Грехи дома Борджа

Бауэр Сара

– Что?

Но не успела она ничего объяснить, как с противоположного конца двора раздался голос Эли:

– Кто там, Мариам?

В голосе его звучали страх и сдержанность, словно ему часто приходилось встречать нежеланных ночных визитеров. Но где же отец? Мариам так растерялась, что не могла вымолвить ни слова. Я шагнула во двор, держа перед собой спящего ребенка как щит.

– Боже милостивый! – воскликнул Эли и забормотал молитву, прося прощение за то, что упомянул Господа. – Я поражен, как у тебя хватило наглости сюда явиться.

– Что это значит? Где отец? – Даже Марию встретили, наверное, радушнее, когда она постучала в дверь вифлеемского приюта.

– Можно

подумать, ты не знаешь! – возмутился Эли, тряся пейсами и злобно разевая рот, казавшийся прорехой в черной кудрявой бороде. Пейсы? Когда он начал их носить? Папа всегда аккуратно подстригал виски и бороду.

– Не знаю.

Холодность Эли, а затем эта внезапная ярость испугали меня.

– Сир Эли, быть может… – пробормотала Мариам.

– Тебе запрещено разговаривать. И вообще, что ты делаешь не на женской половине?

Женская половина? Да что же тут происходит?

– Больше некому было открыть дверь.

– Лучше бы ты совсем ее не открывала.

Мариам покачала головой и потопала в кухню, строптиво расправив плечи.

– Эли, что случилось? Позови отца. Он не станет на меня так кричать.

– Наш отец мертв, Эстер. Неужели будешь притворяться, будто этого не знала?

Двор подо мной заходил ходуном, как корабельная палуба. И я пошатнулась, а может, мне это только пригрезилось, потому что никто даже не попытался поддержать меня. Я шагнула к Эли, но он закрыл лицо рукой, словно хотел защититься от меня.

– Я не знала, – прошептала я и чмокнула ребенка в макушку, найдя единственное утешение в теплой головенке. – Когда? Как это произошло?

– Оглянись вокруг.

Я принялась озираться. Фонтан, который я увидела, был забит ломаным кирпичом из парапета и выглядел так, точно по нему прошелся дубиной озлобленный великан. Плитка мощеного двора покрылась трещинами и сколами. Из стен повыдергивали кольца для привязи скота вместе с кусками штукатурки. Глициния, обрамлявшая дверь в вестибюль, отцовская гордость, хотя еще жила, но валялась на земле поверх разбитой решетки, торчавшей из листьев и шишковатых плетей.

– Это работа твоего любовника, – заявил Эли, с презрением выкрикнув слово «любовник». – Весь Рим это знает, и весь Рим знает почему. И у тебя хватило бесстыдства явиться сюда, изображать невинность и требовать отца. Ты мне отвратительна. – Он скользнул взглядом по младенцу у меня в руках, глаза за стеклами очков излучали холод. – Это его ребенок, полагаю. Даже не пытайся отрицать. Я видел тебя там, на трибуне, когда его рука лежала у тебя на колене. Мне не всегда нужны очки.

Я почувствовала, что за мной наблюдают из дома. Чьи-то глаза сверкали за полуприкрытыми ставнями, блестели под темными арками. Я вдруг стала маленькой и глупой ободранкой. Что я могла сказать? Что у меня остался от любовника ребенок, но я лишилась его доверия?

– А теперь убирайся. Ступай к нему. Раздели его судьбу, если в тебе осталась хоть капля совести. И пусть тебя пожалеет людской судья, поскольку я не могу тебя жалеть. У меня не осталось сестры.

Эли повернулся, и его поглотила тьма, собравшаяся под портиком крыльца. Край его темных одежд зацепился за кривую ветку глицинии, когда он входил в дом, а потом дверь за ним громко захлопнулась. Я растерялась, не зная, что делать дальше, и продолжала стоять на месте. Хоть дон Джоффре и предупредил меня, я решила, что должна отправиться в Ватикан. Больше идти некуда. Вероятно, меня приняла бы донна Адриана, но дворец Санта-Мария казался пустым, когда днем я проходила мимо. Кроме того, донна Адриана была замужем за одним человеком из Орсини и скорее всего сочла более мудрым разделить судьбу их семьи, а не родственников со

стороны Борджа теперь, когда Александр мертв, а Чезаре безнадежно болен. Мне придется отправиться к Чезаре, несмотря на риск. Он не сможет отказаться от Джироламо теперь. Ему нужен сын. Если Чезаре суждено умереть, то какой ему прок от маленькой дочери во Франции? Ночь быстро спускалась. Я должна была торопиться.

– Госпожа Эстер!

– Мариам? – Я напряженно вглядывалась в темноту, откуда прозвучал голос.

– Сюда. Идите к кухне.

Когда я приблизилась к арке, которая вела к кухонной пристройке за домом, из темноты высунулась рука и схватила меня за локоть.

– Быстро, – произнесла Мариам. – В мою комнату. Никому и в голову не придет искать вас там.

Я осознала с легким чувством стыда, что она права. Я ни разу не бывала в комнате Мариам, даже не задумывалась, как и где она устроена в этих перенаселенных пристройках позади главного дома. И решила, что исправлюсь, когда Чезаре снова будет здоров, все вернется на круги своя и он устроит меня с Джироламо в нашем собственном доме в Риме.

Мариам буквально потащила меня. Я долго спотыкалась в темноте, идя за ней незнакомым путем, и вскоре оказалась перед входом с такой низкой притолокой, что даже мне с моим ростом пришлось нагнуть голову. Пока Мариам суетилась, зажигая лампу, я стояла и слушала, как стучит кровь в ушах и где-то за стеной возятся куры, устраиваясь на насесте. Вспыхнула свеча, и из фонаря, забранного вощеной бумагой, полился теплый свет. Я увидела уютную комнату: глинобитный пол застелен ярким лоскутным ковром, по обеим сторонам очага стояли крепкие, начищенные до блеска табуретки, а в центре вместо стола возвышался сундук, грубо расписанный пасторальными сценками с пастухами и пастушками.

– Сегодня поспите на моей кровати, – сказала Мариам, ставя фонарь на сундук. – На вас лица нет от усталости.

– Дорога была слишком долгой.

– Из Феррары?

– Коня украли, а потом…

– Садитесь. – Мариам взяла огарок свечи на железном блюдце и зажгла его от фонаря. – Схожу в кухню, принесу горячей воды и что-нибудь поесть. Если кто приблизится, задуйте фонарь и затаитесь.

– Я уйду. Не хочу навлекать на тебя неприятности. У меня есть мул. Я быстро доберусь до Ватикана.

– А что вас там ждет? Никуда вы не пойдете, сначала умойтесь, поешьте и отоспитесь. Вашему брату должно быть стыдно. Называет себя правоверным евреем, а сам отказывает в гостеприимстве родной сестре, когда ей негде приклонить голову. Да ваши родители в гробу перевернутся.

– Мариам, что же здесь все-таки случилось?

Понимая, что я сейчас нуждаюсь в объяснении больше, чем в отдыхе и пище, она села напротив меня, поставив свечу на пол рядом с табуреткой.

– Прошлой весной понтифик обложил евреев новым налогом. Якобы на строительство нового общественного источника. Как вы знаете, единственный источник, который у нас был, на пьяцца Гвидекка, прошлым летом почти высох. Вскоре мы узнали, что деньги идут на оплату войска для вашего… для герцога Валентино. Вот многие и отказались платить. Гонения на евреев усилились. По субботам вокруг синагоги собирались молодые головорезы. Они кричали, толкали нас. Никто вслух не говорил, что это люди герцога, но все об этом знали. Ваш отец договорился о встрече с Папой Римским и попытался все уладить. Не знаю, что там произошло, но вернулся он, кипя от гнева. Той же ночью по приказу герцога дома всех богатых еврейских семей подверглись нападению. Забирали все: деньги, драгоценности, даже менору [39] . Когда громилы явились сюда, ваш отец попытался их урезонить, но получил по голове рукоятью пики. Через три дня он умер.