Книга снов

Георге Нина

Дышать. Вдох. Выдох.

Каблуки моих туфель-лодочек громко стучат по паркету, слишком громко, потому что все молчат и смотрят мне вслед. Я чувствую их взгляды и вдруг начинаю казаться себе в этом платье чересчур уж нарядной.

Добравшись до коридора, я иду быстрее, хватаю из гардероба свою кожаную куртку и бегу. Мимо лифта, вниз по лестнице, гладкая поверхность перил под рукой – единственное, что я чувствую. Я бегу.

Я больше так не могу, не могу! Не могу сидеть рядом с Уайлдером. Тайком то и дело пялиться на телефон,

на чертов мобильник, и ждать, когда сестра Марион пришлет мне ежевечернюю сводку о состоянии его здоровья. Воспаление легких. Почки. Жар. Каждый вечер она сообщает мне температуру, каждый вечер пишет отчет о том, не изменилось ли положение Генри в пограничной зоне жизни. Пока изменений нет.

Она задержалась с сообщением уже на сорок пять минут.

Что, если Генри мертв?

Когда я, промчавшись три этажа, устремляюсь через выложенный черно-белой плиткой вестибюль дома в Кенсингтоне, то сквозь цокот своих каблуков слышу, как Уайлдер откуда-то сверху кричит мне:

– Эдди!

Я с трудом открываю тяжелую, почти трехметровую деревянную дверь, глубоко вдыхаю, впускаю в грудь прохладный лондонский воздух, полный ночных звуков, влажный от уборки улиц воздух большого города.

Уайлдер. Он этого не заслужил. Не заслужил такого отношения и моего вранья. Того, что я напиваюсь с ним, чтобы хоть на мгновение забыть другого.

Он не должен быть вторым. Ни для одной женщины.

И все же я очень хочу, чтобы он обнял меня, а я наконец могла рассказать ему все, абсолютно все.

Всего сорок дней. У других женщин отношения на стороне длятся годами. Не представляю, как они это выдерживают, очевидно, как-то справляются.

Уайлдер. Помоги мне.

Нет. Я не могу требовать этого от него.

Я быстро нажимаю на вызов в домофон хозяина квартиры.

Я не вижу камеры, но знаю, что она спрятана за черным полукруглым стеклянным глазом около домофона и Уайлдер видит меня.

Вот я уже слышу его голос из динамика:

– Эдди, что случилось?

– Я…

…должна отпустить тебя. Вот что. Но не могу. Потому что мне нужны твои объятия. По ночам.

Ты нужен мне, ты мой любовник, чтобы я могла все выдержать со своим мужем Генри. Разве это нормально? Я люблю тебя и не люблю.

Чувства к Уайлдеру. Они были ясными и добрыми. Начало. Новое начало, другой мужчина. Другие чувства, не такие, как к Генри. Не такие пылкие, не такие запутанные.

Но хорошие чувства, искренние.

И вот вернулся Генри.

В большей или меньшей степени. Скорее в меньшей. И все же в большей, чем прежде. В мгновение ока чувства пришли в соприкосновение. Два вида, два цвета, две весовые категории.

Или?

– Эдвинна?

– Уайлдер.

Милый, дорогой Уайлдер. Как мне хорошо с тобой.

Как сильно я погружаюсь в Генри.

Я никогда не была женщиной для двоих мужчин, знаешь?

– Давай я спущусь

к тебе, – предлагает он.

Его теплота. Его близость. Его умные теплые глаза, знаменитое лицо с морщинками от улыбки – с момента получения им второй литературной премии оно нередко смотрит с плакатов на автобусных остановках. Его руки, которые мне приносят столько добра, что бы они ни делали. Ощущение, что мы на одной стороне жизни.

И все же.

Я смотрю в камеру. Мои глаза в отражении кажутся светлыми, светлее, чем обычно. В них тысяча белых обманов.

Поэтому, и только поэтому, я мотаю головой.

Тишина.

Потом Уайлдер тихо говорит:

– Мне знакомо это чувство. Когда не можешь больше находиться среди людей. Сдерживаться. В такие моменты нужно бежать прочь, иначе задохнешься. Или сорвешься на ком-то, на всех, потому что все требуют, чтобы ты вел себя прилично, соответственно моменту, слушался, держал себя в руках.

Вдох, Эдди, выдох.

– Я объясню это остальным. Как особую причуду, в высшей степени присущую представителям книжного дела. Боже мой, от нас, можно сказать, ждут странностей!

Мое тело требует движения, хочет бежать. Мне холодно, но мне это и нужно, холод бодрит и не дает забыть о том, что нужно дышать.

Голос Уайлдера из домофона посреди ночи. Уайлдер, его слова:

– Я могу жить без тебя, Эдвинна Томлин. Но не хочу. Я хочу пройти по жизни с тобой, быть с тобой сейчас, завтра. Пока это возможно. Я люблю тебя.

Этот момент, когда он впервые признается мне в любви, когда он видит меня и говорит о любви, глядя мне в лицо, в то время как я не вижу его, – этот момент я не забуду никогда.

Сейчас нужно уверенно посмотреть в глазок камеры и ответить ему, что я тоже люблю его.

Прямо сейчас он заслуживает этого признания больше всего.

А я – меньше всего.

Я целую указательный и средний палец правой руки и без слов прикладываю их к камере.

Бегу, бегу, в какой-то момент ловлю такси.

Плачу всю дорогу.

Ненавижу Генри.

Люблю Генри.

Люблю Уайлдера.

Я должна отпустить его.

И не могу.

Я не могу снова остаться ни с чем: без любви, без взаимности. Без ласк, взаимных ласк.

Дома я сажусь на стул Генри, держа в руке телефон. Я выпиваю, тоже тайком, как днем ежедневно выбираюсь в Веллингтонскую больницу.

Еще чуть-чуть, думаю я, твердо зная, что обманываю себя. Постоянно. Я могу быть где угодно, в то время как мое второе «я» и в мыслях, и каждой струной души в больнице ждет того момента, когда вновь раздастся голос Генри.

Но он не раздается. Постоянное молчание. Молчание. Молчание.

Я не знаю, что он делает под покровом своей кожи, по ту сторону молчания. Я ненавижу этого полумертвого человека. Будь он жив, я убила бы его.