Её Сиятельство Графиня

Вериор Лика

Нет-нет. Я права, а он — нет. Какие бы чувства он во мне ни вызывал, это есть данность. И всё же — я ненавижу военных, ненавижу войну, но не князя. Его… его я, кажется…

Я дорожу им. Определённо.

И не стоит боле думать об этом.

* * *

Санкт-Петербург

Поместье вице-директора Департамента государственных имуществ Нефедьева Николая Александровича

Присутствие графини Вавиловой — это был общеизвестный факт — украшало всякое собрание, делая его более ранговым ещё и потому, что графиню

неизменно сопровождал князь Демид Воронцов. Молчаливый со всеми, но не с графиней, он оставался всё тем же оловянным солдатиком. Ныне и графиню нарекли прекрасной бумажной танцовщицей, столь же загадочной и эфемерной.

Впрочем, как известно, история стойкого оловянного солдатика была страшно печальна. Свет наблюдал за парой с замиранием сердца и, конечно, преувеличенным романтизмом. Роль злобного тролля была отведена больному и давно пропавшему из виду графу Фёдору Вавилову, и никто не ожидал, что у этой истории будет счастливый конец. Влюблённые — а свет не воспринимал графиню и князя иначе, чем как влюблённых, — обязательно сгорят и обязательно вместе — ради любви.

А графиня! Эта чистая душа! Так невинна и прекрасна, что об этом просто нельзя было молчать! Как много стихов ей было посвящено! Рифмы слагались и о вуалях, и об одеждах и — конечно! — о невинности, которую занемогший граф — в мечтах пылких романтиков иначе быть не могло — не успел отнять.

Вызвавшая поначалу возмущение вуаль уже не казалась столь непроглядной, при свете дня просматривались и черты графини. Наряд, хоть и в тёмных тонах, не выглядел угрюмо, свободный крой лишь подчёркивал тонкость стана. Признаться честно, графиня была одета так со вкусом, что столичные красавицы могли бы позавидовать, да что там могли — они уже завидовали, узнавая в деталях туалета графини работы именитых мастеров со всего мира. А вуали! О, как изящно были сплетены вуали! Этот небольшой отрез мог стоить целое состояние, и вновь пошли пересуды о её расточительности — уже куда более завистливые.

И вот — графиня почтила общество своим присутствием, конечно, с верным охранником князем. Их пример вдруг ввёл в моду пресловутую «дистанцию», дамы предпочитали сохранять холодность и скрытность, всё меньше было слышно сплетен об «уединениях». Не сказать, что и самих «уединений» поубавилось, но вот говорить о них вдруг стало моветоном, как и распространяться о своих похождениях.

Впрочем, и кое-что иное — помимо романтического — интересовало общество. Графиня слыла поборницей равных прав и изрядно работала в направлении крепостных реформ, тогда как хозяин вечера — человек интересный, но бездушный, — был известен своей жестокостью ко слугам. Крепостных за людей он не считал, присваивал им в рассуждениях всевозможные качества «вещей», однако ни разу не был уличен — или по крайней мере пойман с поличным — в чём-то, что могло бы подвести его под суд.

Графиня Елизавета Вавилова, очевидно, таких подробностей не знала, иначе почему бы пришла? В своих взглядах она была преступно откровенна и нажила себе врагов в лице некоторых именитых личностей. Так, например, когда прошла весь о том, что в

Петербург навострились Измайловы, графиня подговорила — никто не знает, как и кого, — чтобы данных «выродков» в столицу не пустили. Всё случилось по её, Измайловых — сынов известного душегуба и насильника, осуждённого ещё с десять лет назад — в город не пустили, развернули на полпути, покуда не будет стёрт с их имени позор отца. А как стёрт? Того никто не ведал.

Гости ожидали скандала, но блюда сменялись, а настроения оставались до скучного спокойными.

— Говорят, вы ярая потворщица крепостных реформ? — захмелев, обратился к Лизавете Нефедьев. Стол замер — ну наконец-то!

— Да, — не стала скрывать графиня. — Думаю, каждый человек в праве быть свободным — насколько это возможно.

— И что им эта свобода? Глупые, низменные — с таким богатством, как свобода, не смогут справиться. Вон, сколько свободных сейчас, а всё туда же — просят покровительства…

— Среди дворян, к слову, не менее распространённая практика.

В воцарившейся тишине кто-то шумно уронил приборы.

— Что? — Нефедьев сделал вид, что не расслышал скандально наглое заявление, но графиня не растерялась:

— Среди дворян поиск покровителя — не менее распространённая практика, — она пожала плечами. — Да и свободой не каждый в состоянии распорядиться. Люди в целом — по природе своей — глупы и низменны, независимо от статуса и фамилии.

— И вы? — попытался задеть он графиню.

— И я. Я ничем не отличаюсь, и потому — да, я потворщица крепостных реформ.

— Гиблое дело, — отмахнулся Нефедьев. Графиня не стала развивать разговор дальше, сидела молча — даже к еде не притронулась.

Ужин шёл своим чередом, и всё же в воздухе чувствовалось напряжение, словно бы все ожидали взрыва — и тот не заставил себя ждать.

Очередная смена блюд — и вдруг со стороны хозяина вечера раздался звон. Он, захмелевший, неловко двинул локтем, сбив со стола хрустальный бокал.

Рядом замер, уставившись на осколки, сенной, по глазам было видно — он проклинал себя за то, что так надолго задержался возле хозяина.

Грохот стула, Нефедьев подскочил, сенной весь сжался, зная, что произойдёт.

Удар — Нефедьев со всей силы хлопнул его по ссутуленной спине. Тот охнул, выгнулся, и тут же получил по лицу. Отступил на пару шагов, прижимая руку к разбитому носу, но уйти не смел. Терпел.

Снова грохот — встала графиня. За ней тут же — князь. Он бездействовал, смотрел на спутницу, а та, тяжело дыша, лишь сжимала кулаки.

— Это возмутительно! — проговорила. — Как смеете вы устраивать подобное перед гостями? К себе я такого отношения не позволю! — она резким движением оправила платье и вышла из-за стола. — А вы, — грубо указала на Нефедьева пальцем, — мерзкий, низкий человечишка! Я позабочусь, чтобы о вашем поведении стало известно нужным людям!

Топнув каблуком, она покинула столовую. Князь, без слов, — за ней.

* * *

Санкт-Петербург

Поместье Нефедьева