Эти несносные флорентийки

Эксбрайя Шарль

Счастливый и гордый, Ромео даже оттягивал удовольствие от разговора с Роццореда, чтобы полнее им насладиться. Он поднялся по улице Сан-Снирито, снял шляпу перед церковью того же святого, пересек площадь Фрескобальди, проследовал в слободку Сан-Джакобо, прошел по мосту Веччио, чтобы подышать на берегу Арно, проник на галерею дель Меркато Нуаво, быстрым шагом прошелся по улице Пеллицериа, где возвышалось здание Р.Т.Т. и, заглянув в справочник, нашел номер дома «Скворца на ветру». Он позвал владельца, но вышел всего лишь управляющий, который, узнав о профессии Тарчинини,

рассыпался перед ним с предложением услуг. Ромео с важным видом осведомился:

— Синьор, я интересуюсь артисткой из вашего дома... Синьориной Софией Савозой... Я просто хотел бы узнать, по какой причине вы её уволили?

Веронец покинул дом ещё более весёлый, чем вошёл туда.

***

Комиссар Роццореда была недоволен собой. Со вчерашнего дня он сердился на себя за то, что вёл себя так грубо с этим добрым Тарчинини, блестящим полицейским, методы которого, может быть, слегка и устарели и который слишком упорствовал в своих отживших теориях, но оставался тем не менее самым честным человеком в мире и самым славным малым, какого когда-нибудь носила итальянская земля. И вот, в этот момент ему объявили о приходе комиссара Тарчинини. Два друга пожали друг другу руки.

— Очень мило, что ты зашёл попрощаться, Ромео. Я уже боялся, что ты обиделся.

Веронец посмотрел на него круглыми глазами, напускное простодушие плохо прятало лицемерную иронию.

— Обиделся? Я? Ma que! На что я должен обижаться?

— Ну, потому что ты в первый раз не подтвердил свою теорию о любви, как об основе всякого преступления.

— Ах, Луиджи, это ты так говоришь!

Роццореда начинал раздражаться:

— То есть ты до сих пор не признаешь, что смерть Монтарино есть результат шантажа?

— До сих пор нет.

Флорентиец съязвил:

— Весьма сожалею, Ромео, но я ждал, что ты обрисуешь мне устно ход дела, чтобы поставить на нем точку.

Сказав это, он открыл досье и в бешенстве схватил ручку:

— Погоди, Луиджи!

— Отстань от меня, упрямый осёл!

— Ладно, как тебе будет угодно! Если завтра все будут смеяться над тобой, то виноват в этом будешь только ты!

Угроза произвела эффект. Пристально посмотрев на своего собеседника, Роццореда спросил:

— Что значит это замечание?

— То, что Тоска дель Валеджио не покончила с собой.

— Правда?

— Её убили, как убили Антонио.

— Ну надо же!

— Это я скажу журналистам!

— Каким журналистам?

— Которых я созову, прежде чем покину Флоренцию. Небольшая пресс-конференция.

Сжав челюсти, Роццореда спросил:

— Ты это сделаешь?

— Я это сделаю.

— Я считал тебя своим другом...

— Я им и остаюсь, но истина дороже.

Вне себя, флорентиец чуть ли не закричал:

— У меня есть свидетельство из криминальной службы и рапорт о вскрытии, где говорится, что в желудке ничего не найдено! Однако она умерла при ясном уме и вполне здоровой! Что касается её почерка, то эксперт не очень категоричен...

— И правильно!

— Почему?

— Потому что это не она писала записку, где признает

себя виновной.

— Что ты об этом знаешь?

Внезапно тон Ромео изменился. Он уселся в кресло напротив своего коллеги, зажёг сигарету и замер, внутренне ликуя.

— Перестанем быть детьми, Луиджи. Послушай меня, и ты возблагодаришь небо за то, что оно помешало тебе совершить ужаснейшую ошибку. Как была написана записка?

— На венецианском диалекте.

— Ну вот!

— Что вот?

— Не хочешь же ты сказать, что находишь естественным то, что не венецианка, которая даже ни разу не была в Венеции, пишет на венецианском диалекте?

— Ma que! Она была венецианкой!

— Вовсе нет, Луиджи! Представь себе, я расспрашивал её о Венеции, она никогда там не была, это точно, но её пошатнувшемуся рассудку казалось, что это очень шикарно — быть родом из Венеции. Многие знали об этой её слабости. Другие же думали, что она родилась, как сама и говорила,— на Острове дожей. Почему они должны были в этом сомневаться? Доказательство тому — так думал и убийца и, рассчитывая обмануть нас, написал на венецианском диалекте.

Последовало непродолжительное молчание. Луиджи попытался в последний раз возразить:

— Во всяком случае, на ней не было обнаружено ни одного кровоподтёка, никаких следов борьбы.

— Эта женщина жила иллюзиями... Она почти что ничего не ела... Кто-нибудь достаточно сильный удушил её верёвкой, прежде чем повесить.

— Ты знаешь, кто это?

— Нет ещё, но круг виновных сужается. Те, кто знают о вранье Тоски, не могут быть подозреваемыми, и поэтому сегодня утром я опросил всех жильцов. Трое знали об обмане. Виновником является один из тех, кто этого не знает: мэтр Бондена, супруги делла Кьеза и графиня. Зачем бы графиня стала убивать свою последнюю любовь? Делла Кьеза — оба жалкие развалины. Ни Пьетро, ни его жена не имеют достаточно сил, чтобы повесить Тоску.

— Следовательно, остается мэтр Бондена.

— Точно. Мотив: Антонио шантажировал его, угрожая открыть жене его связь с секретаршей. Глупец убил — если это, конечно, он — причём безрассудно, только потому, что жена была в курсе его дел. Действительно, от злодейства добра не жди, Луиджи. И хоть это не нравится комиссару, но опять же любовь направила руку убийцы.

— Если угодно! Но не любовь заставила его совершить первое убийство, а в подобных историях только первое преступление имеет значение, остальные же не более чем последствия. Во всяком случае, я тебя поздравляю и благодарю. Каким путём ты открыл виновность Бондены?

— Благодаря высказыванию моего сына, что Тоска повесилась исключительно для того, чтобы помешать мне её арестовать. Тогда я поразмыслил и пришёл к выводу, что Тоску могли убрать на самом деле для того, чтобы запутать меня. Стараясь найти тому подтверждение, я напал на венецианскую фразу. Завтра я поеду. Если хочешь, мы арестуем Бондену в конце дня, тогда, я надеюсь, мы до конца все выясним.

— Пять часов?

— Да. Приходи в пять часов.

Роццореда, пожимая веронцу руку, признался: