Где апельсины зреют

Лейкин Николай Александрович

— Оставь… Теперь ужъ не уймешь… Расходилась и закусила удила. Нервы…

Глафира Семеновна стонала:

— Охъ, охъ… И капитанъ-то живодеръ. Не могъ у Капри остаться и переждать бурю.

У Соренто остановились. Втеръ до того окрпъ, что пассажировъ еле могли спустить съ парохода на лодки. Лодки такъ и подбрасывало на волнахъ.

Отъ Соренто путь прямо въ Неаполь. Начали перескать заливъ. Качка усилилась. Съ двумя дамами сдлалась морская болзнь. Пароходная прислуга забгала съ чашками и съ веревочными швабрами. Глафира Семеновна стонала. Изрдка у нея вырывались фразы въ род слдующихъ:

— Погоди, я покажу теб, какъ не

слушаться жену.

Конуринъ стоялъ посреди каюты, обхвативъ обими руками колонну, и шепталъ:

— Однако… Угощаютъ качелями… Ловко угощаютъ! Господи! Да что-же это будетъ! Неужто безъ покаянія погибать? Гд этотъ арапскій мальчишка-то запропастился? Хоть коньяку еще выпить, что-ли? Эй, коньякъ!

Обвшанный весь красными кораллами и нитками съ мелкими раковинами, онъ былъ очень комиченъ, но никому уже было не до смха. Качка давала себя знать.

— Коньякъ! Гд ты, арапская образина! крикнулъ онъ опять, отошелъ отъ столба, но не устоялъ на ногахъ и растянулся на полу. Николай Ивановичъ бросился его поднимать, но и самъ упалъ на него. Пароходъ два раза такъ качнуло, что онъ даже скрипнулъ.

У Глафиры Семеновны слышался стонъ:

— И тотъ мерзавецъ, кто эти проклятые пароходы выдумалъ. Охъ, не могу, не могу! воскликнула она и пластомъ повалилась на диванъ.

Поднявшійся съ пола Николай Ивановичъ бросился было къ ней, но она сбила съ него шляпу. Въ кают появился контролеръ.

— Буря-то какая! обратился къ нему Николай Ивановичъ. — Что, не опасно?

— Пустяки… Какая-же можетъ быть опасность! Качка и больше ничего.

— А вотъ за эти-то пустяки я и вамъ и вашему капитану, живодеру, глаза выцарапаю… Извергъ… Не могъ остаться у Капри переждать бурю! стонала Глафира Семеновна.

— Сударыня, у насъ срочное пароходство. И наконецъ это не буря. Какая-же это буря!

— А вы должно быть хотите, чтобы пароходъ кверху дномъ опрокинуло? Срамникъ, безстыдникъ… Сметъ такія слова говорить… А еще русскій… Православный христіанинъ. Жидъ вы, должно быть, бглый жидъ, оттого и мотаетесь здсь въ Италіи. Охъ, не могу, не могу! Смерть моя…

— Не лежите вы, сударыня… Встаньте… Бодритесь… Лежать хуже… говорилъ контролеръ.

Но съ Глафирой Семеновной сдлалась уже морская болзнь. Два англичанина, одинъ сдой, а другой блокурый, держа у ртовъ носовые платки, побжали вонъ изъ каюты и стали поспшно взбираться по лстниц.

— Мужчинъ ужъ пробирать начало, шепталъ Конуринъ. — Что-же это будетъ! Увижу-ли ужъ я свою супругу, доберусь-ли до Питера! Слушай, землякъ… Есть у васъ пузыри? Я пузыри-бы себ привязалъ подъ мышки на всякій случай, обратился онъ съ контролеру.

— Зачмъ?

— А вдругъ сковырнемся и пароходъ кверху тормашками? Я плавать не умю.

— Успокойтесь… Все обойдется благополучно. Ничего не будетъ.

— Не будетъ! Чортова кукла… Какое не будетъ коли ужъ теперь есть!.. Теб хорошо разсуждать, коли на теб всего капиталу, что три черепаховыя гребенки да разныя камейскія морды изъ раковинъ, а при мн, съ векселями-то ежели считать, на четыре тысячи капиталу. Дай пузыри!

— Пузырей нтъ. Буекъ, спасательный кругъ есть… Возьмите… Только это ни къ чему. Выходите вы на палубу, на свжій воздухъ. Такъ будетъ лучше. Тамъ хоть втеръ, дождь, но подъ навсомъ пріютиться можно.

Николай Ивановичъ попробовалъ идти, но его такъ качнуло, что онъ полетлъ въ сторону, налетлъ на лежавшую на диван даму и уперся въ нее руками. Контролеръ подхватилъ

его подъ руку и потащилъ на верхъ, на палубу.

— Изверги… Живодеры… Кровопійцы… Разбойники… Не могли переждать бури и похали въ такую погоду на пароход… стонала Глафира Семеновна. Держась за каютную мебель, стны и перила, выкарабкался кой-какъ на палубу и Конуринъ. Увидавъ спасательный кругъ, висвшій на палуб, онъ тотчасъ-же снялъ его и привязалъ себ на животъ.

— Ахъ, жена, жена! Ахъ, Танюша! Чувствуешь-ли ты, голубушка, въ Питер, въ какой я здсь переплетъ попалъ! вздыхалъ онъ и, обратясь къ контролеру, спросилъ:- Телеграмму къ жен сейчасъ я могу послать?

— Да откуда-же на пароход телеграфъ можетъ взяться!

— Ахъ, и то… Боже милостивый! Даже жену нельзя увдомить, что погибаемъ. Ну, телеграфа нтъ, такъ давай коньяку.

— Это можно.

Контролеръ скомандовалъ и явился коньякъ. Николай Ивановичъ съ безпокойствомъ кусалъ губы и тоже подвязывалъ себ на животъ спасательный крутъ.

— Послушайте… Зачмъ вы это? Никакой опасности нтъ, удерживалъ его контролеръ.

— Ничего… Такъ врне будетъ. Береженнаго и Богъ бережетъ. Я и жен сейчасъ спасательный кругъ снесу.

Появленіе его въ кают съ спасательнымъ кругомъ на живот и съ другимъ крутомъ въ рукахъ произвело цлый переполохъ. Англичане въ безпокойств взглянули другъ на друга и быстро заговорили.

— Что? Погибаемъ? Господи! Прости насъ и помилуй, завопила Глафира Семеновна, увидавъ мужа приподнялась съ дивана и рухнулась на полъ.

Вопили и другія дамы, страдавшія морской болзнью, пробовали приподняться съ дивановъ, но тутъ-же падали. Кто былъ въ силахъ, бжали изъ каюты на верхъ, задвая за палки, зонтики, баулы. Сдлалась паника. Пароходная прислуга, ухаживавшая за больными, недоумвала и не знала, что ей длать. Николай Ивановичъ поднималъ жену. Рядомъ съ ней какая-то дама въ черномъ плать нервно билась въ истерик, плакала и смялась.

LXXI

О переполох въ кают доложили капитану, стоявшему у руля. Сбжавъ въ каюту въ своемъ резиновомъ пальто весь мокрый, онъ насилу могъ успокоить пассажировъ. Съ Николая Ивановича и Конурина были силой сняты спасательные крути. Капитанъ что-то долго говорилъ имъ по итальянски, грозилъ жальцемъ, указывалъ на небо, но они, разумется, ничего не поняли. Глафира Семеновна во время рчи капитана кричала ему по-русски:

— Извергъ, злоди, душегубъ! Вшать надо такихъ капитановъ, которые тащутъ пассажировъ на врную смерть!

Капитанъ тоже, разумется, не понялъ ее, указалъ еще разъ на небо и торжественно удалился изъ каюты.

Контролеръ съ пароходной прислугой приводили въ чувство впавшую въ истерику даму въ черномъ плать. Онъ давалъ ей нюхать нашатырный спиртъ, поилъ ее сельтерской водой съ коньякомъ. Около дамы въ черномъ плать, оказавшейся нмкой, суетился и англичанинъ въ шотландскомъ клтчатомъ пиджак и на ломанномъ ужасномъ нмецкомъ язык доказывалъ ей, что она должна не разстегивать свой корсажъ, а напротивъ, застегнуться и даже перетянуть ремнемъ свой желудокъ, ежели хочетъ не страдать морской болзнью. Онъ даже началъ демонстрировать, какъ это сдлать, отстегнулъ отъ бинокля ремень, сильно перетянулъ имъ себя поверхъ жилета, но вдругъ остановился, выпучивъ глаза, приложилъ ко рту носовой платокъ и, шатаясь, поплелся къ лстниц, дабы выбраться изъ каюты. Съ нимъ сдлалась морская болзнь.