Еще одна сказка барда Бидля

rain_dog

Вот теперь я могу облегченно вздохнуть. Конечно, он слегка преуменьшает, я знаю, может быть, не хочет, чтобы я чувствовал себя рядом с ним малолетним неучем. Я ведь видел и его библиотеку в Греймор-хилл. Да и вообще, когда он что-то рассказывает… В общем, я знаю, что никакой он не профан. Ни в чем. Но все же тот, кто не прочел все эти тома, заполняющие практически все пространство стен, кажется мне вполне человеком. Однако я даю себе обещание постараться наверстать то, что считаю своим упущением - из-за лени, детской глупости, стремления постоянно что-то предпринять, не разузнав об этом получше. Я не стану равным ему, нет, но хотя бы должен приблизиться. Хотя пока еще не осознаю, почему.

Осознание это начинает приходить ко мне несколько дней спустя. Это получается как-то само собой. С каждым днем мне становится лучше - вот я уже без его помощи встаю, мои шаги, пусть пока и в пределах спальни, становятся все увереннее, я больше не

держусь за стойки кровати или стены, чтобы не рухнуть на пол, подолгу смотрю в окно, читаю, уже не в постели, а сидя в кресле или на небольшом изящном диванчике рядом с камином. Да, я продолжаю поглощать зелья в устрашающих количествах, но он говорит, что так еще будет достаточно долго. У меня прекращает подниматься температура, я не просыпаюсь ночью от кошмаров, в его глазах, когда он слушает мое сердце, больше никогда не появляется тревога. И я начинаю задавать себе вопрос о том, что я, собственно говоря, делаю здесь, в директорских апартаментах, в его спальне… Теперь, когда я все больше вспоминаю себя прежнего, не умирающего и израненного, а такого, каким я когда-то был. Мне почти восемнадцать…

Я не хочу видеть свое отражение в огромных зеркалах в ванной. Нет, теперь дело не в шрамах - под действием мазей они становятся все тоньше, так, змейки, ниточки, они больше не уродуют меня. Но вот мое тело… Я напоминаю, нет, уже не скелет, слава Мерлину, но вот отощавшую за зиму дворнягу уж точно. Выступающие ребра, ключицы - около них такие ямки, что там можно без труда разместить небольшое яблоко, и оно точно не упадет. Бедра, ноги - кости, кости, мощи… Мышц будто бы и не было никогда. И изможденное лицо, темные круги под глубоко запавшими глазами. Куда только девается вся пища, которую я с некоторых пор запихиваю в себя с изрядным упорством? Почему я думаю об этом? Какая мне разница? Но на следующий день я спрашиваю забежавшую проведать меня Гермиону, и мне даже немного стыдно, но я не могу не спросить:

– Герми, а что надо есть, чтобы, ну, ну чтобы я не выглядел таким тощим?

Она несколько секунд смотрит на меня, а потом вдруг… или мне только кажется, будто бы я замечаю понимание в ее глазах.

– Гарри, он тебе нравится, да?

Я даже, кажется, забываю дышать от изумления.

– Я, я… да как ты…, - но тут же сдаюсь.
– Герми, я и сам не могу понять. Но мне противно видеть себя таким, какой я сейчас. А он…, - нет, я сам не верю, что произношу следующие за этим слова, - а он, он красивый, нет, не то, чтоб…, но на него мне хочется смотреть. Все время. А я…

И опускаю голову. Ведь это странно, правда? То, что она сразу догадалась, а я вот не мог признаться себе в этом так долго. Она, как ни в чем не бывало, советует мне налегать на каши, хлеб и бананы, улыбается так ободряюще, обещает, что никому-никому не скажет. В конце-концов, я про них с Роном тоже знаю достаточно. А вот про себя и Северуса не знаю ничего.

И когда она уходит, я прошу у Добби бананы. И кашу. А потом еще суп. С хлебом. Побольше. И заталкиваю все это в себя, пока мне не становится нехорошо. И все это время пытаюсь додуматься хоть до чего-нибудь вразумительного. Что вообще происходит между мной и Северусом? Мы продолжаем спать вместе - он обнимает меня или хотя бы держит за руку - мне кажется, иначе я не мог бы заснуть. Иногда я, видимо, зову его во сне, потому что, просыпаясь на несколько секунд, чувствую, как он гладит меня и шепчет, что все хорошо, что он здесь, что со мной ничего больше не случится. И легко целует меня - в висок или в макушку. Как ребенка. Почему он делает это? Я нахожу вполне очевидное объяснение - он заботится обо мне, как делал это практически всю свою сознательную жизнь. Он должен меня вылечить, так как никто кроме него не может это сделать. Его гложет вина за то, что ему пришлось сделать со мной в Греймор-хилл. Значит, когда я окончательно выздоровею, он попросту пожелает мне счастья и отправит в факультетскую спальню? Казалось бы, все разумно, но почему я боюсь даже подумать об этом? О том, как поблагодарю его за то, что он спас мне жизнь, в сто первый раз заверю его в том, что он ни в чем не виноват, и отправлюсь восвояси, навстречу розовым мечтам о счастливой жизни. Но эта вполне очевидная мысль так ужасает меня, что я немедленно покрываюсь холодным потом. Я не смогу так. Я не смогу.

Осталось найти ответ на вопрос почему? Почему меня, парня восемнадцати лет, так пугает мысль о том, чтобы просто вернуться к нормальной жизни? Влюбиться, например, в Джинни, или еще в кого-нибудь? Но мне даже тошно представить себе, как какая-нибудь девчонка станет лезть ко мне, дотрагиваться изящными пальчиками с безупречным маникюром до моих рук, покрытых сеточкой шрамов, прикасаться к моим вечно искусанным губам своими - свежими, пухлыми, сладко пахнущими помадой. Меня передергивает, и я понимаю, что если немедленно не изгоню эти картинки из своего сознания, все только что съеденное попросится наружу. А потом представляю

себе его - как он склоняется надо мной, отводит отросшие за это время пряди моих непокорных волос со лба и целует - медленно, настойчиво, заставляя мои губы приоткрыться навстречу его красиво очерченным губам, языку - и тут я впервые за столь долгое время ощущаю, как меня словно толкает волна жара, зарождающаяся где-то внизу живота… Я хочу его? Бред! Я не могу этого хотеть. Как я могу? Он же насиловал меня! И понимаю, что для меня это абсолютно неважно. Неважно, и все! Или это магия ритуалов каким-то образом превратилась в это необъяснимое желание? Но мое тело не лжет - я хочу, чтобы он касался меня, и вовсе не так невинно, как это происходит сейчас. Я будто чувствую жажду, всем телом, хочу касаться его рук хотя бы кончиками пальцев, чувствовать его дыхание так близко… Мерлин! Что мне делать? Я же никогда не смогу даже сказать ему об этом! И потом - мое тело отвратительно! Эти кости, ребра, шрамы… А он… Он кажется мне совершенным. Если бы я сказал это Рону, о, да, вот кто напомнил бы мне и про крючковатый нос, и про хищный профиль, и глаза, прожигающие насквозь и при этом ничего не выражающие! Но это все неправда! Я вспоминаю его руки, изящные запястья, тонкие пальцы. И все его тело - такое недостижимо прекрасное, сильное… Вряд ли он захочет видеть рядом с собой такого урода, как я. А потом - он намного старше меня, нет, это здорово, что он старше, но ведь я для него, должно быть, глупый мальчишка. Ничего не знающий, не имеющий ни малейших познаний хоть в какой-нибудь области, ничего толком за всю жизнь не прочитавший. О чем ему говорить со мной? Но сейчас он же говорит! И мне не кажется, что ему скучно со мной, хотя, конечно, он же практически всегда мне что-то рассказывает. Может быть, ему нравится хотя бы то, что я умею слушать? Я же не могу попросить у него список литературы на лето, в очередной раз выставив себя дураком! Хотя нет, он же слушал меня, когда я рассказывал ему о последнем крестраже, ну, не о себе, разумеется, а о Диадеме. Причем был уверен, что Рон с Герми ему в общих чертах уже все пересказали. Но он почему-то хочет услышать все от меня - и я рассказываю ему про полупрозрачные виски мертвой Лукреции, про дни под теплым лазурным небом, проведенные нами в тени апельсиновых деревьев, шатрах, на веселых солнечных равнинах в ожидании ее смерти, про дрожащий отсвет свечей в часовне, про замершее время.

– Жоффре, - задумчиво говорит он, и у меня перехватывает дыхание от его интонации.
– Гоффредо. Что ж, тебе подходит.

Я хочу, что он так же жарко шептал и мое настоящее имя.

Я не намерен так просто сдаваться. Видимо, жизнь все же возвращается ко мне - я же никогда раньше не был плачущим нюней, не ныл, не размазывал сопли кулаком. До того, как началась вся эта дурацкая история с крестражами. Я не плакал даже тогда, когда похоронил родителей, но устроил истерику сразу же после первого ритуала. Может быть, поэтому он и чувствует себя виноватым? Он же знал, каким я был раньше. Он знал меня всю жизнь… Северус, ты все, что у меня есть… Это правда. Интересно, а я у тебя есть? Я не знаю. Но мне бы хотелось узнать.

Так что на следующий день я прошу его разрешения брать книги из его кабинета, предусмотрительно умалчивая о том, что пару из них собираюсь использовать в качестве гантелей. И демонстрирую такую прожорливость, что Добби не нарадуется на меня. И хожу по спальне, как заведенный, зеленея от надежды, что мышцы мои так восстановятся быстрее. Потому что я хочу знать. Потому что что-то во мне не верит во все эти разумные аргументы про заботу, вину и лечение. Я же вижу, что он не хочет отпускать меня от себя. Почему?

* * *

А тем временем наступает июнь, и в один из дней Северус, как ни в чем не бывало, спрашивает меня, не хочу ли я проведать друзей. Наверное, у меня от удивления глаза в пол-лица, потому что он улыбается и молча указывает мне на небольшую серебряную подвеску, висящую у него на шее.

– Это амулет Хогвартса, - объясняет он.
– Ты же наверняка замечал, что у Дамблдора было удивительное умение - он мгновенно оказывался там, где был нужен, причем именно тогда, когда его там никто не ждал. В Хогвартс нельзя аппарировать, но амулет действует как постоянный портключ. Мы можем отправиться, куда угодно. Мне почему-то кажется, что ты не очень жаждешь повидать Маг Гонагалл или Флитвика. А вот Грейнджер и Уизли уже ждут тебя около библиотеки. Готов?

Я совершенно ошалело киваю. Я Рона не видел со дня битвы с Волдемортом! Потому что он до сих пор ходит с палочкой из-за ноги, так что ему не одолеть лестницу в директорском кабинете, чтобы добраться до меня. Так что мы с ним обмениваемся новостями через Гермиону, которой ко мне доступ разрешен. И вообще я ничего и никого не видел, хотя сижу в Хоге почти месяц. Да я с осени ничего толком не видел! И тут я внезапно представляю себе толпу народу у библиотеки - вдруг все, кто сейчас в замке, выйдут посмотреть на воскресшего из мертвых меня? Мерлин, я же отвык от людей. Может быть, лучше не…