Диверсия без динамита
Шрифт:
— Ты, Петьк, чего это? Какую-то дуру гонишь?
Скворцов напрягся:
— Я вам, Жеребцов, во-первых, не Петька, а гражданин начальник, и попрошу.
А во-вторых, собирайтесь, можно с вещами.
Жеребцов долго поглядел на Скворцова. Чего это с ним?
— Собирайтесь, подозреваемый, собирайтесь, — повторил Скворцов, акцентируя
повелительное наклонение.
У Жеребцова настроение стало постепенно поворачиваться в обратную сторону.
Как самогон жрать, так «Геныч,
пообещал:
— Вот хрен, что у меня попросишь. Понял? Развелось вас, каждый суслик... А
если еще твоя курица пестрожопая мне в огород лазить будет, я ее ушибу к
едрене матери.
— Думаю, в ближайшие десять лет вам будет затруднительно ее ушибать, —
нехорошо усмехнулся Скворцов. Скрипнув сапогами, он сел на стул и снял
фуражку.
Из кухни высунула растрепанную голову жена Светка.
— Здравствуй, Петь. Чего это вы тут? Ребенка мне разбудите.
— Вот забирать меня пришел. В наручниках или как, господин урядник? —
ерничал и глумился над Скворцовым Жеребцов. Ему, дураку, все не верилось.
Светка поверила сразу. Она знала мужа лучше, чем он сам себя.
— За что же, Петенька? — отреагировала она мгновенными слезами, и
Жеребцову: — Признавайся, скотина, что натворил. С Клюкиным, наверно?
— А я откуда знаю? — слезы жены сделали Жеребцова серьезным. — Вот у него
спрашивай.
— Он, Светка, сейф в РСУ оприходовал. Тридцать тыщ как щучка откусила, —
скупо объяснил Скворцов и вздохнул, то ли завистливо, то ли осуждающе.
Светка нашла задом табурет и села.
— И когда успел, — только и смогла сказать. Жеребцов несколько секунд
стоял с бестолковымиглазами и вспоминал, может, и было когда по пьянке. А
потом заспал и не помнит. Да нет, не могло быть такого ни с пьяным, ни с
похмелья. И он пошел в атаку:
– — Да ты что, Петька, вообще; что ли уже ку-ку? Какой сейф, какие тридцать
тысяч? Подумай своей бестолковой! — Жеребцов энергично постучал кулаком по
лбу.
— Там разберутся, — осведомленно отвечал на все Скворцов и поторапливал. А
напоследок сказал:
— У вас, Светка, вестимо, обыск будет, так ты убери в сенцах самогонный
аппарат. Это дело незаконное.
Светка, завывая, собрала бледному Жеребцову кой-чего из еды, махорки и так
долго висла на муже у ворот, что он тоже едва-едва не прослезился. Жене,
обступившим соседям он говорил, что обычно говорится в подобных ситуациях, —
это, мол, какое-то досадное недоразумение, что он будет жаловаться и писать,
и что сейчас не 37-й. С этими словами его посадили в «Уазик», чтобы отвезти в
район для
* * *
В райотделе было накурено, шумно, пахло кирзой и носками. В кабинете под
портретом «железного Феликса» за столом, заваленным папками и вещественными
доказательствами, сидел и устало смотрел на Жеребцова полнеющий блондин с
правильным и неподвижным выражением лица. Главной достопримечательностью
последнего был крупный нос с красными подозрительного происхождения
прожилками. Человек за столом с минуту мрачно разглядывал Жеребцова и,
наконец, значительно произнес:
— Так вот ты какой... Давно мы тебя ищем. Прямо с ног сбились. Чего же ты,
наворочал дел да и скрылся? Ну, проходи, проходи.
Жеребцов окончательно потерялся и на всякий случай покаянно повесил голову.
Следователь тем временем порылся в папках на столе и, бросая на Жеребцова
быстрые оценивающие взгляды, раскрыл одну, другую. Но понравилась ему третья,
и он углубился в содержание. Внезапно блондин захлопнул папку и оптимистично
заключил: «Дело ясное, что дело темное», а потом с пугающей мягкостью и на
«вы» сказал:
— Садитесь, Гунько. В ногах-то правды нет. Да, опять вы у нас, Гунько, и
опять по той же статье. На путь исправления так и не встали. Свобода, видно,
не для вас.
— Извините, я не Гунько. Перепутали, наверно, — робко возразил Жеребцов и
извиняюще улыбнулся, дескать, бывает. Ему захотелось закинуть ногу на ногу,
но он не решился и только непритязательно задвинул сапоги под стул.
— Ну, разумеется, разумеется, вы не Гунько, — с сатирическими интонациями
согласился блондин, — и, конечно же, не вы зарезали у лесопилки гражданина
Панихидина.
— Не я, — подтвердил Жеребцов, разом вспотев. Следователь
рассыпчато засмеялся. Жеребцов из солидарности тоже заулыбался и,
обнадеживая себя, подумал: «Видно, добрый мужик». Не опуская улыбку и
покачивая головой, следователь щелкнул авторучкой, нацелился ею на чистый
лист бумаги и разрешил:
— Ну, рассказывайте.
— Чего рассказывать-то? — с готовностью спросил Жеребцов и даже напряженно
вытянул шею. Он решил, что так будет лучше. Чем скромнее, тем лучше. Поэтому
лучше скромнее.
— Не хотите, значится, — с огорчением догадался блондин, помолчал и вдруг
сорвался на крик. — Я же тебя, подонка, как облупленного, знаю! Говори, сука,
ты убил Панихидина?! Ты?! Говори, ты?!
— Я... — начал съежившийся Жеребцов. Следователь радостно замер. — Я