Хождение Восвояси
Шрифт:
Таракану сложил губы бантиком и обиженно засопел. Размытый зеленоватый свет за его спиной постепенно менялся на синий. Что там? Улица? Рассвет? Или ночь наступает?.. Что там происходит?! Отчего-то это казалось чрезвычайно важным, но логического объяснения этому световому шоу царевна подобрать не могла. Значит, оставалось одно. Магия.
– Но не печалься, полоумное дитя скрытого льдами Ресогото! – лицо Таракану просветлело вместе с золотой каймой, охватившей синеву за его спиной. – Мне на память останется твоё кольцо – а ведь это всё рано, как если бы мы были
Кудахтающий хохоток заставил Серафиму напрячься в желании если не придушить Извечного, то хоть плюнуть в него напоследок, ибо последок – это всё, что ей оставалось. Может, лежать долго и счастливо в кругу семьи даже недовыпотрошенной рыбой – не так уж и плохо…
Не обращая внимания на нее, колдун натянул подарок богини Сю на свой скрюченный мизинец с распухшими суставами и оттопырил, любуясь.
Суставы его ныли. Подагра? Или как это называется?
Что?!.. Какая к бабаю якорному подагра?! Это что ж получается, люди добрые?! Что до кучи ей со своими переломами еще его подаг…
Стоп. Снова и по буквам. Я. Чувствую. Его. Подагру.
Ум Сеньки лихорадочно заметался в поисках вариантов использования своего нелепого открытия – но ненадолго. Золотое сияние разогнало густую синь, и в его ореоле вместо стены стал виден край настоящего светлеющего неба, бледные звёзды – и склон горы, покрытый бесконечными шеренгами очень дисциплинированного войска.
– О! Кажется, у меня почти всё готово! – радостно улыбнулся Извечный, не оборачиваясь. – Вашему благородному невеличеству осталось потерпеть всего лишь одно неудобство! Небольшой… хотя нет, зачем я вру… Большой надрез – и ваше участие в освобождении Вотвояси обессмертится в веках! Видите?
Он показал неподвижной царевне остро отточенный медный нож и медный кувшин с широким горлом.
– Больше не увидите!
Заливистый смех с подвизгами еще сотрясал грузное тело Таракану, когда он полоснул лезвием по запястью Сеньки и подставил под струйку крови кувшин.
Мир содрогнулся. Серафима, по мере возможностей, расхохоталась. Быть принесенной в жертву кем? – Тараканом! – чему? – освобождению не понять чего от не понять кого, и она при этом даже не была ни первой красавицей, ни девственницей!
Она смеялась, пробуждая уснувшую боль, понимая, что это нервное, что звучит ее смех как нечто из страшных историй, которые иногда ставила труппа Афанасия Одеялкина, и что скоро в этой комнате количество психов удвоится – если она сперва не протянет ноги, но остановиться не могла. Лучше уж так, чем с рыданиями, проклятиями или нелепо-стоическим выражением лица, достойным отдельной пьесы одеялкинцев или даже романа от Дионисия.
Замаячившая в поле зрения ошалелая физиономия Таракану с недорисованным алым магическим символом на лбу была самой лучшей наградой ее последнему выступлению.
– Онна-бугэйся из Ресогото? – обеспокоенно моргая, проговорил он. – Это ты что-то не поняла, или это я что-то не понимаю? Я сейчас заберу всю твою кровь! Это не смешно! Я не шу…
Мир содрогнулся снова, теперь
– Какого Миномёто лысого… – прорычал он, вскидывая голову к потолку.
Несколько торопливых слов заклинаний – и камни с палками остановили свою толкотню и вспыхнули зелёным и фиолетовым. Если бы могла, Серафима присвистнула: камни и палки? Черепа и кости! И хорошо, что человеческих нет, поняла она через несколько секунд, потому что даже волчий череп, падающий с высоты по лбу – это неприятно и больно. Несколько костей последовали за ним под проклятия колдуна и покачивание стен. Золотистый свет за ее затылком стал меркнуть. Таракану взвыл. Мир содрогнулся опять, накренился, роняя медный кувшин и еще, судя по звукам, с полтысячи самых разнообразных предметов различной степени разбиваемости – да в таком положении и остался. Серафима почувствовала, что сползает со стола.
Скороговорка колдуна зазвучала с частотой дроби голодного дятла. К зелёному и фиолетовому прибавились отблески малинового. Панцири, черепа и кости затрещали, раскалываясь, и завоняли горелыми перьями. Мир потянулся в исходное положение – наверное, в поисках носового платка – но ненадолго. Новый удар – и стена хрустнула. Тусклый свет занимающегося утра пробился сквозь разлом, принося головокружительный аромат свежего воздуха с обертонами жжёного, палёного, оплавленного и пережаренного, кручёный сноп искр, поджёгший что-то справа, и разъярённое "Кабуча!".
Извечный, всё это время пытавшийся спасти окно на неизвестную гору, покрытую солдатами, с проклятьем выкрикнул нечто неразборчивое – а может, непечатное – и золотое свечение погасло.
– Лежи смирно, никуда не уходи, я сейчас оторву этому буракумину его гнилую башку и вернусь! – бросил он Сеньке и скрылся из поля зрения, разъярённо размахивая руками и бормоча заклятья, точно вколачивал их в воздух.
Царевна прихрюкнула с пристоном: теперь она знала, с какими последними словами тёмные властелины уходили на бой с его премудрием. Ода внимания не обратил: к сумасшествию привыкаешь быстро. В комнате на краткий миг стало тихо. Слышно было лишь частое глухое капанье чего-то по медному боку пустого перевёрнутого кувшина. Наверное, это была ее кровь.
В следующий миг и воздух завизжал, завихрился и загорелся от ворвавшейся с улицы магии – встретившей магию другую.
– Сзади! Заходите ему сзади все вместе! Блокада Окаяно! Разом! Разрыв Шизо Могучи! Бета! Пошли! – визгливо орал где-то недалеко Таракану.
Пламя с рёвом ломанулось назад, снося, казалось, на своём пути всё и всех. Картечь из каменной крошки и пыли накрыла царевну, переворачивая стол – ну не алтарь же, этого бы ее вывихнутое и переломанное чувство юмора не выдержало бы, – роняя ее на пол, и от нового взрыва – боли, на этот раз – она потеряла сознание.