Диверсия без динамита
Шрифт:
отрубили горячую воду), Барсуков нашел в шкафу ненадеванные трусы в скромный
горошек, облачился в выходную тройку, нацепил черные шпионские очки и через
полчаса второстепенными улицами вышел на указанный в повестке адрес.
Достопечальное лечебное учреждение размещалось в приземистом тенистом
домике веселенького вида о двух этажах. В распустившихся деревьях звучали
пернатые, по тротуару, сталкиваясь, бежали люди, на крылечке, задирая
прохожих, стояли и покуривали
видимости квалифицированные проститутки. Оробевшему Барсукову вдруг
мучительно захотелось курить. А что здесь такого? И Семен Иванович подошел к
представительницам группы риска и необоснованно игриво спросил:
— Девчоночки, сигаретой не угостите?
— Может, оставить? — отозвалась одна сиплым голосом и подмигнула бойким
накрашенным глазом.
Барсуков машинально подмигнул в ответ, но вовремя опомнился и смешался.
Девицы безжалостно засмеялись, а Барсуков, пугаясь внимания прохожих,
открыл голубую дверь и с похолодевшим животом вошел во внутренние покои.
Освоившись с полумраком, который скорее усугублял, чем рассеивал скудный свет
желтой лампочки, Семен Иванович увидел окошечко-амбразуру, около которой
громоздилась небольшая очередь. «Регистратура» — понял Барсуков, — мне не
сюда. Он со смущенной душой прошел дальше по светлому коридору, увешанному
профилактическими плакатами, ища глазами девятый кабинет. И первыми, кого
Барсуков увидел у искомого кабинета, были сидевшие под портретами членов
Политбюро и о чем-то мирно беседовавшие его сослуживцы мэнээсы Васин и
Выдрин. Напротив располагались подчиненные Барсукова Посметный и Загорулько,
у стены стоял шофер директора Алахвердиев и, нервно дергая себя за усы,
исследовал красочный санбюллетень, озаглавленный коротко и страшно:
«Сифилис». Грудь его тревожно и хрипло вздымалась.
Появление Барсукова вызвало у присутствующих нездоровое оживление и
горестный смех. Парализованный встречей, он покраснел и, окончательно
смешавшись, что-то забормотал о стригущем лишае, который здесь прижигает.
— Все мы здесь с лишаями, — с сарказмом согласился Посметный, и лицо его
стало скорбным, как у человека, играющего на скрипке «Мелодию» Глюка.
А когда Семен Иванович занял очередь и присел на свободный стул, Посметный,
злобно сопя, поведал:
— Такие вот, Семен, бляха муха, дела. Пока ты в Гурьев в командировку
летал, Мокрицыну — эту бочку для спермы, выявили. Теперь всех сюда таскают.
— Что? — облегченно сказал Барсуков и почувствовал огромное человеческое
счастье. С Мокрицыной он ничего не имел, так как она была соседкой его тещи
Полины Марковны
— Да, да! — возбужденно подтвердил Загорулько. — Двадцать четыре человека,
а ведь всего полгода работает у нас, Рустамчик, — он кивнул на Алахвердиева,
— уже кинжал на нее наточил. Зарезать грозится. Всех, кто был, кто не был,
сдала. А я так думаю, если не помнишь с кем, так надо записывать.
— У меня от этих уколов вся задница отнимается, — пожаловался Выдрин и,
вспомнив, добавил, — и баба меня еще из дома выгнала. Сейчас на кухне у
Васина сплю. И, главное, выпить нельзя. А к нам вчера, как нарочно, спирт
привезли для осциллографов. Пей, не хочу. Прямо подлость какая-то. Одно к
одному.
Счастливый Барсуков поддакивал, рассказывал аналогии из жизни знакомых, в
нужных местах рассыпчато смеялся и чувствовал, что еще немного и он полюбит
свою тещу Хаврину Полину Марковну, а еще немного, то и жену — Барсукову
Валентину Егоровну.
Прекрасная все же штука — жизнь. Главное, до конца оставаться порядочным
человеком, а не предаваться скотинству, как его сослуживцы. И с этими мыслями
он принялся договариваться с Выдриным насчет спирта. Здоровье ему позволяло.
КРИМИНАЛИСТИКА
Жеребцов вышел на крыльцо и глянул окрест. За забором была
бесхозяйственность, гнило и догнивало. На западе красиво ослабевало солнце,
по улице разгонялся ветер. Было привычно, а потому хорошо. Жеребцов докурил
свое, вошел в избу, лег гудящими от пешеходной ходьбы ногами в сторону
телевизора и окликнул:
— Света, ну как там пельмени? Дадут сегодня пожрать бедному крестьянину?
Это шутил он так.
— Скоро, скоро. Уже запустила, — обнадежили из кухни.
— И чтоб с эссенцией было, — потребовал Жеребцов, мелко шевеля сплюснутыми
пальцами ног. Он ловил кайф. Мысли о покушать приятно согревали грудь.
«Тук, тук, тук», — вдруг прозвучало в дверь.
— Открыто, — разрешил Жеребцов и поменял проекцию на диване, садясь лицом
к дверям.
В избу с какой-то тяжелой торжественностью вошел сосед, местный участковый
Петька Скворцов. Его облик олицетворял государственность и долг.
— ! — обрадовался Жеребцов. — Петруха! Заходи. Садись, щас пельмени
будут. Пошамаем.
Скворцов на радость Жеребцова не ответил, а кхыкнул в грудь и, не узнавая,
осведомился:
— Жеребцов, 1954 года рождения, он же Геннадий, он же Васильевич, здесь
проживает?
— Здеся, здеся, — рассмеялся Жеребцов. Он думал, что это с ним так шутят.