HistoriCity. Городские исследования и история современности
Шрифт:
Эти два аспекта восприятия то и дело накладываются друг на друга. Листер, осматривая Париж, как и коллекционер, приобретающий новые экспонаты, испытывает и сиюминутное чувственное удовольствие от созерцания/присвоения объекта, и более пролонгированное – от его описания, приобщения к коллекции, изучения и демонстрации. Важная особенность текста Листера заключается в том, что он помещает в свою воображаемую коллекцию очень разные типы объектов, которые в разной степени связаны как с чувственным восприятием (причем не только зрительным: он выделяет, например, выкрики торговцев, вернее почти полное отсутствие таковых, особый воздух и т. п.), так и со знакомыми Листеру интеллектуальными традициями описания (например, характеризуя питание парижан, еду и напитки, он описывает преимущественно в категориях медицинской пользы и вкусового удовольствия 341 ). В этом отношении Париж оказывается в центре внимания не сам по себе, а как источник впечатлений – удовольствия и знания. И здесь опять дает о себе знать английская бэконианская и ньютонианская концепция знания, в которой чувственный опыт первичен, но при этом важен потому, что на его основе можно построить те или иные выводы.
341
Хотя Листер и указывает, что парижане находят (или не находят) удовольствие в той или иной пище, сам он предпочитает подчеркивать ее полезные свойства: «Они являются такими большими поклонниками щавеля, что я видел, как им засаживали целые акры полей; в этом им следует отдать должное, ибо нет ничего более здорового и полезного, что могло бы заменить лимоны в случае цинги или других телесных недугов». Любопытно, что при описании вин он гораздо чаще упоминает не только общую оценку, но и собственные вкусовые ощущения: «Красные бургундские вина, des quatres feuilles,
Наконец, еще одной особенностью взгляда коллекционера в тексте Листера является то, как в нем раскрывается образ города. Когда Анри Лефевр давал характеристику современному видению Парижа, сформированному туристами и «наивными парижанами», он обращал внимание на выпадающие из поля зрения «другие Парижи», скрытые за фасадами, границами гетто и в подземных коммуникациях. В разросшемся мегаполисе, писал он, «каждый имеет некий свой путь… и не слишком хорошо знаком с остальным» 342 . Большинство удовлетворяется созерцанием банального Парижа, легко доступного взгляду, цепляющемуся за привычные, хорошо известные, ставшие символическими точки в пространстве города и избегающему всего остального. Взгляд на Париж, который находит отражение в тексте Листера, принципиально иной – он не только выискивает интересные (как важные, так и небанальные) объекты, но и не ограничивается скольжением по поверхности. По аналогии с кунсткамерой, где значительная, если не бoльшая часть коллекции спрятана в специальных коробочках и футлярах, хранящихся, в свою очередь, в ящиках кабинетов, помещенных в особой комнате 343 , а не выставлена напоказ, созданный им образ города оказывается сложным и многослойным, раскрываясь внутрь в той же мере, как и вширь. Так же как город включает в себя улицы, площади, здания, реку и многое другое, дворцы, особняки и библиотеки не только имеют внешние характеристики (размеры, украшения, материал), но состоят из залов, лестниц и холлов (как всегда, Листер описывает не все, а только самое примечательное), которые, в свою очередь, наполнены мебелью, книгами и художественными и антикварными коллекциями; сады и парки имеют сложную организацию и состоят из аллей, растений, статуй, фонтанов и павильонов. Описывая, к примеру, дворец Марли в окрестностях Парижа, Листер сначала дает читателю характеристику долины, в которой он расположен, затем внешнего вида дворца, и постепенно взгляд пробирается дальше внутрь дворца: «В одной из комнат первого этажа располагалась полукруглая позолоченная полка или брус, которая опоясывала комнату, отделяя ее верхнюю часть. На ней в несколько рядов на позолоченных подставках был выставлен прекрасный китайский фарфор» 344 .
342
Лефевр А. Другие Парижи // Логос. 2008. № 3 (66). С. 141.
343
О мебели, использовавшейся для хранения коллекций, и ее значении в контексте новых идей упорядочивания мира и систематизации знаний см.: Muller-Willer S. Carl von Linnes Herbarschrank. Zur epistemischen Funktion eines Sammlungsmobels // Sammeln als Wissen / Hrsgb. von Anke te Heesen und E. C. Spary. Gottingen: Wallstein Verlag, 2002. S. 22–38.
344
Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 206.
В этом образе города, раскрывающемся внутрь, наподобие кунсткамеры, которую посетитель разглядывает, открывая один за другим ящики кабинетов и изучая каждый из спрятанных там предметов, заметен определенный сдвиг фокуса, который напоминает нам, что все-таки речь идет о метафоре, которую мы как читатели прикладываем к этому тексту. Сам Листер не дает нам возможности оценить, сколь осознанно он связывал свой взгляд со взглядом собирателя коллекций. Сдвиг, о котором идет речь, связан с тем, что иногда автор перестает быть коллекционером, отбирающим то, что ему интересно, и выстраивающим собственный порядок, и превращается в посетителя кунсткамеры, разглядывающего то, что отобрано и упорядочено другими, и к чему ему предоставляют лишь ограниченный доступ. Он позволяет увидеть, что взгляд наблюдателя определяется как особенностями культуры познания, к которой имеет отношение автор текста, так и самим городом, который создается как объект не только смотрящим на него исследователем.
Лефевр связывал современный образ «банального» Парижа у туристов и обывателей со структурой мегаполиса, формирующей определенные модели взаимодействия как с пространством, так и с другими людьми, противопоставляя этому «прежний» Париж, где все были соседями, а «монументы играли важную практическую роль: они организовывали пространство и притягивали или отталкивали четко определенные категории людей» 345 . Париж XVII столетия представлял собой сложное иерархизированное пространство. Статус человека в нем коррелировал с его возможностью проникать внутрь – посещать ту или иную приходскую церковь, получать приглашение в салон знатной дамы или на встречу в ученой академии, иметь доступ в те или иные комнаты в королевской резиденции или к ценным экспонатам коллекции. Эта возможность определялась публичным статусом человека и его связями в обществе и касалась в том числе и путешественников. В отличие от современных туристов они приезжали, имея на руках официальные бумаги и рекомендательные письма, открывавшие им доступ к тем или иным пространствам внутри города.
345
Лефевр А. Другие Парижи. С. 142.
Все самое ценное с точки зрения посетителя было скрыто внутри дворцов и резиденций, словно в запертых на ключ ящиках кабинетов частной коллекции, и демонстрировалось лишь избранным. И взгляд Листера проникает только туда, куда он имеет возможность попасть. Будучи медиком в составе посольства, он почти не принимал участия в дипломатических встречах и мало общался с французскими аристократами, хотя, несомненно, присутствовал при некоторых встречах. Марли – единственная достопримечательность, посещение которой он увязывает со своей причастностью к английскому посольству. В гораздо большей степени его возможности определялись статусом ученого-натуралиста и известного медика. В силу этого отказ от описания придворной жизни и всего, связанного с политикой, – это всего лишь выбор посетителя кунсткамеры разглядывать наиболее интересные ему экспонаты из тех, которые позволено увидеть.
Париж, будучи увиден как коллекция отдельных примечательных объектов, которые предназначены для рассматривания наблюдателем, выставлены напоказ, но при этом сам доступ к которым строго регламентирован, напоминает о том, что для монархов и аристократов коллекционирование в первую очередь служило символом политической власти. Могущественность властителя прочно связывалась с собиранием редких и удивительных вещей, и, по меньшей мере начиная с итальянских правителей эпохи Ренессанса, на первый план среди них выходят произведения искусства и источники знания – «владение такими вещами как изделия из бронзы, картины, книги, ковры и керамика стало пониматься как знак монаршего величия» 346 . Это коррелировало и с трансформациями в культуре коллекционирования. Как отмечал Патрик Морьес, «склонность к зрелищности, присущая любому создателю кабинета редкостей, постепенно становилась все более явственной, причем предметы искусства и причудливые или экзотические предметы занимали все более почетное место» 347 . Сады и парки, наполненные экзотическими растениями, бесчисленными скульптурами, вазами и фонтанами, россыпь королевских дворцов, наконец, сам Париж, который король заполняет различными объектами, призванными продемонстрировать величие Франции, – площадями, памятниками, променадами, монументальными строениями, – выглядят продолжением этих коллекций и рассматриваются Листером в той же логике репрезентативности: «В конечном счете, необходимо сказать, что великолепие и количество этих дворцов и садов является наилучшим, заслуживающим наибольшего одобрения следствием своевольного правления» 348 .
346
Swann M. Curiosities and Texts: The Culture of Collecting in Early Modern England. P. 18.
347
Морьес П. Кабинеты редкостей. Коллекционирование как страсть. С. 147–148.
348
Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 216.
Как
Даже чувствуя себя посетителем кунсткамеры, а не коллекционером, Листер старается не переставать быть исследователем. В его тексте образ Парижа как обозреваемой им блестящей и роскошной королевской коллекции служит инструментом критики абсолютистской модели власти 349 . Французский монарх не только наполняет город дорогостоящими объектами 350 , призванными вызывать восхищение и удивление прохожих (вместо того чтобы тратить деньги на улучшение положения подданных), но и переупорядочивает Париж в соответствии со своими интересами. Роже Шартье отмечал, что двумя основными прагматическими целями первых Бурбонов в их обустройстве Парижа был снос руин, оставшихся от осады Парижа в 1589–1594 гг., и «придание городу некоторой упорядоченности там, где это позволяла структура городской жизни». Но при этом власть имела и более масштабный замысел, связанный с собиранием Парижа (земли которого принадлежали трем основным собственникам, одним из которых был король) в символически единое целое – столицу государства 351 . Листер обращает внимание на масштабные работы, которые проводились во французской столице в последние десятилетия XVII в. по инициативе короля: «В течение не более 25 лет значительная часть города была преобразована. За этот срок было возведено или перестроено, без сомнения, большинство самых величественных особняков, равно как и монастырей, мостов, церквей и городских ворот. Добавим к этим великим переменам улицы, набережные и мостовые – все они либо получили существенные дополнения, либо являются совсем новыми» 352 . Отказываясь показывать читателю места, где сосредоточена власть, Листер вместо этого изображает Париж как пространство властных манипуляций, главной целью которых оказывается демонстрация могущества французского королевства, и тем самым дает очень точную характеристику отношения Людовика XIV к своей столице. Благодаря усилиям властей Париж превращается в роскошную коллекцию, демонстрируемую любопытному посетителю с целью произвести на него впечатление с той или иной степенью полноты, в зависимости от его статуса. Немалую роль в этом сыграли и парижане, подражавшие королю. Не случайно Норберт Элиас писал, что хотя города, несомненно, репрезентативны в отношении современной культуры, в XVII–XVIII вв. они лишь служили «обезьяной» двора и, соответственно, монарха 353 . Вслед за ним горожане стремились наполнить пространство всевозможными статусными вещами, демонстрируемыми той или иной аудитории. Джоан Дежан обращала внимание на то, что символической чертой нового Парижа стало «выставленное напоказ богатство крупного финансового центра» 354 . Как внешнее убранство города с выстроенными в одном стиле площадями, фонарями, которые зажигают даже в лунные ночи, дорогостоящими большими окнами на фасадах особняков, которые на нижних этажах к тому же забраны в кованые решетки, и ломящимися от товаров витринами лавок, так и внутреннее наполнение особняков, заставленных изящной мебелью, картинами, коврами и коллекциями, своей первостепенной целью имеют демонстрацию роскоши и величия. Город переполнен ценными диковинками, собранными, однако, не ради получения нового знания, а ради того, чтобы поразить воображение:
349
Андрей Лазарев отмечает, что и в более ранних описаниях Парижа англичанам было свойственно подчеркивать роскошь и красоту города (Лазарев А. В. Париж иностранцев эпохи ars apodemica (1570–1640 гг.). С. 183).
350
Листер нередко приводит стоимость тех или иных объектов или коллекций короля, знати и высших сановников.
351
Chartier R. Power, Space and Investments in Paris // Edo and Paris: Urban Life and the State in the Early Modern Era / ed. by A. L. McClain, J. M. Merriman and U. Kaoru. Ithaca, London: Cornell University Press, 1994. P. 137.
352
Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 17.
353
Элиас Н. Придворное общество. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 51.
354
Дежан Д. Как Париж стал Парижем. С. 21.
Все эти вещи в этом городе и окрестностях имеются в таком избыточном количестве и разнообразии, что невозможно зайти в частный дом любого человека, имеющего положение в обществе, чтобы не увидеть какое-то их количество, и они нередко доводят себя до разорения подобными тратами. Каждый, кто обладает хоть каким-то достатком, жаждет иметь хорошую картину или скульптуру лучшего мастера, то же касается и украшения их садов; и невозможно вообразить, какое удовольствие все это огромное количество изящных вещей предоставляет любопытному чужаку 355 .
355
Lister M. A Journey to Paris in the Year 1698. P. 9.
За этими рассуждениями Листера стоит не только политическая критика абсолютистской модели правления, но и противопоставление модели коллекционирования, которая сформировалась в рамках культуры удивления, внимания к редкостям, театральности аристократической культуры и новой концепции города, полезному собиранию научных коллекций, которое поощряло Лондонское королевское общество и которое положило начало первым музеям. Выстраиваемое на основе того, что обнаруживается внутри Парижа (ученые коллекции и библиотеки vs «показательные коллекции» мебели, картин и т. п.), оно одновременно служит противопоставлением английской и французской культур. Взгляд английского ученого на Париж позволяет использовать коллекцию, собранную ради того, чтобы поразить воображение стороннего наблюдателя, для получения полезного знания 356 : не просто описать ее, но пересобрать в иной логике и изучить. В конечном счете, статус Парижа как столицы в тексте Листера оказывается связан не столько с тем, что это место средоточия политической власти, сколько с тем, что в нем собрано все необходимое для понимания французской культуры, государства и характера нации. Как Листер и подчеркивал в своем обращении к читателю, само стремление французов произвести впечатление вкупе с их любезностью делают их превосходным объектом любопытства чужаков 357 . Призванный продемонстрировать власть, Париж сам становится объектом властного по своей природе научного дискурса, который англичане начинают осознавать как национальный и который нашел выражение в культуре коллекционирования как символа страстного и в то же время полезного освоения и присвоения мира. Эта позиция не просто стороннего наблюдателя, «любопытного чужака», но англичанина, позволяет понять и еще одно значение иронии в тексте Листера. Она не была напрямую связана с культурой любопытства, зато, начиная с середины XVII столетия, чувство юмора начинает осознаваться и англичанами, и представителями континентальной Европы как специфически английская черта, важная составляющая английской оригинальности 358 . Делая французов и Париж объектом своей иронии, Листер не просто обозначает властную позицию по отношению к этому любимому, занимательному и познавательному объекту рассмотрения, но и маркирует эту позицию как специфически английскую.
356
И ученые коллекции, несомненно, имеют гораздо большую познавательную ценность. Здесь вновь можно вспомнить, что собрание античных статуй Мазарини не дает исследователю никакого другого ценного знания, кроме как о различиях в отношении к наготе в Античности и современной Листеру культуре.
357
Ibid. P. 1–2.
358
Langford P. Englishness Identified. Manners and Character, 1650–1850. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 289–290.