Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)
Шрифт:
— Пожалуй, отвчалъ Донъ-Кихотъ; но только ты врядъ-ли былъ бы въ убытк, еслибъ допустилъ меня расправиться съ этими комедіянтами какъ я хотлъ, потому что теперь въ рукахъ твоихъ былъ бы золотой императорскій внецъ и разрисованныя крылья купидона.
— Виданное ли дло, отвчалъ Санчо, золотой внецъ у комедіянта; мдный или жестяной, это такъ…
— Ты правъ, сказалъ Донъ-Кихотъ. Въ самомъ дл, странно было бы длать театральныя принадлежности изъ драгоцнныхъ матеріаловъ. Он должны быть такъ же обманчивы, какъ и обставляемыя ими событія. Кстати, Санчо, въ слову о театр, посовтую теб не пренебрегать ни драматическими авторами, ни актерами; т и другіе составляютъ классъ людей, весьма полезныхъ во всякомъ обществ. Сцена — это зеркало, отражающее въ себ во всхъ подробностяхъ
— Все это я видлъ, сказалъ Санчо.
— Другъ мой, не то ли же самое происходитъ и на сцен міра; и на ней играютъ императоры и другія лица, встрчаемыя на театральныхъ подмосткахъ. Когда же съ нашей жизнью оканчивается и наша общественная роль, когда смерть сниметъ возвышавшія и унижавшія васъ мишурныя мантіи, тогда въ могил вс мы становимся равными.
— Въ частую доводилось мн слышать это старое, впрочемъ, сравненіе, всегда напоминающее мн шахматную игру, отвчалъ Санчо; въ шахматахъ тоже каждой фигур дается на время игры извстный чинъ, но чуть только игра кончилась, шашки смшиваютъ и кидаютъ въ коробку, какъ людей въ могилу, безъ всякаго вниманія въ прежнему ихъ званію.
— Я нахожу, Санчо, что ты съ каждымъ днемъ становишься умне, замтилъ Донъ-Кихотъ.
— Еще бы, сказалъ Санчо. что день толкаясь около вашей милости, я долженъ былъ, кажется, кое чему научиться. самая песчаная, ничего не родящая почва. то и дло удобряемая и окуриваемая даетъ, наконецъ, хорошую жатву; а чмъ были ваши разговоры, какъ не удобряющимъ средствомъ для невоздланной почвы моего ума, и она съ помощью Божіей окажется, я, надюсь, достойной потраченныхъ на нее трудовъ.
Рыцарь не могъ безъ улыбки выслушать изысканныхъ сравненій своего оруженосца, хотя не могъ и не подивиться сдланнымъ имъ успхамъ. Въ самомъ дл, Санчо съ нкотораго времени говорилъ на удивленіе, и только когда у него появлялось желаніе быть ужъ слишкомъ краснорчивымъ, тогда, подобно молодому студенту на ученомъ состязаніи, онъ отъ излишняго краснорчія завирался. Больше всего ему шло говорить пословицами, не смотря на то, что между пословицами кстати, онъ вклеивалъ другія ни въ селу, ни къ городу, какъ это читатель не разъ уже видлъ и не разъ увидитъ еще.
Поговоривъ еще нсколько, Санчо закрылъ глаза, обыкновенный намекъ на то, что его клонитъ во сну. Разсдлавъ осла, онъ пустилъ его пастись на траву, съ Россинанта же снялъ только узду, потому что Донъ-Кихотъ строго на строго запретилъ ему разсдлывать своего коня все время, которое рыцарь проведетъ подъ открытымъ небомъ. Донъ-Кихотъ придерживался въ этомъ отношеніи древняго и строго соблюдаемаго имъ обычая странствующихъ рыцарей, гласящаго: «сними уздечку и привяжи ее къ арчаку сдла, но берегись разсдлывать коня».
Переходившее отъ отца въ сыну преданіе говоритъ, что дружба осла и Россинанта, этихъ двухъ миролюбивйшихъ въ мір животныхъ, была такъ искренна, что авторъ исторіи Донъ-Кихота посвятилъ нсколько главъ исключительно этой животной пріязни. Впослдствіи онъ сократилъ ихъ, желая соблюсти въ своемъ труд достоинство, подобающее столь героической исторіи, какъ исторія нашего рыцаря. Тмъ не мене, по временамъ, онъ забывается и пишетъ, напримръ, что когда животныя наши сходились вмст, они тотчасъ же спшили почесаться другъ о друга, и когда имъ, наконецъ, надодали эти взаимно оказываемыя другъ другу услуги, тогда Россинантъ склонялъ на шею осла свою морду, выходившую изъ-за первой на поларшина, посл чего оба, потупивъ взоры долу, готовы были пребывать въ такомъ положеніи по крайней мр сутокъ трое, еслибъ не выводили ихъ изъ этого сладостнаго усыпленія люди или голодъ. Авторъ не побоялся уподобить эту дружбу дружб Низуса и Еураліи, и даже Ореста и Пилада — сравненіе, показывающее какъ высоко чтилъ онъ дружбу
И да не укорятъ автора за его сравненіе; въ оправданіе его я укажу на всми прославляемую врность собаки, предусмотрительность муравья, бдительность журавля, благоразуміе слона и прямодушіе лошади, которыя ставятся въ примръ самимъ людямъ. — Едва лишь наши искатели приключеній заснули, Санчо на находившейся близъ него колод, а Донъ-Кихотъ подъ зеленью могучаго дуба, какъ послдній былъ пробужденъ поднявшимся позади его шумомъ. Желая узнать, что это такое, онъ привсталъ и услышалъ вблизи разговоръ двухъ мужчинъ. «Другъ мой!» говорилъ одинъ изъ нихъ, «слзай-ка поскорй съ коня и разнуздай нашихъ лошадей; он найдутъ здсь свжую траву, а я — тишину и уединеніе, способныя питать мои влюбленныя мечты».
Сказавъ это, онъ соскочилъ съ сдла, и ложась за траву застучалъ своимъ оружіемъ. Донъ-Кихоту стало ясно теперь, что вблизи его находится другой рыцарь. Ни мало не медля, онъ толкнулъ Санчо, и не безъ труда разбудивъ его, тихо сказалъ ему: «другъ мой! мы стоимъ лицомъ къ лицу съ новымъ приключеніемъ.
— Дай только Богъ, чтобы съ какимъ-нибудь путнымъ, отвчалъ Санчо, но, скажите за милость, гд же это приключеніе.
— Гд? оглянись вокругъ, и ты увидишь рыцаря, и какъ кажется, чмъ то сильно опечаленнаго. Онъ такъ тяжело опустился на землю, что застучалъ своимъ оружіемъ.
— Все же таки я не вижу этого приключенія, повторилъ Санчо.
— Да вдь я не говорю приключеніе, говорю только, что вы на дорог къ нему. Но чу! рыцарь кажется настраиваетъ арфу, и судя потому, какъ онъ откашливается, нужно думать, что онъ собирается пть.
— Вы правы, воскликнулъ Санчо; по всему видно, что это долженъ быть влюбленный рыцарь.
— Санчо! неужели ты думаешь, что есть не влюбленные рыцари; всякій рыцарь непремнно влюбленъ, отвтилъ Донъ-Кихотъ. Но послушаемъ его, въ своей псн, онъ вроятно откроетъ какъ свои тайны, ибо отъ избытка сердца глаголятъ уста.
Санчо собирался что-то отвтить, но незнакомый рыцарь перебилъ его, запвъ, не особенно хорошимъ, не особенно дурнымъ голосомъ, слдующую пснь:
О, моя дама! Ваша воля Пусть мн назначитъ путь, и я Пойду по немъ не уклоняясь. Когда вамъ жизнь моя нужна, Скажите, — и погибну я. И если только вы хотите, Чтобъ о моей кончин слухъ Путями новыми достигъ васъ, То врьте мн, что передастъ Вамъ эту всть сама любовь. Послушный вашимъ повелньямъ Противорчащимъ, и я, Любви всецло покоряясь, Какъ камень твердъ, какъ воскъ сталъ мягокъ. Но твердое, иль мягкое, Вамъ это сердце, все равно, Принадлежитъ. Возьмите жъ, рвите Его, иль выржьте на немъ Что вамъ угодно — я клянусь Запечатлть на немъ — на вки образъ вашъ.Съ послднимъ словомъ рыцарь тяжело вздохнулъ и затмъ уныло воскликнулъ: «о, прекраснйшая и неблагодарнйшая изъ женщинъ, блистающая Кассильда Вандалійская! Неблагодарная! За что ты осудила твоего рыцаря на вчныя странствованія и тягостные труды? Недовольно ли того, что мое мужество и моя рука заставили всхъ наварскихъ, леонскихъ, андалузскихъ, кастильскихъ и наконецъ ламанчскихъ рыцарей признать тебя первой красавицей въ мір.
— Ламанчскихъ? — не думаю, проговорилъ Донъ-Кихотъ. Я самъ ламанчскій рыцарь, но никогда не признавалъ и не признаю ничего столь оскорбительнаго для Дульцинеи. Санчо! продолжалъ онъ, этотъ рыцарь что-то завирается, но послушаемъ, что будетъ дальше.