Эстетика слова и язык писателя
Шрифт:
Но если можно составить относительно полный словарь живого языка, то тем более осуществимой задачей является полный словарь писателя, завершившего свой жизненный путь, или полный словарь одного значительного произведения писателя.
Как в словаре-тезаурусе национального языка, так и в полном словаре писателя основная задача не в объяснении непонятного слова или его необычного употребления, а в систематизации и истолковании всего лексического богатства национального языка или сочинений писателя, как внутренне целостного (отражающего сложившуюся идеологию), эпохального (четко ограниченного во времени и характеризующего свою эпоху) и вполне объективного, исключающего произвол отбора, оценочный или предвзятый подход (ибо всякий пробел, всякое упущение лишают возможности составлять точные, достоверные суждения о данной лексической
Итак, наиболее простым и исторически оправданным представляется деление всех разновидностей словаря писателя (как и национальных и областных словарей) на два типа: а) дифференциальные, б) полные.
В древнерусской лексикографии создан был термин «произвольники» для словариков, в которых предлагались на выбор толкователям «священного писания» синонимы, проясняющие устарелые, забытые слова отдельных темных мест текста церковных книг. Вот этим термином «произвольники» я бы и определил самую суть составляемых теперь дифференциальных словарей писателей. Но в этом случае, конечно, ощущался бы новый план значения этого слова: выборка слов писателя по произволу составителя словаря. А в этом главный недостаток дифференциальных словарей.
Научно ценными могут быть только полные словари литературного памятника или избранного писателя. Существенно, что они отвечают любым запросам, любому способу пользования, удовлетворяют любые нужды исследовательского и справочного порядка. Но еще важнее то, что только полный словарь писателя или памятника системен, эпохален и документально достоверен (как уже сказано выше).
Уточняя, добавим, что и дифференциальность, и полнота словаря определяются по четырем измерениям: 1) по словнику (составу заглавных слов); 2) по разработке значений и употреблений слов; 3) по цитации (исчерпывающему или выборному указанию, в каких местах текста встречается слово); 4) по грамматической и стилистической квалификации.
Большинство дифференциальных словарей по всем четырем измерениям дает произвольно-выборочные сведения.
Первый полный словарь писателя — Словарь языка Пушкина [116] — в некоторых своих измерениях оказывается дифференциальным. [117] Он полон по реестру слов (словнику), по грамматическим сведениям, по цитации (за несущественными и оговоренными исключениями, в нем учтены и указаны все случаи употребления каждого слова у Пушкина), но он дифференциален в описании значений и дефектен по стилистическим сведениям. Семантические определения не даются при однозначных словах, а при словах многозначных намечены только те значения, каких нет у данного слова в современном литературном языке; неописанные значения показываются (иллюстрируются) цитатами и некоторыми другими приемами (указаниями, к чему слово относится, от чего произведено, с каким еще словом сопоставимо и т. д.). От стилистической квалификации слов составители Пушкинского словаря совсем отказались. В этом очевидное отклонение словаря от модели избранного составителями жанра.
116
Словарь языка Пушкина, т. I [А—Ж]. М., ГИС, 1956; т. II [З—Н], 1957; т. III [О—Р], 1959; т. IV [С—Я], 1961.
117
См. там же, т. I, с. 10 (Предисловие).
Спор с составителями Пушкинского словаря — дело будущего. Сейчас я хочу лишь отвести некоторые соображения, высказывавшиеся лексикологами (сторонниками «ограниченной полноты» словаря писателя), что имеет значение и безотносительно к Словарю языка Пушкина.
1. Надо ли пояснять то, что само по себе ясно?
Не все, что ясно пушкинисту с двадцати—тридцатилетним стажем или образованному человеку преклонных лет, воспитанному чуть ли не на русской литературе пушкинского периода, достаточно полно или верно понимается нашей молодежью и еще трудней и превратней будет восприниматься нашими внуками, когда они захотят понять Пушкина. Словарь должен все пояснить и дать возможность точно судить о доле и степени общепонятного, не уходящего за рубеж современности в лексике Пушкина, а спустя пятьдесят лет и в лексике Горького или Маяковского.
2. Сами
В очень редких случаях подбор цитат делает вполне ясным для опытного филолога (но не для любого читателя) смысл слова, но в подавляющем большинстве случаев этот подбор наводит на догадки, но не дает знания и уверенности в точном понимании значения слова. Семантические определения подводят к точному пониманию гораздо ближе. Конечно, даже самые квалифицированные лексикографы иногда дают неудачные (трудные, нескладные, тусклые) семантические определения (в этом можно убедиться, читая любой словарь), но это не снимает необходимости искать всех возможных путей к верному, ясному и достойному писательского словаря определению значений.
3. Зачем пытаться объяснить то, что недостаточно понятно самим составителям словаря?
У Пушкина сейчас, а у современных писателей через несколько десятилетий, найдется ряд выражений и слов, понимаемых приблизительно, наугад. Немало слов вышло и что ни день выходит из обихода, немало значений и употреблений слова забылось. Если составителю словаря они не вполне ясны, он должен применить все способы исследования, чтобы осветить темные места текста. Мы добиваемся полной ясности, работая над текстами, написанными тысячелетия назад, как же можно отступать перед трудностями истолкования слов у Пушкина или у М. Горького? И то, что уже не всем понятно, и то, что еще не вполне разъяснено пушкинистами (или специалистами по другому избранному писателю), должно быть просветлено, истолковано в словаре писателя.
***
Силами небольшого коллектива мы предприняли составление неограниченно полного Словаря автобиографической трилогии М. Горького, сознавая большие трудности в осуществлении этого замысла, хотя эпоха М. Горького (даже его детства, отрочества и юности) гораздо ближе к современности, чем эпоха Пушкина или Грибоедова.
Как для Словаря Пушкина опорой должны служить и оба словаря Академии Российской (1789—1794 и 1806—1822) и Словарь русского и церковнославянского языка, составленный Вторым отделением Академии наук (1847), так для Словаря автобиографической трилогии М. Горького — четырехтомный словарь под ред. Д. Н. Ушакова, подготовленный в годы, близкие к написанию повестей: «Детство», «В людях», «Мои университеты» (1913—1923).
Наш толковый (объяснительный) словарь к автобиографической трилогии М. Горького должен положить начало полному Словарю М. Горького, который будет осуществлен большим коллективом. Уже сейчас группа филологов в Саратовском университете составляет совершенно аналогичный нашему словарь пьес М. Горького: «Егор Булычов и другие», «Достигаев и другие» и «Сомов и другие» (под руководством М. Б. Борисовой), во Владивостоке — словарь «Дела Артамоновых» [118] (под руководством Ю. С. Язиковой), в г. Горьком — по двум первым томам собрания сочинений (под руководством Б. Н. Головина).
118
Во Владивостоке под руководством Ю. С. Язиковой готовился словарь к «Фоме Гордееву». В настоящее время эта работа под ее же руководством продолжается в Горьковском педагогическом институте. Словарь «Дела Артамоновых» создается совместными усилиями специалистов в Ужгородском университете и в Ивано-Франковском педагогическом институте. — Ред.
Мы не сомневаемся, что советские лингвисты создадут словари писателей нашей эпохи (и Маяковского, и Шолохова, и Паустовского, и др.). Но начинаем мы с М. Горького, потому что в его произведениях видим первое яркое проявление русского литературного языка новой формации. Выполнение этой задачи создаст мощное основание для исследования лексических богатств русского языка эпохи социалистического строительства. Но личное «горьковское» также представляет исключительный интерес, ибо словарная разработка его литературного наследия раскрывает мысль, волю и пафос передового борца с пережитками старого мировоззрения, смелого и блистательного пропагандиста новой коммунистической идеологии. Кристальная ясность стиля и политическая острота автобиографической трилогии, широта изображения русской жизни предреволюционной поры и поразительное изобилие языковых средств писателя объясняют наш выбор.