HistoriCity. Городские исследования и история современности
Шрифт:
В этих начинаниях и деятельности в массах помимо ВООПИиКа было также очень активно общество «Знание»; значение его лекторского актива в пропаганде тематики городской истории в советско-патриотическом духе подчеркивал специалист по XVII в. из московского академического Института истории СССР Л. Н. Пушкарев 563 . Правда, стоит отметить, что это был скорее советский патриотизм, очищенный от крайностей сталинской кампании конца 1940-х гг.
Круглые юбилеи эпохи перестройки затронули города Сибири и Урала (Челябинск, Тюмень) 564 , Черноземья (Воронеж, Тамбов, Брянск) 565 и Поволжья (Куйбышев, Волгоград, Саратов) 566 . Уже в этих процессах виден рост инициатив снизу, проведение викторин, рост культмассового компонента в виде уже регулярных дней города и рост движения за спасение старинной городской архитектуры и, шире, местной культурной экологии и памяти 567 .
563
Пушкарев Л. Н. Юбилейные даты в истории городов как форма пропаганды идей патриотизма. М.: Знание, 1983.
564
400 лет Тюмени: Сб. документов и материалов / Арх. отд. Тюмен. облисполкома и др.; [сост. С. Т. Будьков и др.]. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1985; Тюмень – ворота Сибири: Хроника, документы, 1586–1986: [400-летию Тюмени посвящается] / сост. В. Н. Клепиков. Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1986; Дмитрин Г. К. Слава трудовая. Челябинск: Южно-Уральское книжное издательство, 1986. Серия: «Челябинск и челябинцы».
565
Полозов
566
Город на крутой луке: Литературно-публицистический сборник [К 400-летию основания г. Куйбышева, 1586–1986]. Куйбышев: Книжное издательство, 1985; По мандату долга: Очерки о знаменитых земляках [К 400-летию Царицына – Сталинграда – Волгограда: Сборник / сост. А. М. Буланов]. Волгоград: Нижне-Волжское книжное издательство, 1987; Историко-краеведческие записки. Вып. 6: 400-летию города-героя посвящается. Волгоград: Нижне-Волжское книжное издательство, 1989; Палькин Н. Е. Город волжской судьбы: [К 400-летию г. Саратова]. Саратов: Приволжское книжное издательство, 1990.
567
В Куйбышеве еще в 1984 г. в эфире областного телевидения началась викторина из 400 вопросов по истории края и города, приуроченная к четырехсотлетию города; победителей телеконкурса, рассчитанного на два года, ждал приз – полет в одну из «братских» республик.
Более интеллигентским по стилю работы и охвату аудитории – в отличие от патриотически-функционерского ВООПИиКа или агитаторского общества «Знание» – становится созданный под патронажем Р. М. Горбачевой и Д. С. Лихачева Фонд культуры (и журнал «Наше наследие») 568 . Усилиями Д. С. Лихачева, С. О. Шмидта и местных активистов уже с конца 1980-х гг. активно изучается и заново публикуется наследие краеведов 1920-х и дореволюционных ревнителей старины, невзирая на их прежде непростительные идейные или сословные «недостатки». Возрождается деятельность геральдистов, которые переиначивают и торпедируют прежнюю систему «новых» советских символов и все активнее выступают – вместе с широкими общественными силами – за возврат исторических гербов и наименований городов, регионов, районов и улиц 569 . Попытка связать энтузиастов исторического краеведения со всей страны предпринимается во второй половине 1980-х гг. на Украине, где эта тематика давно и широко признана 570 , но центробежные тенденции довольно быстро дали о себе знать.
568
Зубок В. М. Д. С. Лихачев в общественной жизни России конца XX века. СПб.: Европейский дом, 2011.
569
По украинской геральдике того периода см. диссертацию: Іщенко Я. О. Символіка та емблематика міських гербів Україні 1960–1980-х років XX ст.: історико-джерелознавче дослідження. Київ, 2006 (визуальный материал на сайте:.
570
Первая Всесоюзная научная конференция по историческому краеведению. Киев: [б. и.], 1987.
На излете перестройки недавние юбилеи становятся точкой активизации региональных политических движений, уже прямо направленных против союзного центра: «живые цепи» из взявшихся за руки людей соединяют столицы прибалтийских республик в день 50-летия акта Молотова – Риббентропа в августе 1989 г., и то же самое происходит в годовщину «Акта злукi» – соглашения об объединении Украинской народной республики и Западно-Украинской народной республики в 1919 г. – в январе 1990 г., когда среди городов запада и центра республики особенно выделяется Львов 571 . В июле 1990 г. юбилей 500-летия Сечи в Запорожье стал многотысячным праздником национального возрождения (с трибуны митинга согнали коммунистического руководителя Верховного Совета Украинской ССР); тогда же в Киеве принимают декларацию о государственном суверенитете Украины и поднимают над горсоветом желто-синий флаг 572 . В Российской Федерации рубежа 1980-х и 1990-х гг. краевая память о расказачивании времен Гражданской войны, о белых походах, далекие картины как государевой службы, так и древней вольницы на Дону и Северном Кавказе совершенно перекрывают преимущественно городскую местную память о 1905 г. и об участии казаков в карательных экспедициях против «смуты» 573 . Столицы российских автономий в Поволжье и на Северном Кавказе, а также в Сибири становятся сосредоточиями в той или иной степени децентралистских версий регионального прошлого, производителями и основными потребителями которой становится местная национальная интеллигенция 574 . 350-летний юбилей Саранска (1991) и споры о 500-летии единства мордвы с Русью/Россией уже демонстрируют больший автономистский характер по сравнению с еще недавно отмеченными праздниками вхождения в состав России чувашских земель 575 . Еще до 1991 г. археологические удревнения прошлого на манер Еревана или Киева повторяются и на «пятитысячелетнем» Дербенте 576 .
571
См.: Дмитриев А. Н. Бронзовый гость без вышиванки, или Бывший Ленин в восемнадцатом году // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2018. № 2. С. 203–224.
572
Касьянов Г. В. Украина–1990: «бои за историю» // Новое литературное обозрение. 2007. № 83. С. 76–93.
573
Ср. писательскую реплику 1990 г. и публикации местных историков: Алмазов Б. А. Казаки и демонстрации // Казачьи ведомости. 1990. 28–30 июня. С. 6–7; Золотов В. А., Демешина Е. И. Дон в первой русской революции: Исторический очерк. Ростов н/Д., 1981; Трёхбратов Б. А. Первые шаги… Выступление армейских и казачьих частей на Северном Кавказе в период революции 1905–1907 гг. Краснодар, 1989; ср.: Трут В. П. Роль казачества в подавлении революции 1905–1907 годов: один из «черных» мифов нашей истории // Москва. 2013. № 2. С. 166–172.
574
См. например: Халиков А. Х. Татарский народ и его предки. Казань: Татарское книжное издательство, 1989 (ранее упомянутый поборник удревнения возраста татарской столицы); Шнирельман В. А. Быть аланами: Интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в XX веке. М.: Новое литературное обозрение, 2006.
575
Ср.: 425-летие добровольного вхождения Чувашии в состав России. Чебоксары, 1977; Заварюхин Н. В. И вошла мордва в Русь // На перекрестке мнений. Саранск, 1990; Записки о Саранске / подгот. В. А. Юрчёнков. Саранск: Мордов. книжное издательство, 1991; Юрчёнков В. А. Хронограф, или Повествование о мордовском народе и его истории. Саранск, 1991.
576
Кудрявцев А. А. Дербенту – 5000 лет. М.: Советская Россия, 1989 (автором был не журналист-дилетант, но профессиональный археолог, специалист по истории древнего города).
Можно заметить, как на исходе советской эпохи не только закладываются основы идейной легитимности будущих независимых государств, но и формируется на региональном уровне конфликт памятей, центрального и локального нарративов – например, диссонанс двойных городских юбилеев, нового имперско-государственного или более древнего, автохтонно-национального (как в случае Одессы, Казани, Алма-Аты, Днепропетровска) 577 .
Итоги: обретение городской памяти
577
Болдирев О. В. Одесi – 600. Iсторичний нарис. Одеса: Юг, 1994. Также: Сквирская В., Хэмфри К. Одесса: «скользкий» город и ускользающий космополитизм // Вестник Евразии. 2007. № 1. С. 88–117.
Отметим главные этапы пробуксовки прежних «красных»
578
Донован В. «Идя назад, шагаем вперед»: краеведческие музеи и создание местной памяти в Северо-Западном регионе. 1956–1981 // Антропологический форум. 2012. № 16. С. 379–402; Историческое краеведение Урала как фактор формирования гражданской идентичности / под ред. Г. Е. Корнилова, Г. А. Кругликовой. Екатеринбург, 2017. С. 40–43.
В 1970–1980-е гг. в плане городской и региональной памяти и для археологов, а также краеведов «неформального толка» («слева»), и для поклонников Владимира Солоухина, Ильи Глазунова или «русской партии» («справа») дореволюционное наследие оказалось одной из важнейших форм групповой, «интеллигентской» и одновременно общегражданской, городской идентификации. Обязательные еще в 1950-е гг. отсылки к революционному пролетариату дополняются и постепенно, по сути, сменяются более сложными версиями исторической преемственности. Именно сформировавшиеся в первые два десятилетия ХХ в. более пестрые, то общедемократические («обывательские»), то прямо аристократические исторические образы городов (в частности, «Старый Петербург» и «прежняя Москва») оказались уже в эпоху перестройки востребованными в качестве исходной инстанции производства новой исторической памяти в условиях неизбежных и радикальных перемен 579 .
579
Характерная книга времен перестройки (не из перепечаток «старого»): Засосов Д. А., Пызин В. И. Из жизни Петербурга 1890–1910-х годов. Записки очевидцев. Л.: Лениздат, 1991. Эти мемуарные заметки юриста и инженера-путейца в литературной обработке М. Е. Абелина публиковались ранее в журнале «Нева» (1987–1989 гг.) под названием «Пешком по старому Петербургу». См. материалы обширного исследования: Гладарев Б. Историко-культурное наследие Петербурга: рождение общественности из духа города // От общественного к публичному / под ред. О. Хархордина. СПб.: Издательство ЕУСПб, 2011. С. 70–304.
Так или иначе, уже к середине 1980-х прежний формат исторической памяти в региональном и местном, а также городском измерении весьма заметно поменялся даже по сравнению с началом 1960-х гг. Главным результатом этого тихого ревизионизма стало то, что к середине 1980-х гг. для исторического сознания советского общества, если можно говорить о нем в целом, сам советский период, отсчет от 1917 г. перестали быть главным и непреложным фактором любых исторических оценок. В этом процессе «историзации» свою роль сыграли деятельность государственных органов и СМИ, обществ охраны памятников, музеев и библиотек, профессионализация краеведения, рост исторической культуры и самосознания местной интеллигенции и искусствоведческая литература, рассчитанная на широкую аудиторию 580 . Краеведение в 1970-е начинает отвоевывать себе позиции в музейном деле и в педагогике, хотя до массового внедрения в среднюю и гуманитарную высшую школу (как после 1991 г.) дело еще не доходило 581 .
580
См.: Голотин И. В. Государственная политика в области охраны памятников истории и культуры в 1953–1985 гг.: по материалам Ярославской области: дис. … канд. ист. наук. Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. Ярославль, 2011; Свичкарь И. Г. Деятельность государственных органов власти и общественных организаций по сохранению историко-культурного наследия на Южном Урале в середине 1960-х – начале 2010-х годов: по материалам Челябинской области: дис. … канд. ист. наук. Челябинской государственной академии культуры и искусств. Челябинск, 2014; и др.
581
О музеях в советском городском контексте (на примере Украинской ССР): Буланый И. Т., Явтушенко И. Г. Музей на общественных началах. М.: Профиздат, 1985; авторы отмечали, что более 70% таких музеев были историко-краеведческими.
За сорок послевоенных лет городские юбилеи значительно поменяли свой формат. Если в 1940-е гг. они были просто локальными привязками общегосударственного прошлого, то уже с середины 1950-х начинает возрастать их не столько городская, сколько национально-региональная специфика. Опробованный на пышном московском юбилее 1947 г. главный мотив соединения официальных заседаний (с вручением ордена городу и наград передовикам) с народными гуляньями все более дополнялся и с течением десятилетий почти заслонялся культурной, просветительской, школьно-образовательной и академической оркестровками. Создателями этой «музыки», нарратива городской – и, шире, местной – памяти оказывались не только профессиональные историки в растущем числе региональных вузов, но и архитекторы, писатели, журналисты, авторы новых путеводителей и пособий для экскурсий, библиографы и библиотекари, учителя. Они и составили основную среду переприсвоения советского (точнее – сталинского) исторического дискурса, построенного на смешении классовой борьбы и прогрессизма с имперско-государственнической общей рамкой. При этом выделенные нами в начале главы полюса «официозно-партийного» и «академического»/«общественно-краеведческого» видения прошлого в реальной механике городских юбилеев 1960–1980-х гг. вполне могли совмещаться, как показывают «гибридные» примеры пермского партийного журналиста Назаровского или историка Тронько – заместителя Предсовмина УССР времен Хрущева и Брежнева.
Городские юбилеи за период с середины 1950-х по середину 1970-х гг. не только окультуриваются, но заметно академизируются: роль историков в их подготовке и проведении в целом возрастает. «Театрализованные представления» про княжеских дружинников или декабристов в рамках городских юбилеев из разовых постановок становились частью рутинных практик составления исторических очерков, выставок, сборников документов и библиографий, издания массовых фотоальбомов и литературно-художественных альманахов. Культмассовая составляющая городских юбилеев уступает более серьезной историко-просветительной или памятниковедческой работе: к «дате» не только проводятся концерты и празднества с историческим уклоном, но и систематически читаются лекции на предприятиях и в школах, готовятся новые путеводители, а также серьезные сборники документов и очерки городской истории. Юбилейные кампании советских лет часто вводят исторические сюжеты в ткань повседневности, от туристических объектов до расширения городской топонимики («улица 800-летия Москвы»; «проспект 200 лет Херсона» и т. п.). Но историзация эта не является исключительно парадной, и даже в рамках советского дискурса нарастает конфликтность юбилейных сюжетов: имперских и национальных, классовых и государственнических, революционных и пассеистских устремлений. С одной стороны, юбилейная память диверсифицируется: «дата», даже не оспариваемая в плане хронологии, уже не означает по умолчанию общего и единого «торжества». С другой стороны, с середины 1980-х гг. в плоскости организационной заметен и переход от разовых/уникальных юбилеев к ежегодному празднованию Дня города (с непременным историческим компонентом).
Но, возвращаясь к отмеченному вначале парадоксу, общегородская тематика как будто не соприкасается с советскими юбилейными и просто историческими контекстами (если это не города и значимые даты в привязке к одной местности – например, Урала, Украины или Северо-Запада). Город как особый феномен в 1960–1980-е гг. рассматривается отдельно географами, архитекторами, этнографами и лишь отчасти историками (с четкой привязкой или к периоду, как правило отдаленному, или опять-таки к региону). Город с его прошлым как будто растворялся в общих тенденциях развития «своего» региона – и, по сути, именно конец советской власти и соответствующей схематизации прошлого помог вернуть изменчивой и целостной городской истории подобающий статус, вернуться к наследию дореволюционных лет и краеведения 1920-х гг. 582 Это означало также проведение новых трансрегиональных и междисциплинарных сопоставлений и параллелей – когда произошла содержательная «урбанизация» прежде довольно обедненной городской истории с акцентом на ее особую хронологию, темпоральность. Результатом стали в том числе и более разнообразные, по сравнению с советскими исходными сценариями, способы юбилейной коммеморации.
582
См. среди важных работ тех десятилетий представительный сборник статей: Город как социокультурное явление исторического процесса. М.: Наука, 1995; первое издание энциклопедии «Города России» (под редакцией географа Г. М. Лаппо в 1994 г.) и монографию: Глазычев В. Л. Провинциальная Россия. М.: Новое издательство, 2003.