Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

Коллектив авторов

Это определение – созерцание как результат порождения зримых форм – имеет решающее значение для определения искусства, данного Фидлером. В нашем повседневном опыте имплицитно сохраняется именно этот характер чувственности – что не в последнюю очередь объясняет неистребимость «наивного реализма». [523] Как правило, мы не слышим, как мы слышим, но мы слышим нечто; мы не видим, как мы видим, но мы видим нечто. По прагматическим повседневным причинам иначе и быть не может: мы всегда рассматриваем повседневные образы с интересом, связанным с желанием увидеть с их помощью нечто: врач – перелом кости на рентгеновском снимке, каменщик – план стены на строительном чертеже, читатель газеты – событие политической жизни на репортерской фотографии и т. д. Только когда чувственная сторона действительности изображается (gestaltet wird), так сказать, изолированно и как «плод зримости» (Sichtbarkeitsgebilde), [524] т. е. в художественном образе, видимая форма действительности становится предметом рассмотрения.

523

См.: Ibid. S. 117.

524

Ibid. S. 192.

В искусстве, по Фидлеру, совершенно безразлично поэтому, что изображено. Напротив, художественные образы отличаются тем, что они направляют внимание на себя самих, на «плод зримости». Это значит, что искусство обладает функцией передавать познание о формах и структурах, в которых мир показывает себя нам. Когда художник,

объясняет Фидлер, «схватывает одну сторону жизни, которую можно схватить только его средствами, и приходит к осознанию действительности, которое невозможно достичь никаким мышлением», искусство вступает в комплементарное отношение к науке. [525] Искусство перенимает при этом, по Фидлеру, «трансцендентальную функцию». [526] Оно показывает, как чувственно конституируется действительность, и разъясняет тем самым, «что, поскольку действительность представляет собой духовное порождение людей, дискурсивное мышление ни в коем случае не может взять на себя монопольную привилегию порождать нечто, что мы вправе назвать действительностью, истиной». [527] В противоположность традиционному определению искусства как подражанию независимо от него наличной действительности оно является уже и для Фидлера тем, что Нельсон Гудмен назвал «способом порождения мира». [528] Речь, таким образом, идет не о психологическом вопросе, как некая вещь видится конкретным индивидом, но о теоретико-познавательном вопросе, как мир может видеться. [529]

525

Ibid. S. 180.

526

L. Wiesing. Die Sichtbarkeit des Bildes. Geschichte und Perspektiven der formalen "Asthetik. S. 153; Idem. Konrad Fiedler (1841–1895). S. 191.

527

K. Fiedler. Schriften zur Kunst. 2 Bde. 2 verbesserte und erweiterte Aufl. Bd. 2. S. 172.

528

См.: L. Wiesing. Konrad Fiedler (1841–1895). S. 191.

529

См.: L. Wiesing. Die Sichtbarkeit des Bildes. S. 151 f.

Приверженцы ОИ однозначно разделяли концепцию Фидлера об искусстве как специфической форме познания и его разрыв с теорией отражения и редукцией искусства к красоте. Так, прежде всего Утиц придерживался мнения, что своим различением, проводимым между «созерцаниями», зрительными восприятиями произведений искусства и природно-наглядным (dem Natur-Anschaulichen), Фидлер «наметил контуры теории искусства, которая в принципе не пересекается с эстетическим». Его радикальное обращение к феномену искусства (т. е. прежде всего программный поворот от вопроса о «воздействии» искусства к его «объективности») здесь приветствуется, поскольку, как отмечает Утиц, только на этой основе становится возможным «искусствознание как строгая, точная наука о форме», которая уже не вынуждена заимствовать свои понятия у «всеобщей истории». У Фидлера можно найти и ответ на вопрос, что характеризует феномен искусства как феномен sui generis. Так был подхвачен вывод Фидлера о том, что искомой «сущностью» искусства является прояснение зримости бытия в «созерцании». В соответствии с этим Утиц резюмирует полученные Фидлером результаты: «Направление на объект победило; искусствознание становится наукой об объектах, вооруженной объективными методами». [530] Тем самым Фидлера можно считать основателем ОИ – не меньше, но и не больше. Ведь, в конце концов, это искусствоведческое движение в некотором смысле заняло чуть ли не противоположную позицию по отношению к Фидлеру.

530

E. Utitz. "Uber Grundbegriffe der Kunstwissenschaft. S. 17.

Во-первых, протагонистам ОИ было важно – в отличие от Фидлера, который ограничился изобразительным искусством, поскольку был убежден, что общего понятия искусства быть не может, – найти «широкое сущностное понятие искусства, охватывающее все виды искусства, с помощью которого можно было бы отделить сферу художественного от сферы нехудожественного». [531] В соответствии с этим возник спор, в какой мере введенная в обиход Фидлером категория «созерцание» (Anschauung) в состоянии охватить всю «совокупность искусства» и, таким образом, может претендовать на роль руководящего понятия для «всего общего искусствознания». [532]

531

W. Henckmann. Probleme der allgemeinen Kunstwissenschaft. S. 293.

532

E. Utitz. Grundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. Bd. 1. S. 9; см., напр., также: M. Dessoir. "Asthetik und Allgemeine Kunstwissenschaft. 1 Aufl. S. 73 / 2 Aufl. S. 31.

Во-вторых, Утиц первым из перспективы ОИ обнаружил «некоторые недостатки в позиции Фидлера, которыми Фидлер был вынужден выкупать “чистоту своей точки зрения”, т. е. свое строго теоретико-познавательное толкование искусства». [533] Так, Фидлер, высвободив искусство из его фиксации на эстетическом, отдавал себе отчет в том, что установка «незаинтересованности», которую Кант приписывал эстетическому суждению, справедлива только в весьма ограниченном виде. Дело в том, что человек, по Фидлеру, имеет в искусстве интерес – интерес в том, чтобы удостовериться в функциональности (Funktionsweise) своей чувственности. Теория искусства, по Фидлеру, есть теория (созерцательного) познания. Но со своим решительно антисемиотическим пониманием искусства Фидлер, по мнению сторонников ОИ, не отвечал «совокупному факту искусства» (Утиц). [534] Ибо искусство, в соответствии с их диагнозом, хотя и «автономный» феномен и подлинный способ познания, но одновременно берет на себя в культуре многочисленные другие функции. И «то, что заложено в произведении искусства в отношении чувственной привлекательности, настроения, содержания чувства, напряжения и успокоения и т. д.», нельзя отделять – как это имеет место у Фидлера – от этого произведения, чтобы не «затемнить» «смысл» формирования. [535] Искусство поэтому есть главным образом феномен культуры или, как постоянно именует его Утиц, «крайне сложный продукт культуры», [536] который обладает не только смыслом познания, но и «смыслом чувства», [537] и это адекватно схватывается лишь при учете всего разнообразия его факторов.

533

E. Utitz. "Uber Grundbegriffe der Kunstwissenschaft. S. 17.

534

См. прим. 116.

535

E. Utitz. Allgemeine Kunstwissenschaft. S. 441, а также прим. 101 и 102. См., кроме того, особенно: U. Franke. Nach Hegel – Zur Differenz von "Asthetik und Kunstwissenschaft(en). S. 84 f.; R. Schm"ucker. "Asthetik und allgemeine Kunstwissenschaft. S. 57.

536

E. Utitz. Grundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. Bd. 1. S. 10 u."o.

537

Idem. Allgemeine Kunstwissenschaft. S. 441.

При этом всевозможные функции, которые, по Утицу, «адекватное понимание искусства» [538] должно постоянно иметь в виду, проистекают, по мнению сторонников ОИ, из того факта, что искусство не является сущностно чистым событием формы, как полагал Фидлер. Ссылаясь на Фидлера, Утиц разъяснял: искусство всегда является «изображением», или «формообразованием», или «формированием», – и подходил, таким образом, вплотную к фидлеровскому различению между художественными и нехудожественными предметами. Но Утиц в качестве характерного нового момента внес в понимание искусства художника, который с помощью формы своего произведения намеревается «предложить» реципиенту нечто, причем это

намерение вовсе не обязательно «порождено сознательной волей художника». [539] Так он противопоставляет диагностированному формалистическому «выхолащиванию» искусства, о котором говорит Фидлер и вслед за ним Вёльфлин, «осмысленную» или «исполненную смыслом» форму (sinnerf"ullte Form) в качестве основного художественного принципа. [540] Таким путем предполагалось не подчинять многообразные индивидуальные феномены искусства абстрактной методологической «законосообразности», но воздавать им должное в их конкретном своеобразии. [541] И это своеобразие в ренессансном полотне, как сказано Утицем, – какое-то иное, чем в «демонических масках примитивного искусства» или «орнаментах». [542] Другими словами, принцип «формы, исполненной смыслом», должен позволить беспристрастно вопрошать и неканонические феномены на предмет того, являются ли они произведением искусства. Но при этом «исполненная смыслом форма» произведения искусства не указывает как знак на некое содержание, ибо в произведении искусства форма и «есть» [543] одновременно ее содержание: «Здесь речь не идет о каком-то содержании, которому скроили форму, тут содержание возникает только через форму и в ней. Но именно поэтому содержание объективировано – и это здесь главное». [544]

538

Idem. Grundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. Bd. 1. S. 229.

539

Ibid. Bd. 1. S. 64; ср. Ibid. S. 55. См.: R. Schm"ucker. "Asthetik und allgemeine Kunstwissenschaft. S. 56.

540

E. Utitz. "Uber Grundbegriffe der Kunstwissenschaft. S. 18; ср. Ibid. S. 31.

541

См.: Ibid. S. 17 f.

542

См., напр.: E. Utitz. Das Problem der allgemeinen Kunstwissenschaft. S. 443 f.

543

Idem. "Uber Grundbegriffe der Kunstwissenschaft. S. 47 f.

544

E. Utitz. Grundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. Bd. 2. S. 195.

Вот почему искусствознание не может осуществляться как «чистая наука о форме», напротив, оно должно искать связь со сферой «наук о духе» и сферой истории. [545] Речь идет о связи «искусства и истории», «систематического с историческим». [546] Этой целью объясняется также характерное для ОИ стремление к выработке основных искусствоведческих понятий. Ибо в этих основных понятиях речь идет, как подчеркивал Утиц, в сущности, о «систематическом слиянии смысла и формы». «Таким путем история искусств становится историей духа, не отказываясь от анализа формы, ибо духовность раскрывается только в формах». [547] На ее основе необходимо в конечном счете разработать всеобъемлющее «учение о структуре произведения искусства», которое реконструирует это произведение как часть взаимосвязи культурных функций. [548] Параллели такому определению искусства как «формы, исполненной смысла», можно обнаружить в разработанном в ГАХН Шпетом и его коллегами концепте искусства как знака, «которому корреспондирует смысл», [549] или искусства как артикуляции «внутренней формы», которая образует смысловую структуру мира. [550]

545

Idem. "Uber Grundbegriffe der Kunstwissenschaft. S. 31.

546

Ibid. S. 69, 9.

547

Ibid. S. 42 f.; ср.: L. Wiesing. Die Sichtbarkeit des Bildes. Geschichte und Perspektiven der formalen "Asthetik. S. 147.

548

M. Dessoir. Sinn und Aufgabe der allgemeinen Kunstwissenschaft. S. 151.

549

Г. Шпет. Проблемы современной эстетики. С. 76.

550

См., кроме того, особенно: Р. Грюбель. «Красноречивей слов иных / Немые разговоры». Понятие формы в сборнике ГАХН «Художественная форма» (1927) в контексте концепции Густава Шпета, русских формалистов и Михаила Бахтина. С. 11–35, а также: A. Haardt. Husserl in Russland.

И все же остается сомнительным, способно ли данное понятие искусства, обоснованное самым подробным образом Утицем в рамках ОИ, осуществить то, к чему оно было призвано: «отделить четкой границей искусство от других предметов эстетического восприятия». [551] Но, пишет Утиц далее, «являются ли эти выводы столь пугающими? Раз действительность не проводит здесь резкой границы, то и нам дозволено не проводить – пугливо и педантически – разделительных границ, а в противном случае мы загородим себе все пути для понимания». [552] Если учесть, что это слова того протагониста ОИ, который самым энергичным образом отстаивал общую цель – превратить ОИ в строгую науку, то к ним следует отнестись со всем вниманием.

551

R. Schm"ucker. "Asthetik und allgemeine Kunstwissenschaft. S. 55; ср.: Ibid. S. 59.

552

E. Utitz. Grundlegung der allgemeinen Kunstwissenschaft. Bd. 1. S. 79 f.

Итак, этому понятию искусства не удается отделить искусство «четкой границей» от нехудожественных предметов. Но с его помощью вполне удается разработать базис для обоснованной дискуссии по поводу вопроса об отнесении той или иной вещи к сфере искусства. Это означает, что в вопросе, является ли какой-либо предмет искусством, мы не связаны институционалистским тезисом о том, что искусством является все находящееся «в музее», а получаем точки опоры для дебатов о том, находится ли оно там по праву. И еще: такое понимание искусства показывает, что, хотя после «размывания» границ традиционного предметного поля отдельных наук об искусстве есть потребность в решительных реформах и в сотрудничестве наук, понятие искусства все же не следует сразу выбрасывать за борт. Коротко говоря, оно ясно демонстрирует: различение искусства и неискусства может быть осуществлено даже в условиях «размывания границ». Оно имеет смысл потому, что искусство представляет собой самостоятельную форму познания. А показать это при рассмотрении конкретного объекта – и есть постоянный вызов наук об искусстве. Перед лицом «потока образов» и «ускользающего понятия искусства» весьма своевременно наконец исследовать идеи ОИ исторически и плодотворно использовать их в методологическом плане.

Перевод с немецкого А. Григорьева

Н. С. Плотников

Искусство как знание. Г. Шпет и К. Фидлер об эпистемологической функции искусства

Вопрос о рецепции трудов Конрада Фидлера Густавом Шпетом, с одной стороны, касается исторического сюжета, который относится к контексту немецко-русских интеллектуальных связей 1920-х гг. и особенно истории ГАХН. Эта рецепция до сих пор еще не стала предметом специального анализа. Даже само имя Фидлера почти не упоминается в контексте немецко-российских дискуссий по теории искусства, в отличие от имени Адольфа фон Гильдебранда, чья книга «Проблема формы в изобразительном искусстве» появилась в русском переводе еще перед Первой мировой войной (1914) [553] и вызвала многообразные отклики. Исключение здесь представляют лишь работы Михаила Бахтина и его круга, а также сподвижника Шпета в ГАХН А. Г. Габричевского. [554]

553

А. Гильдебранд. Проблема формы в изобразительном искусстве.

554

М. М. Бахтин. Автор и герой в эстетической деятельности. С. 138, 167–168; а также: П. Н. Медведев. Формальный метод в литературоведении. С. 121, 154–159; А. Г. Габричевский. Формальный метод. С. 26–31.