Книга снов
Шрифт:
Как я попал сюда?
Вдруг передо мной встает воспоминание. Как распахивается мощная дверь и открывает мне путь, по которому я уже прошел…
– Я люблю тебя, – говорит Эдди. – Я люблю тебя, мне нужен только ты, сейчас и навеки, в этой жизни и во всех последующих.
– А я тебя нет, – отвечаю я.
Я разрушил наши отношения. Я.
Эдди, ее взгляд словно подернулся инеем.
Меня затягивает черная тишина внизу. Она хочет забрать меня.
– Нет! – кричу я. – Нет!
Я не
Сердце бьется все болезненнее. Это единственное, что еще движется во мне, когда я начинаю плакать злыми слезами от страха и ужасного ощущения, будто я навсегда заперт в кошмарном сне, лишенный тела и корчащийся от боли.
– Я тут! – кричу я, напрягаясь изо всех сил. Кто-то же должен меня услышать! – Пожалуйста! Я тут!
Никто не идет.
Я плачу, но мне в глаза никто не смотрит, эти слезы не текут, я молю о помощи, но меня никто не слышит.
И тут я вспоминаю девочку. Ту, что хотела умереть.
Я чувствую ее. Она тут.
Совсем рядом. Совсем рядом!
Она там, за стеклом, и все же в глубине, подо мной. Она борется, но все больше слабеет.
Я плохо искал ее.
Она все еще там, в море.
Потерялась среди времен и снов.
Где эта девочка?
Где я?
ЭДДИ
Комната находится на том же этаже, но в другом крыле. Комната для гостей, или семейная комната, как ее тут принято называть, выглядит по-спартански, такой обычно представляют себе монастырскую келью. Узкая кровать, тумбочка. Письменный стол, стул, два кресла с журнальным столиком между ними. Однако вид из окна немного компенсирует эту скудность: я любуюсь городскими крышами в лучах закатного солнца. Оно окрашивает в огненные краски серые облака над Лондоном.
Я вижу мигающие огни набирающего высоту самолета.
Возможно, там Уайлдер.
Когда три часа назад он прощался со мной перед тем, как выехать в направлении Хитроу, он сказал мне: «Я понимаю тебя. Я поступил бы так же. Так же. Проблема в том, что я не ты. А мужчина, который хочет тебя, хочет жить с тобой. И который не может делить тебя, Эдвинна Томлин. Не важно с кем, ни с парнем в коме, ни с кем-либо другим».
Так он выдвинул мне ультиматум.
Я на его месте поступила бы так же, если быть честной, ровно так же.
Понимание – да.
Самоотречение? Только если он номер первый. Не второй.
Уайлдер сказал: «Когда я вернусь, прошу тебя сообщить мне, свободно ли твое сердце для меня».
Достаю бутылку виски «Талискер» из чемодана, с которым приехала в Веллингтонскую больницу. В крошечной ванной комнате имеется упакованный в пленку пластиковый стаканчик. Я снимаю обертку и наливаю виски в прозрачный пластик.
Уайлдер протянул ко мне руки, чтобы обнять и сказать: «Эдди, прости. С ультиматумом глупо получилось. Просто забудь
Я ответила Уайлдеру, что не нуждаюсь в ультиматумах.
«Мое сердце не свободно, – ответила я и, еще не закончив, хотела молить его: – Останься! Останься, несмотря ни на что!» Но я уже зашла слишком далеко и оказалась неспособной не гнать лошадей, подумать, задержать Уайлдера и все вернуть.
Что еще я могла сделать, как не отпустить его?
Уайлдер заслужил быть единственным любимым мужчиной.
Я пью. Из зеркала на меня смотрит измотанная женщина. Я впервые замечаю, что постарела. Морщины. Цвет кожи. В глазах нет блеска. Я потерялась между Генри и Уайлдером, между прежней и нынешней жизнью.
Услышав мой ответ, Уайлдер поцеловал меня, и мне показалось, что поцелуй этот был горьким, испуганным, потерянным.
У него светлые волосы на голове, на груди – темные, почти черные, внизу живота – светло-коричневые. Нагой он выглядит совершенно иначе, чем Генри. Он совершенно другой. Всегда здесь и никогда в прошлом или будущем. Он не злопамятный. Ему нетрудно произнести: «Я люблю тебя».
Или: «Как хочешь. Как хочешь. Значит, мы подошли к концу нашей истории?»
Я киваю. Его глаза блестят, когда он резко отворачивается.
Еще один глоток, и большой.
Я некрасива. При неправильном освещении я выгляжу как уставший черт, а при правильном – как более или менее смазливый ирландский юноша.
Уайлдер любил эту некрасивую женщину.
Я должна была отпустить его, пока у меня есть какие-то чувства к Генри. Так честно. Я не могу сохранить его теплое отношение ко мне!
– Удачи тебе, моя девочка. Постарайся вернуть его.
То, что Уайлдер назвал меня своей девочкой, тронуло меня. То, что он нашел доброе слово для Генри, своего соперника, который одержал над ним верх без всякой борьбы, будучи в коме.
Мне жаль, что я открыла Уайлдеру лишь часть своей правды.
Потом я достаю свечи из чемодана, зажигаю их и гашу яркий верхний свет.
Подхожу к окну. Огонь над Лондоном уже потух, и мир готовится к ночи.
В фильмах, думаю я, в фильмах или романах Уайлдер выглядел бы мужчиной, который жертвует собой ради возлюбленной, он так ее любит, что даже мирится с тем, что она заботится о человеке в коме, которого когда-то сильно любила. И вот уже сердца всех читательниц принадлежат ему.
Но правда не такова. Я теперь понимаю, почему издаю фантастику и антиутопии, а не любовные романы. Ведь в принципе любить – значит постоянно мучиться от отчаяния, ощущать неуверенность, перемены. Любовь меняется с нами. Не знаю, могла ли я лет в двадцать пять любить так же, как сейчас. Кто и правда хочет писать о любви, должен бы каждый год писать по роману, изображая одну и ту же пару. И рассказывать о том, как меняется их любовь, какие препятствия им готовит жизнь, в какой цвет окрашивается их привязанность, когда тьма сгущается.