Книга снов

Георге Нина

Я пью «Талискер», оно пахнет карамелью, и землей, и эфиром. Как себя чувствуют все те, чьи возлюбленные в коме? Остаются ли они им «верны» в самом простом смысле? Тоскуют ли они по ласке, прикосновениям, смеху, тем совместным моментам, которые делают жизнь особенно прекрасной и сладкой? Или они постепенно умирают с ними вместе, потому что больше не осмеливаются жить? Отрекаются ли они полностью от своей жизни и посвящают ли себя уходу за больным и горю или все же приберегают частичку сил для себя?

Я допиваю виски. Оно обжигает горло.

Потом я расчесываю волосы, иду в часовню, собираюсь

с силами и иду к своему мужу, который не знает, что он мой муж.

– Как дела у Мэдди? – спрашиваю я доктора Фосса, который стоит на приподнятой кафедре в центре отделения интенсивной терапии и смотрит через плечо одного из врачей, сидящих за монитором.

Он смотрит на меня и поджимает губы.

– Боюсь, поводов для оптимизма нет, – отвечает он тихо и смотрит мимо меня, будто переживая, что за мной стоит Сэмюэль. – У нее до сих пор сильный жар, но мы не можем локализировать очаг воспаления. Одна почка отказала, у нее воспаление легких. Дела плохи.

Только не девочка, пожалуйста, прошу я про себя. Пожалуйста, только не эта девочка. Теперь они лежат рядом в отделении интенсивной терапии, в палатах С7 и С6, Генри и Мэдди.

– А Генри?

– Без изменений, миссис Томлин. Тело мы, кажется, стабилизировали, но он не подает признаков сознания.

Он еще раз испытующе смотрит на меня – боюсь, доктор Фосс почувствовал запах виски.

Я подхожу к их кроватям. Они поместили Мэдди и Генри рядом, чтобы Сэм мог находиться с ними. Еще они разрешили Сэму ночевать в больнице, ему досталась самая маленькая гостевая комната. Страховая компания не знает об этом, потому что для тех, у кого нет родственников, бюджет на размещение посетителей не предусмотрен. Доктор Сол закрывает глаза на правила ради Сэма и Мэдди. Я даже полюбила его за это, всего на секунду, полюбила за такую доброту.

– Только не держите меня теперь за хорошего человека, миссис Томлин. Терпеть не могу хороших людей.

– Не беспокойтесь, такого одолжения я вам не сделаю.

Он коротко улыбнулся, и я ловлю себя на том же; боюсь, однажды мы все-таки проникнемся друг к другу симпатией.

В отличие от Генри опекуном Мэдди является государство. И оно не сидит по полдня у ее кровати и не пытается приободрить ее, как Сэм. Оно не дарит ей свет, красоту и пироги, как Сэм.

Мэдди кажется маленькой и уязвимой. Ее кровать поместили в прозрачный защитный бокс. Фильтр очищает поступающий к ней воздух. Я почитала кое-что о сепсисе. Это одно из самых распространенных и смертельных заболеваний, это чертово заражение крови.

Я смотрю на нее сверху вниз, на ее измученное личико, на трубки у нее во рту, распластанное изящное тело. Никто не знает, почему она вдруг так тяжело заболела. Никого не оставляет равнодушным ее одинокая борьба за свою жизнь. Ее маленькое тельце скрючивается все больше, сейчас она похожа на букву «С», голова и икры запрокинуты назад. Нет картины более щемящей и болезненной, чем Сэм в защитном комбинезоне, с повязкой на лице и в одноразовых перчатках, сидящий у ног Мэдди. Он тихо читает ей что-то, или рассказывает, или просто держит за руку. Часами он держит ее маленькую ручку.

Я поворачиваюсь к Генри и не могу сдержать испуганного вздоха: он открыл глаза!

–

Генри, – шепчу я, – Генри.

Больше выдавить из себя не получается, мне вдруг хочется смеяться. Но скоро это желание пропадает. Он смотрит на меня и не видит, у него остекленевший, безжизненный взгляд.

– Доктор Фосс! – хочу я позвать, но из груди вырывается лишь хрип. – Доктор Фосс!

Я невольно проверяю у Генри пульс. Пульс есть, и он теплый, не холодный.

Ко мне подходит доктор Сол. Он достает фонарик и светит им в глаза Генри, от одного вида мне становится неприятно, но он уже выпрямляется и говорит:

– Зрачки не реагируют. Он нас не видит.

– Но он же открыл глаза.

Я опускаюсь на колени у изголовья кровати.

Я так долго не видела его лицо, а теперь – теперь он не видит меня. Невыносимое чувство.

– Посмотри на меня! – прошу я. – Я рядом. Я не уйду. И ты не уходи. Генри, сердце мое, мой любимый.

– Он вас не слышит.

– Откуда вам знать?

Доктор Сол делает знак Фоссу. Они так ко всему этому привыкли, такая проза жизни.

– Примерно каждые двадцать секунд спонтанные колебания переключают активность слуховой области коры головного мозга с внешних раздражителей на внутренние, – объясняет он.

– Что это значит?

– Что мы пытаемся не пропустить тот момент, когда мистер Скиннер придет в сознание. Мы постоянно следим за ним. Если бы он хотел нас услышать, увидеть или вступить с нами в контакт, мы почти наверняка этого не пропустили бы.

– Звучит не очень убедительно.

Сол вздыхает. Оба врача склоняются над Генри, говорят с ним, прикасаются к нему, смотрят друг на друга. Я ненавижу эти незначительные покачивания головой, как они смотрят друг на друга и все больше пытаются от меня отстраниться.

Но я все вижу. Все понимаю. Доктор Фосс и доктор Сол начинают опускать руки.

Я вызываю в памяти тот момент, когда мы с Генри сидели за столом в моей кухне друг напротив друга. Он никогда не надевал обувь у меня, всегда сидел на одном и том же стуле, поставив босые ноги на деревянный пол. Прошли годы, а я до сих пор терпеть не могу, когда кто-то другой усаживается на «его» стул. Порой я сажусь напротив этого места и смотрю на пустой стул, минутами.

– Генри, – говорю я и беру его за руки, за его прекрасные руки, которые были такими нежными и теплыми. Я чувствую, как сейчас они напряжены, и начинаю массировать пальцы, двигать их, как мне показывала физиотерапевт, чтобы расслабить сухожилия и связки.

Доктор Сол и доктор Фосс идут осматривать других пациентов. Циник и его спутник-джентльмен.

Сегодня у меня не получается выполнить привычные ритуалы. Я делаю вдох, хочу, как обычно, сказать Генри, кто он, почему он здесь, почему я рядом. Но все кажется мне таким нелепым. Поэтому я рассказываю ему, что заботит меня на самом деле, прямо сейчас.

– Генри, у Мэдлин дела идут не очень хорошо. Я боюсь за нее, и за Сэма, и за тебя, и за себя. У них тут правило: нужно говорить спокойно и с оптимизмом, но вот ты открыл глаза, но ничего не видишь. Или видишь? Что, если бы ты немного сжал мою руку, всего чуть-чуть? Обоим врачам-идиотам не обязательно об этом знать. Можешь спокойно и дальше морочить им головы, честно.