, всё так же улыбаясь, и Таня только тогда взглянула на надгробие: «Вера Витольдовна Волошина»
— Да, она была известна больше под фамилией Верженска, — кашлянув, тихо сказала она. — А Волошина — это от мужа.
— У неё был муж?
— Нет, — невпопад ляпнула она.
— Якуб Кнедлик, — парень дружелюбно протянул худую руку. — Я, признаться, даже не был как следует знаком с мисс Верженска.
— Я, признаться, в общем-то тоже, — задумчиво ответила Таня, осторожно пожимая тонкие, будто музыкальные, пальцы и думая, что, вообще-то, Вера так и осталась для неё неразгаданной.
Якуб Кнедлик умер через два дня: оказалось, он был болен раком, как и Вера. Опухоль разрушила стенку какого-то сосуда, возникло сильное кровотечение — и всё.
Иногда
Тане было восемь, когда однажды она, слушая, как мама читала Рите какую-то русскую народную сказку, где неутешная невеста, оплакивая погибшего жениха, в конце умирает от тоски, заявила:
— Умереть от тоски нельзя.
Французский язык ни в какую не хотел делаться, Таня в упор не понимала, как спрягать дурацкие глаголы первой группы, мама не могла ей помочь, потому что читала Рите, которая не желала засыпать без сказки, и Таню всё безумно раздражало. Она была готова спорить со всем и вся.
— Можно, — упрямо протянула Рита.
— Нельзя.
— Можно!
— Нельзя! Лежи и молчи. Спи уже. Мам, ну когда она заснёт? — Таня надулась.
— Таня! — сердито нахмурилась мама.
— Можно, — снова упёрто повторила Рита.
— Ну и как? — Таня кривилась, отложив тетрадку.
— У человеков есть сердце…
— Людей, — поправила мама, и Таня показала своей новоявленной сестре язык.
— Есть сердце, и в нём есть кусочки, — заявила Рита.
— Какие кусочки? — Таня фыркнула. — Не придумывай.
— Их двадцать!
Двадцать в Ритином понимании считалось самым привлекательным числом. Больше всего на свете Рита мечтала о том моменте, когда ей исполнится двадцать: уж тогда-то она, наконец, станет похожа на куклу Барби, которую ей в прошлом месяце подарила мамина подруга, тогда у неё обязательно вырастут блондинистые волнистые волосы, а глаза поголубеют.
— И когда кто-то умирает, то один кусочек сердца тоже умирает. А потом они умрут все, и тогда — раз, и человек тоже умрёт. Понятно? — Рита скривилась, показывая Тане язык.
— Непонятно! — передразнила Таня, снова берясь за ручку.
— Девочки!
Вера Верженска забрала у неё один кусочек. Сколько осталось? Девятнадцать?..
Тем же вечером она сидела рядом с Сашей, как-то особенно опрятно одетой. Тане подумалось, что так оно и должно быть. Саша притащила ей свой затасканный кроваво-красный альбом, сквозь бархатную истёртую ткань которого уже проглядывал картон, и распахнула его, сияя. Ей ни о чём ещё не говорили.
Таня не знала, что делать. Вера ведь просила её в тот самый день.
— Ну, кто это, ты ведь и сама знаешь, — Таня улыбнулась (потом она всё думала, как это у неё получилось), указывая на фотографию весёлой, чуть полной женщины в ярко-зелёном платье.
— Нет, ты скажи! — Сашенька смеялась, запуская острые передние зубы в бронебойный пряник из столовки.
— Это тётя Лиза, прекрасная тётя, — Таня кивнула и глупо уставилась на детское личико с полненькими щёчками. И как они могли оставаться такими после того нещадно малого количества еды, которое получает этот бедный ребёнок? Рёбра горели ужасно, но сейчас ей казалось, что на них давит что-то изнутри, давит болезненно, тем самым комом, который недавно стоял у неё в горле. Полчаса назад воспитательница просто сказала ей: «Мы написали её тёте. В ближайшее время Саша поедет в Екатеринбург».