Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)
Шрифт:
Въ конц концовъ вс были обрадованы счастливой встрчей плнника съ его братомъ, но было уже далеко за полночь, и вс отправились хоть немного отдохнуть до утра. Донъ-Кихотъ взялся охранять замокъ отъ покушеній какого-нибудь великана или иного негодяя, который, вздумалъ бы возмутить сонъ прекрасныхъ дамъ, ночевавшихъ въ замк, привлекаемый могуществомъ ихъ красоты. Вс — знавшіе рыцаря благодарили его за услугу, и кстати разсказали о его странномъ помшательств аудитору, что, конечно, не мало удивило послдняго. Одинъ Санчо, принужденный такъ долго не спать, былъ не въ дух, но за то онъ устроился потомъ лучше всхъ на збру своего осла, не предчувствуя, что часъ дорогой расплаты за нее уже приближался. Дамы ушли, наконецъ, въ свою комнату, мужчины улеглись какъ знали, а Донъ-Кихотъ, согласно своему общанію, вышелъ изъ корчмы и расположился на страж воображаемаго замка.
Заря едва занималась, когда дамы наши были разбужены, чудеснымъ голосомъ, раздавшимся вблизи корчмы. Он жадно стали прислушиваться въ нему, особенно Доротея, проснувшаяся раньше всхъ; — дочь президента, Клара Віедма спала еще возл нее. Никто не
— Мы слушаемъ его, сказала Доротея, и напрягая боле и боле вниманіе, она разслушала слдующій романсъ:
Глава XLIII
12
Палинуръ — кормчій въ поэм Виргилія.
Когда пвецъ оканчивалъ послдній куплетъ, Доротея нашла, что Клар стоило бы послушать этотъ прекрасный голосъ. «Извини, душа моя,» сказала она, слегка толкнувъ ее, «что я разбудила тебя, но я хотла доставить теб наслажденіе услышавъ такой обворожительный голосъ, какого теб не удастся быть можетъ услышать никогда.» Не разслышавъ, что говорили ей, полупробужденная Клара, протирая глаза, попросила Доротею повторить то, что она сказала. Доротея повторила, и Клара стала внимательно прислушиваться къ голосу обворожительнаго пвца, но не успла она прослушать двухъ или трехъ стиховъ, какъ вся затряслась, точно въ лихорадк, и кинувшись на шею Дороте, сказала ей: «жизнь моя, душа! за чмъ ты меня разбудила. Судьба не могла сдлать ничего лучше, намъ закрыть мн уши и глаза, чтобы не видть и не слышать этого несчастнаго пвца.»
— Что съ тобой? спросила изумленная Дооротся, вдь этотъ пвецъ простой погонщикъ муловъ.
— Не погонщикъ, отвтила Клара, а владтель земель и душъ, въ томъ числ моей, которой онъ будетъ вчно владть, если самъ не откажется отъ нее. Любовное признаніе такой молодой двушки, какъ Клара, изумило Доротею, и она нашла ее развитой не по лтамъ.
— Не понимаю ни того, что хотите вы сказать этими землями и душами, ни того, кто этотъ пвецъ, и почему голосъ его тамъ взволновалъ васъ? Но нтъ, не говорите теперь ничего; я не хочу изъ-за вашихъ тревогъ лишиться наслажденія услышать этотъ обворожительный голосъ. — Мы услышимъ сейчасъ, если я не ошибаюсь, новую пснь.
— Ну, какъ хотите, отвтила Клара; и чтобы не слышать новой псни, закрыла уши обими руками. Удивленная Доротея, вся обратившись въ слухъ, услышала слдующую пснь:
О, сладкая моя надежда! Сквозь рядъ преградъ и невозможность Ты твердо пролагаешь путь свой, Указанный самой себ. Не обомлй же, каждый часъ, Лицомъ къ лицу, встрчаясь съ смертью. Тріумфы, радости побды Не малодушнымъ въ мір знать; И счастье не для тхъ, кто въ битву Вступить съ судьбою не дерзаетъ, И въ нг сонно жизнь влачитъ. Пусть радость, торжество свое Любовь цною дорогою Намъ продаетъ; такъ быть должно. Нтъ вещи въ мір драгоцннй, Какъ та, которая себя Во столько цнитъ, сколько намъ Она даруетъ наслажденья, И то, что получить легко Себя не цнитъ ни во что. Любовь порою, всмъ извстно, На свтъ чудеса творитъ, И какъ не трудно мн моей Достигнуть цли, я, однакожъ, Живу надеждой отъ земли На небо вознестись.Пвецъ умолкъ, и Клара принялась опять вздыхать. Дороте страшно хотлось узнать причину этихъ сладкихъ звуковъ съ одной стороны и тяжелыхъ вздоховъ съ другой, и она спросила у Клары: что та собиралась сказать ей? Боясь, чтобы
— Этотъ пвецъ, душа моя, это сынъ одного Арагонскаго дворянина. Онъ жилъ въ Мадрит противъ насъ, и хотя отецъ мой всегда закрывалъ окна зимою сторами, а лтомъ жалузи, однако, Богъ его знаетъ какъ, должно быть въ церкви, или въ другомъ мст, этотъ молодой человкъ увидлъ и влюбился въ меня. И началъ онъ, съ тхъ поръ, слезами и разными знаками изъ оконъ своего дома показывать мн, что онъ меня любитъ, да и меня заставилъ тоже полюбить его, хоть я и не знаю, чего ему нужно отъ меня. Чаще всего, стоя у окна, онъ соединялъ одну руку съ другой, какъ будто хотлъ этимъ показать что женится на мн; и я очень была бы рада, еслибъ онъ женился на мн, да только не знала, кому сказать про это, потому что я одна, у меня нтъ матери. Я позволяла ему длать мн разные знаки, но сама не длала ему никакого знака, только, когда не было дома моего отца и его отца, я приподымала немножечко стору и позволяла ему смотрть на меня; отъ радости онъ, тогда, просто съ ума сходилъ. Въ это время отцу моему велно было ухать, и когда молодой этотъ человкъ узналъ, что я должна ухать, — только узналъ онъ не отъ меня, потому что я никогда не могла сказать ему ни слова, — такъ съ горя заболлъ, я думаю что съ горя, и узжая, я не могла проститься съ нимъ даже глазами. Только представьте себ, черезъ два дни, въ одной деревн — до нее отсюда будетъ день зды — я вдругъ увидла его на порог корчмы, одтаго какъ погонщикъ, и если-бы я не носила портрета его въ моей душ, то ни за что бы не узнала его, такъ хорошо онъ переодлся. Но я узнала его, и Боже, какъ я удивилась и обрадовалась. только онъ все смотрлъ на меня такъ, чтобы не замтилъ этого мой отецъ; онъ боится встртиться съ нимъ глазами, и когда проходитъ мимо меня по дорог, или въ другомъ мст, всегда избгаетъ его взоровъ. Я знаю кто онъ; знаю что изъ любви во мн онъ идетъ пшкомъ и такъ устаетъ; поэтому я просто умираю съ горя; и куда только онъ опуститъ ногу, я сейчасъ же опускаю туда глаза. Я, право, не знаю, зачмъ онъ идетъ, и какъ ногъ онъ уйти отъ своего отца, который такъ любитъ его; онъ у него одинъ сынъ, и кром того его нельзя не любить, вы сами это скажете, когда увидите его. И знаете-ли, вс эти псни, которыя онъ поетъ, сочинены имъ самимъ, потому что онъ отличный поэтъ и студентъ. Боже, какъ только я услышу или увижу его, такъ вся затрясусь отъ страха, все я боюсь, чтобы его не узналъ мой отецъ, и не узналъ бы, что мы любимъ другъ друга. Я ему не сказала до сихъ поръ ни слова, и не смотря на то люблю его такъ, что просто жить безъ него не ногу. Вотъ, душечка, кто такой этотъ пвецъ, который такъ понравился вамъ; по его чудесному голосу вы можете судить, что онъ вовсе не погонщикъ, какъ вы говорите, а владтель земель и душъ, какъ я говорю.
— Довольно, довольно, дона-Клара, воскликнула Доротея, покрывая ее поцалуями. Молите Бога, чтобы поскоре наступилъ день; завтра а надюсь, съ помощью Божіей, кончить вашу любовь такъ же счастливо, какъ прекрасно она началась.
— Увы! отвтила дона-Клара, какъ можетъ она кончиться счастливо, когда его отецъ такъ знатенъ и богатъ, что сочтетъ меня недостойной быть не только женой, но даже горничной своего сына? обвнчаться же съ нимъ тайно я ни за что не соглашусь. Я хотла бы только, чтобы онъ оставилъ меня и возвратился домой; можетъ быть, въ разлук съ нимъ, отдаленная отъ него огромнымъ пространствомъ, я буду меньше страдать по немъ, хотя, впрочемъ, я знаю, что разлука не поможетъ мн. И я не понимаю, какъ чортъ меня впуталъ въ это дло, откуда взялась во мн эта любовь, когда я такая молодая, и онъ такой молодой; мы кажется однихъ лтъ, а мн такъ нтъ еще и шестнадцати лтъ, по крайней мр отецъ говоритъ, что мн будетъ ровно шестнадцать лтъ въ день Святаго Михаила.
Доротея не могла не разсмяться дтскому лепету доны-Клары.
— Заснемъ еще немного до утра, сказала она; днемъ Богъ поможетъ намъ, я надюсь, успокоить ваше сердце, или у меня не будетъ ни языка, ни рукъ.
Двушки скоро заснули, и въ корчм снова воцарилось мертвое молчаніе.
Не спали только Мариторна и дочь хозяина. Зная, что за господинъ такой Донъ-Кихотъ; зная, что вооруженный съ головы до ногъ, онъ сторожитъ верхомъ на кон замокъ, он задумали сыграть съ нимъ шутку, или, по крайней мр, посмяться немного надъ его сумасбродными рчами.
Нужно сказать, что на улицу въ корчм выходило только маленькое отверстіе на сновал, изъ котораго бросали внизъ сно. У этого то отверстія расположились наши полудамы и увидли оттуда Донъ-Кихота. Верхомъ на кон, облокотясь на копье, рыцарь отъ времени до времени такъ тяжело и горестно вздыхалъ, какъ будто съ каждымъ вздохомъ готовился испустить духъ. «О, моя дама, Дульцинея Тобозская,» восклицалъ онъ влюбленнымъ, томнымъ голосомъ, «верхъ красоты, совершенство ума, хранилище прелестей, совокупность всхъ достоинствъ; полнйшее олицетвореніе всего, что есть въ мір прекраснаго и благороднаго. Что длаешь ты въ эту минуту? Вспоминаешь ли о плненномъ тобою рыцар, добровольно идущемъ на встрчу столькимъ опасностямъ, для того только, чтобы служить теб. О, извсти меня о ней трехлицая богиня! Завидуя ей, гд видишь ты ее? Прогуливается ли она, въ эту минуту, по какой-нибудь галере своего величественнаго замка, стоитъ ли, облокотясь на перила балкона, думая о томъ, какъ усмирить тревогу моего оскорбленнаго сердца, безопасно для своего величія и своей непорочности; какимъ блаженствомъ вознаградить мои труды, какимъ отдыхомъ мою усталость, какой милостью мои услуги и какой жизнью мою смерть. И ты, спшащее осдлать коней твоихъ, солнце. чтобы пораньше встртить мою даму, снеси ей поклонъ отъ меня, но не дерзай напечатлть на ней поцалуй мира, или ты пробудишь во мн большую ревность, чмъ пробудила въ теб эта неблагодарная, заставившая тебя, любя и ревнуя, столько потть и бгать въ долинахъ ессаліи, или на Пенейскихъ берегахъ; не помню, гд именно».