Ган Исландец

Гюго Виктор

— Но, дорогая моя, — отвчалъ молодой человкъ, растроганный слезами Этели, которыя осушалъ своими поцлуями: — разв ты уважаешь меня, предлагая мн покинуть Этель, сдлаться клятвопреступникомъ, пожертвовать своей любовью для того, чтобы сохранить себ жизнь. Подумай, Этель, — добавилъ онъ, пристально смотря на нее, — могу ли я пожертвовать любовью, за которую пролью сегодня свою кровь?

Этель глубоко и тяжело вздохнула.

— Выслушай меня, Орденеръ, и не осуждай такъ поспшно. Быть можетъ я выказала боле твердости, на какую вообще способна слабая женщина… Изъ башни виднъ на крпостной площади эшафотъ, который воздвигаютъ для тебя. Ахъ, Орденеръ, ты не знаешь какое мучительное чувство тснитъ грудь при вид

медленно готовящейся смерти того, кто унесетъ съ собою нашу жизнь! Графиня Алефельдъ, возл которой сидла я, слушая какъ произносили надъ тобой смертный приговоръ, пришла ко мн въ темницу. Спросивъ, хочу ли я спасти тебя, она указала на это ненавистное средство. Дорогой Орденеръ, мн предстояло или разбить свою жизнь, отказавшись отъ тебя, потерявъ тебя навсегда, уступивъ другой Орденера, въ которомъ заключается все мое счастіе, или отдать тебя на казнь. Мн предоставили на выборъ мое несчастіе и твою гибель: я не колебалась ни минуты.

Орденеръ восторженно поцловалъ руку этого ангела.

— И я не колеблюсь, Этель. Ты наврно не предлагала бы сохранить свою жизнь, женившись на Ульрик Алефельдъ, если бы знала что привело меня къ смерти.

— Какъ! Что за тайна?..

— Позволь мн, дорогая моя, сохранить ее и отъ тебя. Я хочу умереть, оставивъ тебя въ невденіи благословлять или ненавидть должна ты память обо мн.

— Ты хочешь смерти! Ты ждешь смерти! Боже мой!.. И это горькая дйствительность… эшафотъ почти готовъ, ничто не въ силахъ спасти моего Орденера! Послушай, дорогой мой, посмотри на твою преданную рабыню; общай выслушать меня безъ гнва. Скажи мн, твоей Этели, какъ говорилъ бы передъ Богомъ, увренъ ли ты, что союзъ съ Ульрикой Алефельдъ не принесетъ теб счастія?.. Точно ли ты увренъ въ этомъ, Орденеръ?.. Быть можетъ, даже наврно, она прекрасна, скромна, добродтельна, лучше той, за которую ты умираешь… Не отворачивай своего лица, дорогой мой; ты такъ благороденъ, такъ еще молодъ, чтобы сложить свою голову на плах! Живя съ ней въ какомъ нибудь пышномъ город, ты забудешь объ этой печальной темниц, забудешь обо мн. Я согласна, чтобы ты изгналъ меня изъ своего сердца, даже изъ памяти, на все согласна. Только живи, оставь меня здсь одну, мн суждено умереть. Поврь мн, когда я узнаю, что ты въ объятіяхъ другой, тогда не будетъ теб нужды безпокоиться обо мн; я недолго буду страдать.

Она замолчала, рыданія душили ей горло. Между тмъ ея отчаянныя взоры умоляли Орденера принять жертву, отъ которой зависла ея жизнь.

— Довольно, Этель, — сказалъ Орденеръ: — я не хочу чтобы въ эту минуту ты произносила другія имена, кром моего и твоего.

— И такъ, ты хочешь умереть!..

— Такъ нужно. За тебя я съ радостью пойду на эшафотъ, съ ужасомъ и отвращеніемъ поведу другую женщину къ алтарю. Ни слова боле, ты огорчаешь и оскорбляешь меня.

Этель рыдала, шепча:

— Онъ умретъ!.. Боже мой!.. Умретъ позорной смертью!

Осужденный возразилъ, улыбаясь:

— Поврь, Этель, моя смерть не такъ позорна, какъ жизнь, которую ты мн предлагаешь.

Въ эту минуту взглядъ его, прикованный къ плачущей Этели, примтилъ старца въ священнической одежд, который держался въ тни у входной двери.

— Что вамъ угодно? — съ досадой спросилъ Орденеръ.

— Сынъ мой, я пришелъ съ посланной отъ графини Алефельдъ. Вы не примтили меня и я ждалъ, пока вы обратите на меня вниманіе.

Дствительно, Орденеръ не видалъ ничего, кром Этели, а Этель, увидвъ Орденера, забыла о своемъ спутник.

— Я служитель церкви, назначенный, — началъ старикъ.

— Понимаю, — прервалъ его Орденеръ: — я готовъ.

Священникъ приблизился къ нему.

— Создатель готовъ выслушать тебя, сынъ мой.

— Святой отецъ, — сказалъ Орденеръ: — ваше лицо мн знакомо. Мы уже гд то встрчались.

Священникъ поклонился.

— Я тоже

узнаю тебя, сынъ мой. Мы видлись въ башн Виглы. Въ тотъ день мы оба дали примръ какъ мало вры заслуживаютъ слова человческія. Ты общалъ мн помилованіе двнадцати преступникамъ, а я не поврилъ твоему общанію, не предполагая, что со мной говоритъ сынъ вице-короля; ты, сынъ мой, надясь на свою власть и свой санъ, далъ мн это общаніе, а между тмъ…

Орденеръ докончилъ мысль, которую не осмлился выразить Афанасій Мюндеръ.

— Я даже себ не могу исходатайствовать прощеніе. Вы правы, отецъ мой. Я слишкомъ мало думалъ о будущемъ и оно покарало меня, давъ мн почувствовать превосходство своего могущества.

Священникъ потупилъ голову.

— Богъ всемогущъ, — промолвилъ онъ.

Потомъ съ состраданіемъ взглянувъ на Орденера, прибавилъ:

— Богъ милосердъ.

— Послушайте, святой отецъ, я хочу сдержать общаніе, данное мною въ башн Виглы. Когда я умру, отправьтесь въ Бергенъ къ моему отцу, вице-королю Норвегіи, и скажите ему, что послдняя милость, которой добивался его сынъ, состоитъ въ помилованіи вашихъ двнадцати преступниковъ. Я увренъ, что онъ уважитъ это ходатайство.

Слезы умиленія оросили лицо почтеннаго старца.

— Сынъ мой, душа твоя полна самыхъ высокихъ стремленій, если, гордо отвергая свое помилованіе, ты великодушно ходатайствуешь за другихъ. Я слышалъ твой отказъ и, хотя порицалъ опасную глубину человческой страсти, тронутъ былъ имъ до глубины души. Теперь я спрашиваю себя: undе sсеlus? Возможно ли, чтобы человкъ, подобящійся истинному праведнику, могъ запятнать себя преступленіемъ, за которое осужденъ?

— Отецъ мой, этой тайны не открылъ я этому ангелу, не могу открыть и теб. Но врьте, что не преступленіе повлекло за собой мое осужденіе.

— Какъ? Объяснись, сынъ мой.

— Не разспрашивайте меня, — отвтилъ молодой человкъ съ твердостью, — позвольте мн унести съ собой въ могилу тайну моей смерти.

— Этотъ юноша не можетъ быть преступенъ, — прошепталъ священникъ.

Взявъ съ груди черное распятіе, онъ возложилъ его на глыбу гранита, грубо высченную въ вид алтаря и прислоненную къ сырой стн тюрьмы. Возл распятія онъ поставилъ маленькій желзный свтильникъ, который принесъ съ собой, и раскрылъ Библію.

— Молись и размышляй, сынъ мой. Черезъ нсколько часовъ я возвращусь… Идемъ, дитя мое, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Этели, которая молча слушала разговоръ Орденера съ священникомъ: — пора оставить узника. Время идетъ….

Этель поднялась радостная и спокойная; взоры ея блистали небеснымъ блаженствомъ…

— Отецъ мой, я не могу теперь слдовать за вами. Сперва вы должны соединить на вки Этель Шумахеръ съ ея супругомъ Орденеромъ Гульденлью.

Она взглянула на Орденера.

— Если бы ты былъ еще могущественъ, славенъ и свободенъ, дорогой мой, въ слезахъ я удалилась бы отъ тебя… Но теперь, когда моя злополучная судьба не можетъ принести теб несчастія; когда ты, подобно мн, томишься въ темниц, обезславленъ, угнетенъ; теперь, когда ты готовишься къ смерти, я осмливаюсь надяться, что ты удостоишь взять себ подругой смерти ту, которая не могла быть подругой твоей жизни. Не правда ли ты любишь меня, ты не станешь сомнваться ни минуты, что я умру вмст съ тобой?

Осужденный упалъ къ ея ногамъ, цлуя подолъ ея платья.

— Отецъ мой, — продолжала она: — вы должны заступить мсто нашихъ родителей. Пусть будетъ эта темница храмомъ, этотъ камень алтаремъ. Вотъ мое кольцо, мы на колняхъ предъ Богомъ и вами. Благословите насъ и святыя слова Евангелія пусть соединятъ навки Этель Шумахеръ съ ея Орденеромъ Гульденлью.

Оба преклонили колни передъ священникомъ, смотрвшимъ на нихъ съ умиленіемъ и жалостію.

— Дти мои, о чемъ вы просите?

— Святой отецъ, — сказала молодая двушка: — время дорого. Богъ и смерть ждутъ насъ.