Эстетика слова и язык писателя
Шрифт:
Это — задача для лингвистов, их прямой долг. Но при самом живом интересе к этой работе у многих лингвистов и старшего поколения и новой формации долг остается долгом. Методы старой диалектологии потеряли кредит, новые пути едва только намечаются, готовых и удовлетворительных работ почти нет [123] .
Особенно мало изучен язык рабочих.
А раз так, все споры о воздействии диалектов на литературный язык были и будут схоластическими, ненаучными, исходящими из произвольных и смутных представлений о диалектах на современном этапе языкового развития.
123
Мы оповещены о скором выходе книги проф. Н. М. Каринского «Очерки языка русских крестьян. Говор дер. Ванилово». — «Труды диалектографической
Второй вопрос. Что характерно, типично в современных диалектах?
Так же, как этот вопрос стоит в непосредственной зависимости от первого, так два других следуют за ним: что из диалектов имеет шансы войти прочно в современный литературный язык и что должно остаться в языке будущего коммунистического общества?
Вот этот тройной и единый вопрос участники дискуссии обходили так, словно они и не задумывались над ним. Между тем именно он — самый важный. Его решение дало бы надежные руководящие положения для литературной практики. А пока имеет место допущение, что наш литературный язык готов, сформирован надолго, в заботах о будущем не нуждается, из диалектов все, что нужно, уже взял, — мы и будем иметь пеструю практику и частичный отрыв литературной практики от несколько отстающей теории.
Вопрос третий. Как осваивать разнодиалектные словарные и структурные приобретения литературного языка?
На эту тему, естественно, не писали, так как все силы были отданы борьбе с излишними диалектизмами. А практика большинства современных писателей дает такую богатую и ценную традицию пользования диалектизмами, что одно ее изучение много помогло бы преодолению недоразумений, порожденных узостью и абстрактностью спора. Вся тяжесть спора лежала в «словечках», а как оценивать и как пользоваться фразеологией, строем и идеологией диалектной речи, об этом не спорили. Призыв к изучению фольклора как будто побуждал к работе именно в указанном направлении, но на деле к этому не привел. Огромное стилистическое значение своеобразной структуры диалектной речи было недооценено. Какие слова можно, а какие не следует допускать писателю, — об этом мы легко договоримся, когда удастся осветить, в каких моментах строя и фразеологии диалектов нашло выражение своеобразие сознания их носителей, а после этого договоримся, как воспроизвести эти структурные моменты в контексте литературного произведения.
Вопрос четвертый. Каковы принципы отбора и освоения профессиональных диалектов?
В этом — второе необходимое расширение узкого кругозора нашей дискуссии. Общепринятое понимание терминов «диалект», «диалектизм» в применении только к крестьянскому языку обусловлено устарелыми взглядами дореволюционной лингвистики, когда диалекты городские (и прежде всего язык рабочих) совершенно игнорировались, выключались из сферы диалектологии. Я уже сказал, что практически мы недалеко ушли от этого, так как городские диалекты остаются почти неизученными [124] . Но при рассмотрении языка писателей обойти вопрос о профессиональных диалектах нельзя. Их использование не менее широко, и по назначению, функции в языке писателя они вполне аналогичны с крестьянскими диалектами (тоже не лишенными профессиональных элементов). Профессионализм — разновидность диалектизма. Бесспорным и ясным (то есть решенным) считать вопрос о включении профессионализма в литературный язык нельзя, да к тому же этот вопрос никогда не был таким актуальным, как теперь, в годы «политехнизации».
124
В прошлом году на Украине вышла книга: «Мова робiтника», збiрки статтей. На матерiалах Харкiвського парвозобудiвельного заводу. Харкiв, 1934, с. 60. Как одна из первых попыток конкретного анализа языка четырех-пяти рабочих она представляет интерес, но в то же время нельзя не признать ее слабой и по замыслу и по выполнению.
Из всех перечисленных «малых тем» я остановлюсь только на двух последних, а первые требуют ряда исследований большого объема.
Писатели ищут свежих слов. Они ищут средств усиленной выразительности, а непривычные, «чужие» слова внушают часто иллюзию повышенной экспрессивности. Словарные редкости
Всякого рода диалектизмы — тоже ведь редкостные слова, редкостные обороты речи. Включение диалектизмов ради свежести стиля представляет самый дурной род их использования.
Группируя образцы литературной работы по целям и приемам включения диалектизмов, мы определим первую группу как коллекционерскую: для нее характерны «экзотичность» диалектной лексики в контексте нормального литературного языка и безразличие к выбору источника, словно бы для автора из этой группы равноценны были все диалекты.
Следующую и более высокую ступень в овладении диалектным материалом представляет стихийное включение элементов речи рабочих и крестьян как важнейших классов нового общества. Увлечение писателя таким обновлением языка литературы коренится в его прочных связях с этими классами, но он не взвешивает критически и не отрабатывает эстетически облюбованных им диалектизмов.
Наиболее сильную по мастерству и влиятельную в развитии нашего литературного языка группу составляют те писатели, кто преодолел «стихийность» и пользуется не внешними, грубыми диалектизмами: фонетическими (чаво, топерь, востер) или лексическими (кулижка, на базу, дербалызнем), а смысловыми и конструктивными. Эти писатели вводят в свой язык семантические идиомы диалекта, то есть своеобразные и специфические смысловые построения и комплексы его, — не ради натуралистической точности, а в поисках наиболее эффективных языковых средств при создании образа.
Мы остановимся теперь подробно на образцах всех трех родов.
Десять лет назад героем некоторых социальных кругов, а также и некоторых писателей был налетчик, очень сильно было влияние воровского жаргона («блатной музыки») в разговорном и в литературном языке. Воровской жаргон — своеобразный профессиональный диалект. Скрещение его с литературным языком имело место только у писателей-коллекционеров, что объясняется хотя бы крайней замкнутостью, узостью социальной базы этого профдиалекта.
В повести Каверина «Конец хазы» не только налетчики говорят на концентрированном жаргоне, им пользуется и автор. Вот как он описывает Петроград начала 20-х годов:
«Пустыри, хазы, ночлежные дома города, двести лет летящего черт его знает куда своими проспектами, иногда поднимаются на стременах. Наступает время работы для фартовых мазов, у которых руки соскучились по хорошей пушке. Шпана, до сих пор мирно щелкавшая с подругами семечки на проспектах Петроградской стороны и Васильевского острова, катавшаяся на американских горах в саду Народного дома, проводившая вечера в пивных с гармонистами или в кино... теперь оставляет своим подругам беспечную жизнь. Зато в гопах в такие дни закипает работа: в закоулочных каморках, отделенных одна от другой дощатыми перегородками, барыги скупают натыренный слам, наводчики торгуют клеем, домушники, городушники, фармазонщики раздербанивают свою добычу. Гопа гудит до самого рассвета...» (В. Каверин. Конец хазы. Л., 1926, с. 61).
Чисто декоративное назначение арготизмов здесь, как и в других местах повести, подчеркивается тем, что не сделано никаких попыток довести до ясного читательского понимания эти арготизмы, нагроможденные группами.
Без специального словаря, без помощи агента угрозыска или человека с тюремным стажем этот абзац понять нельзя. Но подставьте на место арготизмов наши слова: вместо хаза — притон, вместо пушка — револьвер, вместо фартовый маз — первоклассный налетчик, вместо шпана — воры-подростки, вместо гопа — ночлежка, барыга — скупщик краденого, натырить — накрасть, слам — добыча (вора), клей — указание места, где можно устроить налет, домушник — квартирный вор, городушник — вор магазинный, фармазонщик — продавец фальшивых драгоценностей, раздербанивать — делить накраденное. Если вы замените арготизмы, описание выиграет в ясности, но окажется тусклым, нехудожественным. Его бледность здесь замаскирована подбором «заумных» для читателя диалектизмов.