Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

незыблемым бастионом порядка и дисциплины. Гатчина превратилась в огромный военный

лагерь, где все было устроено по прусскому образцу: казармы, кордегардии, гауптвахты. На

каждом шагу путь преграждали шлагбаумы, окрашенные в черный, оранжевый и белый

цвета, как в Потсдаме. Возле них свечками стояли часовые, обряженные в странную, будто

срисованную

со старых картинок, форму эпохи Фридриха-Вильгельма I. В 1796 году

гатчинские войска состояли из шести батальонов пехоты, егерской роты, четырех

кавалерийских полков, пешей и конной артиллерии при 12 орудиях. Имелся и морской

батальон. Всего в гатчинском гарнизоне числилось две с половиной тысячи человек, в том

числе девятнадцать штабов и сто девять обер-офицеров.

Новая Россия строилась под дробь барабана и заунывный свист флейты. По средам

— маневры, на которых обязательно присутствовали великие князья Александр и

Константин, ставшие командирами гатчинских батальонов. В жару и стужу, зной и

зимнюю слякоть солдаты в темно-зеленых длиннополых мундирах с синими обшлагами,

отбивали шаг на плацу. Офицеры в непомерной величины шляпах, сапогах, с голенищами

выше колен и перчатках, закрывающих локти, с казарменным вдохновением задавали ритм

коротенькой тростью.

Гатчинское воинство было достойно своих командиров. Изгнанные из полков за

дурное поведение, пьянство или трусость, многие из гатчинцев из-за куска хлеба готовы

были безропотно сносить унижения, а иногда и побои. Досада на злую судьбу, зависть

безмерная к петербургским барчукам — надушенным и изнеженным гвардейским

офицерам — питала их души. Верили гатчинские капралы, что настанет их час и полетят

они в рессорных экипажах по Луговой-Миллионной, привлекая благосклонные взоры

столичных барышень.

Павел Петрович был их кумиром.

— Ракальи, — говорил он сыновьям добродушно после очередной экзекуции. —

Сто шомполов получил, а глядит молодцом. Видите, дети мои, что с людьми следует

обращаться как с собаками. Из любого Робеспьера или Марата шпицрутенами хорошего

солдата сделать можно.

Александр и Константин внимали поучениям отца не без некоторого внутреннего

дискомфорта. Изредка преодолевая трепет, который вызывало у них вечно недовольное

лицо великого князя, вступались они за обиженных. И Павел, случалось, сменял гнев на

милость. При этом суровое лицо гатчинского губернатора Алексея Андреевича Аракчеева,

верной

тенью стоявшего за Павлом на вахтпарадах, смягчалось от умиления. Во взгляде

его, обращенном к молодым великим князьям, прочитывалось чувство столь глубокое, что

они невольно подтягивались, расправляя плечи и топорща длинные краги. Закипала кровь,

шевелилось в душе сокровенное — и гатчинский воздух казался им несравненно чище

петербургского.

Аракчеев был злым гением Гатчины. Высокий, сутулый и жилистый, с нечистым

лицом, оттопыренными мясистыми ушами упыря, он был нем, невероятно точен и

вездесущ. Свинцово-серые глаза его видели все, от тяжелого взгляда их каменели и

новобранцы-рекруты, и испытанные в боях гренадеры. Там, где появлялся Аракчеев,

мгновенно воцарялся мертвящий порядок. Даже Павел никогда не повышал голос в его

присутствии.

Сын бедного сельского дворянина, волею случая принятый на казенный кошт в

кадетский корпус, всем, чего добился в жизни, был обязан только самому себе.

Обладавший способностями к артиллерийскому делу и невероятной усидчивостью, после

выпуска из корпуса Аракчеев был произведен в офицеры и оставлен преподавателем

геометрии. И в корпусе, и в артиллерийском полку, куда он вскоре был переведен,

Аракчеев возбуждал всеобщую ненависть своими замашками тирана.

Прибыв в распоряжение великого князя осенью 1792 года в чине капитана,

Аракчеев за четыре года сделал карьеру. К лету 1796 года он был уже полковником,

инспектором пехоты, начальствовал и исправлял должность гатчинского губернатора и

заведовал военным департаментом. Павел нашел в нем незаменимого исполнителя,

службиста по складу своей натуры, слепо, но без раболепия преданного начальству,

жесткого и требовательного по отношению к подчиненным.

Аракчеев был рожден солдатом, служба государева являлась смыслом его

существования. Усердие к ней, однако, сухим огнем выжгло в нем все человеческое. Такие

характеры рождаются раз в столетие, когда, говоря словами принца датского, распадается

связь времен.

Фигурой шекспировского масштаба на гатчинской сцене был и Иван Павлович

Кутайсов, великокняжеский брадобрей, затем камердинер. Родом турчонок, попавший в

Россию во время войны с османами, он обладал редким талантом использовать слабости

Павла Петровича в личных видах.

Возвышение Кутайсова стало следствием — а, если вдуматься, то и одной из

причин — неурядиц, обнаружившихся в семье великого князя в конце 80-х годов. Павел

был сентиментален и влюбчив, под его прусским мундиром билось рыцарское сердце.