Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова
Шрифт:
Спятъ старыя стны, улыбаясь подъ осторожными цпкими щупальцами вковъ — не дрогнутъ сдыя рсницы узкихъ оконъ, запущенныя временемъ.
Крысаковъ не выдержалъ и пригрозилъ придти на этюды. Мифасовъ вызвался дать подробныя объясненія къ происхожденію каменнаго колодца, приводившагося въ дйствіе при помощи семикратнаго вливанія воды.
Согласно извстному Мифасову преданію, начало колодца было положено однимъ набожнымъ узникомъ, протершемъ въ камн дырку собственной головой, при земныхъ поклонахъ.
Погруженный въ молитву, узникъ замтилъ свою работу только тогда, когда дыра достигла почтенной глубины въ полтора аршина и онъ свалился
Послдующіе узники продолжали копать, кто по энерціи, кто изъ честолюбія, не преслдуя никакихъ матеріальныхъ выгодъ и не ожидая отъ своей работы внезапнаго повышенія. Они опускались медленно, но врно.
Глубина колодца сдлалась, наконецъ, такъ велика, что голосъ со дна достигалъ ушей стражи не ране чмъ черезъ полчаса. Это служило неисчерпаемой темой для остротъ новичкамъ-узникамъ и порождало массу веселыхъ qui pro quo и сюрпризовъ.
Случалось, что неопытный или малосообразительный узникъ требовалъ соли къ бульону, уже сдлавъ одинъ-два глотка; требованіе исполнялось стражей съ нмецкой аккуратностью, но соль приходила къ сладкому. Горчица спускалась къ кофе, кусокъ сахара къ нему будилъ новичка, падая ему на голову во время послобденнаго сна.
Въ конц концовъ, узникъ пріучился угадывать вс свои желанія за полчаса, и шероховатости сглаживались.
Мы поблагодарили Мифасова, а Крысаковъ повторилъ зловщее общаніе придти во дворъ замка съ ящикомъ и красками.
Насколько онъ это исполнилъ, видно изъ слдующей колкой замтки небольшой Нюрнбергской газеты.
«Интересно, о чемъ думаеть администрація Замка, на глазахъ которой выносится драгоцнные остатки старины цлыми ящиками. Не дале чмъ вчера нашимъ сотрудникомъ былъ замченъ выходящій изъ воротъ Замка человкъ въ рыжей шляп, согнувшійся подъ тяжестью покоившагося на его спин громаднаго ящика. Съ трудомъ протащивъ ящикъ въ ворота, неизвстный медленно скрылся по направленію къ вокзалу.
Судя по размрамъ и форм ящика, — замчаетъ сотрудникъ — это должна быть драгоцнная кровать изъ пятой комнаты Замка, стулъ и подставка для часовъ изъ четырнадцатой. Не исключена возможность исчезновенія и самыхъ часовъ, предусмотрительно завернутыхъ въ гобленъ.
Интересная деталь; осторожный „любитель старины“ имлъ при себ запасъ кистей и красокъ для быстрой перекраски вещей въ случа преслдованія… Кмъ? Ужъ не нашей ли полиціей?»
Мы поспшно выхали изъ города.
Да здравствуетъ Старый Нюрнбергъ и охраняющіе его граждане!
Въ Мюнхенъ!
МЮНХЕНЪ
Вынужденная ограниченность изслдованій. Болзнь. — Участіе товарищей. — Обмнъ рзкостями. — Въ Тироль.
Въ Мюнхен я заболлъ. [3]
Рдко чья болзнь протекала среди такого сочувствія.
Товарищи на-перебой занимали меня разговорами съ цлью отвлечь мои невеселыя мысли отъ центра къ периферіи, отъ сущности моей болзни на второстепенные предметы вншней жизни.
3
Болзнь эта, явилась слдствіемъ собственной неосторожности или,
— Попробую, дышетъ-ли онъ?
Они безъ устали комбинировали сладкія возможности перевезти меня на зеленые склоны Тироля, гд бы смерть, разъ таковая была неизбжна, показалась бы мн пріятной.
Бдняга Сандерсъ долженъ умереть, какъ подобаетъ человку съ золотымъ сердцемъ, — горячо говорилъ Крысаковъ. — Иначе я не прощу себ этого всю жизнь.
— Крошка Сандерсъ испуститъ духъ у подножія доломитовъ, — торжественно поднялъ руку Южакинъ.
— Мальчика слдуетъ отнести на ледникъ, — задумчиво говорилъ чистоплотный Мифасовъ. — Это одно въ состояніи предотвратить быструю порчу.
Они горячо обсуждали тексть телеграммы, которую пошлютъ изъ Тироля издателю, человку непосредственно заинтересованному въ датахъ нашей смерти. Каждому хотлось, чтобы была принята его редікція.
Южакинъ предполагалъ просто:
— Krochka sconclialsia — крошка скончался.
Крысаковъ и Мифасовъ, единодушные въ понятіяхъ о красот, предпочитали боле изящное:
— Enfant est fini — дитя погибло.
Я присоединился къ большинству, и они ухали спокойными въ кабачекъ Симплициссимуса, шумно общая послать по дорог доктора, на случай — необходимости констатировать мою смерть.
Доктору не удалось этого сдлать и посл нсколькихъ неловкихъ пріемовъ со шприцемъ, онъ сказалъ:
— Вы здоровы.
Я съ нимъ не согласился и далъ ему девять марокъ. А чтобы смягчить этотъ поступокъ, спросилъ:
— Вы были въ Берлин?
— Милостивый государь, — вжливо, но убійственно холодно отвтилъ онъ: — Если вы и не вполн здоровы, то, во всякомъ случа, настолько, чтобы отвчать за свои слова. Не такъ ли?
— Такъ, — сказалъ я невнятно.
— Тогда пусть вамъ будетъ извстно, что я былъ въ Лондон, былъ въ Париж, былъ гд угодно, только не въ Берлин.
— А я думалъ, что вы — пруссакъ, — воскликнулъ я съ неосторожностью человка, стоящаго одной ногой въ могил.
— Я — пруссакъ?! — сдавленнымъ голосомъ спросилъ онъ. — Милостивый государь… — онъ дрожащими руками собралъ свои инструменты… — Милостивый государь… Въ такомъ случа, вы — тоже самое!
— Вы всегда такъ разговариваете съ больными? — спросилъ я, приподнимаясь съ подушки.
— Простите, — пробормоталъ онъ, пристыженный.
Я хотлъ у него спросить, вс ли граждане объединенной Германіи обидчивы до такой степени, но онъ ушелъ.
Меня повезли въ Тироль.
ШТЕЙНАХЪ
Вздорное обвиненіе. — Разрывъ. — Въ свободную страну!
Только теперь, оглядываясь назадъ, я постигаю, насколько серьезна была моя болзнь. Не ограничившись полнымъ разстройствомъ органовъ пищеваренія, она привела въ негодность часть моего мозгового вещества, посявъ въ немъ мысль похать въ Штейнахъ.