Из тьмы

Тертлдав Гарри

Кто-нибудь из его собственного народа пришел бы в ярость от такого оскорбления. Ламми в свою очередь только пожала плечами, что доказывало, какой чужой она была. Она хорошо знала дьендьосские обычаи, но они ее не связывали. От этого она вызывала у него еще большую тревогу, не меньше. Она сказала: “Я готова рискнуть”.

Немногие жители Дьендьоси, если таковые вообще были, согласились бы на это. Ламми не говорил о шраме на левой руке Иштвана или о том, что он означал. Если бы его товарищи по плену знали, что это значит, они поступили бы с ним хуже, чем из-за простого подозрения в измене. Что может сделать измену простой!

Козлоед мог, и Иштван знал это слишком хорошо.

Его похитители время от времени позволяли ему видеть Кана. Каждый из них был настороже с другим, поскольку каждый знал, что другой, пусть и неохотно, признался в мерзости, которую они оба совершили. Кун казался более довольным вдали от своих соотечественников, чем Иштван. “Они - кучка дураков, большинство из них”, - надменно сказал он.

“О, а ты нет?” Сказал Иштван.

“Во всяком случае, не такого рода”, - ответил ученик бывшего мага. “Меня достали люди из горных долин задолго до того, как эти хамы набросились на меня”.

“Я человек из горной долины”, - напомнил ему Иштван, его большие руки сжались в кулаки.

“Доказывает мою точку зрения, не так ли?” Кун ухмыльнулся, увидев ошеломленное выражение лица Иштвана. “А ты, мой дорогой друг, ты миришься со мной гораздо лучше, чем большинство”.

Иштван немного подумал об этом. Он сказал: “Мы через слишком многое прошли вместе. Если мы двое не смиримся друг с другом, никто никогда этого не сделает”.

Кун поморщился. “И если это не приговор нам обоим, звезды померкнут, если я знаю, что было бы”.

Через пару дней после этого Ламми вызвал их обоих. Это удивило Иштвана. Их никогда не допрашивали вместе. Не допросили и в этот раз. Куусаманский маг оживленно заговорил: “Как бы вы двое отнеслись к тому, чтобы получить свободу и вернуться на свою землю?”

“Не играй с нами”, - грубо сказал Иштван. “Этого не случится, и ты это знаешь. Мы здесь, пока война не закончится”. И кто знает, как долго после этого?

Но Ламми покачала головой. “Не обязательно. И я не прошу тебя о предательстве. Клянусь звездами, я этого не делаю. Все, о чем я прошу, это чтобы вы поднялись на борт корабля, вернулись в воды у Бечели, понаблюдали кое-что определенное, а затем, когда вас отпустят, рассказали своему начальству в точности, что вы видели.” Она подняла руку, предупреждая вопросы. “Вы были бы не единственными мужчинами, делающими это - далеко не так”.

“Почему мы?” Спросил Кун.

“Потому что ты здесь в определенной степени затруднен, - ответил Ламми, - и потому что ты проявил больше, чем определенную долю остроумия. Мы уверены, что ты сказал бы правду тем, кто стоит над тобой”.

“Почему бы нам просто не помолчать?” Спросил Иштван. “И что, собственно, не так?” Они оба знали жалкий маленький остров к востоку от Обуды лучше, чем хотели; их там схватили.

Ламми сказал: “Ты увидишь, что происходит, потому что. И ты, я думаю, найдешь веские причины говорить правду такой, какой ты ее видишь. Конечно, если ты предпочитаешь остаться здесь, на Обуде ...”

“Я пойду”, - сказал Иштван. Кун поколебался, но лишь на мгновение.

Ламми улыбнулся. “Я подумал, что это может

оказаться убедительным. Соберите все, что у вас есть. Лей-линейный крейсер будет здесь завтра с первыми лучами солнца”.

У Иштвана был наготове вещевой мешок заблаговременно. Ни у одного пленника не было много вещей. Вещевой мешок Куна был тяжелее, но Кун заботился о книгах больше, чем когда-либо Иштван. Карета доставила их обоих в гавань, которую отремонтировали с тех пор, как кровожадная магия капитана Фрайджеса сделала свое дело. Крейсер был длинным, гладким и смертоносным, почему-то выглядевшим более опасным, чем дьендьосский корабль. “Когда они поднялись на борт судна, военный писарь Куусамана сверил их имена со списком. Парень в зеленоватой военно-морской форме Куусамана проводил их в каюту.

“Вы двое остаетесь здесь”, - сказал куусаман по-дьендьосски. Как и большинство его соотечественников, говоривших на этом языке, он использовал множественное число, а не двойственное.

Каюта была достаточно большой, чтобы вместить две койки рядом. Иштвану и Куну даже не пришлось бы ссориться из-за того, кому достанется верхняя койка. Иштван сказал: “Если это то, что слантиглазые делают с пленниками, то они сами, должно быть, живут очень мягко”.

“Они знают”, - сказал Кун. “Они богаче нас. У них современное волшебство дольше, чем у нас, и они делают с ним больше, чем мы”.

“Но мы - раса воинов”, - сказал Кун с гордостью за своих соотечественников, которая все еще лишь немного уступала тому, что он чувствовал, когда был призван на службу к Экрекеку Арпаду.

Кун вздохнул. “Полагаю, я бы потратил свое время, спрашивая тебя, сколько хорошего это принесло нам или кто выигрывает войну, и поэтому я не буду”.

“Не спрашивая” таким особым образом, он, конечно, сформулировал вопрос еще более эффективно. Иштван некоторое время обдумывал его. Ему не понравился вкус ни одного из ответов, которые он нашел. Чтобы не показать, как они ему не нравятся, он выглянул в иллюминатор. К его удивлению, Обуда уже удалялся вдаль. “Мы движемся!” - воскликнул он.

“Ну, а что, если это так?” Кун, казалось, был полон решимости идти наперекор. “Звезды небесные, это лей-линейный корабль. Вы ожидали услышать, как хлопают паруса и завывает ветер в снастях? Подумайте головой, прежде чем использовать рот.”

“О, подери козла”, - сказал Иштван. Родом из долины далеко в горах, он мало что знал о кораблях, лей-линейных или других. Единственные разы, когда он был на их борту, были во время путешествий через Ботнический океан во время войны. Тогда он никогда не был в двухместной каюте, а находился в трюме со множеством других солдат, большинство из которых были так же несведущи в море и его обычаях, как и он.

Он помнил гонг на обед. Либо у куусаманцев был такой же сигнал, либо у них был гонг, чтобы они могли использовать что-то, с чем были знакомы их пассажиры-дьендьосцы. Вооруженные Куусаманцы направили Иштвана, Куна и других дьендьосцев, вышедших из кают по коридору, в железную камеру, где они собирались поесть. Большая вывеска на стене гласила: "МЫ НЕ ПОДАЕМ КОЗЛЯТИНУ на БОРТУ ЭТОГО КОРАБЛЯ. ВЫ МОЖЕТЕ ЕСТЬ СВОБОДНО, НЕ ОПАСАЯСЬ ЗАГРЯЗНЕНИЯ". Иштван надеялся, что слантейз говорит правду. Если бы это было не так... Шрам на его руке пульсировал. Он уже узнал о ритуальном осквернении и о том, как оно разъедает человека, больше, чем когда-либо хотел знать.