Еще одна сказка барда Бидля
Шрифт:
Между прочим, я за всеми своими страданиями как-то совсем забываю, что он, между прочим, маму мою в юности любил! Вот если бы папу, да-да, ловлю себя даже на такой замечательной мысли! Потому что если бы папу, то было бы значительно проще… Но он вроде бы сказал, что это было давно, и что теперь это совершенно не важно. Ведь так? Почему он мне это сказал?
И я, смущенный и вдохновленный такими вот размышлениями, в один из дней, точнее, вечеров, все же решаюсь спросить его о маме, да и вообще обо всем. Ведь он же обещал, правда? Обещал, что когда все кончится, и я, наконец, поправлюсь, то он все-все расскажет.
– Северус, ты же мне расскажешь?
– осторожно спрашиваю
А на маленьком стеклянном столике уже поднимается парок из узкого носика приземистого пузатого чайника.
– Расскажу, - серьезно и довольно безрадостно отвечает он, принося из кабинета бутылку виски, бокал с толстыми стенками, который он, я знаю, сейчас обхватит ладонями обеих рук, словно согревая. И ставит перед собой пепельницу, и достает пачку сигарет из кармана джинсов.
– И про маму, и про папу… Так, что тебе станет тошно, Гарри.
– Почему это?
Мне кажется, я знаю о нем достаточно, вряд ли он сообщит мне сейчас нечто такое, от чего я в ужасе стану закатывать глаза.
– Потому что, дорогой мой герой, на свете бывают довольно грустные и неприглядные истории… И моя, боюсь, одна из таких.
Он устало трет уголки глаз, а я отчего-то разглядываю его футболку - она коричневая, надпись на ней уже несколько потускнела, так что я явственно различаю только слово FOREVER.И очертания каких-то то ли гор, то ли зданий, грубо намалеванные черным. Он совершает легкий взмах рукой, словно возводя вокруг нас некое подобие сферы, а потом смотрит мне в глаза со странным выражением - с грустью и будто бы с вызовом.
– Надеюсь, ты понимаешь, Гарри, что все, что я расскажу тебе, не предназначено ни для чьих ушей?
– Хочешь, я дам тебе Непреложный Обет?
– я предлагаю это, не задумываясь, немного обиженный его недоверием.
– Не хочу.
Он замолкает, неторопливо распечатывая пачку - я наблюдаю, как точно движутся его пальцы, разрывая тонкую обертку. Чуть облизывает губы, поднося к ним сигарету, затягивается, продолжая смотреть мне в глаза. Он будто боится чего-то. Чего он может бояться? И тут я догадываюсь. Он же не знает, о чем успела рассказать мне Смерть, когда мы сидели с ней в этой идиотской загробной кофейне! Он думает, что сейчас должен сообщить мне о том, что именно он предал моих родителей, после чего, я, разумеется, немедленно вскочу и с гордо поднятой головой унесусь подальше от него в светлую положенную добрым героям даль. В голубую такую, куда не пускают демонов-хранителей в темных одеждах, оставляя их топтаться на пороге.
– Северус, - говорю я и пытаюсь улыбнуться, - я знаю, что ты рассказал Волдеморту о пророчестве. Или были еще невинно убиенные младенцы?
Как странно, вот сейчас мне кажется, что из нас двоих старше я… Хотя не понимаю, как такое возможно. Но я осторожно кладу руку ему на локоть, пытаюсь неуверенно погладить его. А он не отталкивает меня, но будто и не замечает этой моей робкой попытки. Разумеется, он не захочет, чтоб я его успокаивал, но взгляд его все же смягчается.
– Младенцев за мной больше не водилось, - горько усмехается он, делая большой глоток из своего бокала.
– Это ОНА тебе рассказала?
– Да, а кто же еще? Не Дамблдор же.
– Да, ОНА, как обычно, избавила меня от самого неприятного. Странно, правда? То, что именно Она. И даже после этого ты…
– Северус, - твердо говорю я, - это вообще неважно. Просто в жизни, вероятно, иногда случаются ужасные вещи. Ты случайно выдал моих родителей, я стал крестражем, а добрый Дамблдор шесть лет кормил меня сладкими небылицами, зная, что мне
Он долго, задумчиво, чуть прищурив глаза, смотрит на меня. Когда он так делает, а происходит это, к счастью, довольно редко, мне становится не по себе. В такие моменты мне кажется, что он видит вовсе не меня. А вот кого? Или что? Потоки магии? Караваны теней? Широко открытые неживые глаза моей мамы? Я окликаю его:
– Северус?
– Нет, ты не ребенок… - он встряхивает головой, отчего длинные пряди его волос на секунду падают ему на глаза, но он тут же отводит их назад и вновь безотрывно смотрит на меня.
– Я обещал. К тому же, мне кажется, это важно для нас обоих, как бы выспренно это не звучало. Я хочу, чтоб ты знал. Хотя бы потому, что больше никому не смогу рассказать об этом.
Да, я был прав в тот самый первый день, когда очнулся в Греймор-хилл после своего потустороннего странствия - ему тоже надо хоть с кем-то разговаривать… Пусть и со мной. Я рад хотя бы этому.
– Я родился в Галифаксе 9 января 1960 года, - начинает он, вновь закуривая и откидываясь на спинку кресла.
– Моя матушка была из древнего, но совершенно обедневшего рода алхимиков, а отец… отец был самым настоящим магглом. Знаешь, я даже толком и не могу сказать, чем он занимался, кажется, работал то там, то сям, потому что жили мы отвратительно бедно, но ему и в голову не приходило, что можно было бы вполне отбросить предрассудки прошлого века и позволить матери работать. Да она и сама не особенно хотела.
– А он знал, что она колдунья?
– Что она ведьма? Он называл это так. Да, знал. Думаю, если бы мы жили веке этак в семнадцатом, он бы, не задумываясь, отправил ее на костер. И меня в придачу.
– А тебя было за что?
– Меня было за что, - как-то даже весело подтверждает он.
– Я же не светлый маг, как говорил тебе уже неоднократно. Так что родители через некоторое время стали замечать, что соседи, заходившие к нам иногда, чтобы повздорить из-за нестриженного газона или кошки, забравшейся к ним в дом, как-то внезапно заболевали, ну, не смертельно, разумеется, но так - то сыпью покроются, то еще какая-нибудь гадость вскочит на видном месте. Я очень любил нашу кошку, - это Северус произносит очень серьезно.
– И мне не нравилось, когда какая-нибудь миссис Хатсон кричала на мать или говорила, что нет ничего удивительного в том, что наше семейство распространяет вокруг себя хаос - при таком отце и ребенку не вырасти приличным человеком. Вероятно, она была в чем-то права. Папаша пытался меня даже поколачивать, но как-то раз, пытаясь влепить мне затрещину, обнаружил страшный ожог на своей ладони. Не знаю, как у меня так вышло. Сейчас вот вряд ли получится. Хотя… После этого он, разумеется, ко мне больше не прикасался. Да и, честно говоря, особо не разговаривал, сказал, что я настоящий выродок, и таких, как я, можно предоставить только самим себе, чтоб я, да и все мне подобные, сами нашли место, где им будет удобнее свернуть себе шею.
А я почему-то вспоминаю, как он ударил нас с Роном в подвале, когда ему показалось, что мы оскорбили его родителей. Смешно. А сейчас вот рассказывает мне, как он их ну совсем не любил. Интересно, сам-то верит? Ну а еще… дата его рождения. Он отправил нас за вторым крестражем именно в этот день, девятого января. Мне не хочется, чтоб он заметил, что я пытаюсь улыбаться, ведь он сам сейчас совершенно серьезен, поэтому честно спрашиваю:
– Северус, а ты специально отправил нас за крестражем в свой день рождения?